Михаил Петров - Судьба философа в интерьере эпохи.

• Название: Судьба философа в интерьере эпохи.
• Автор: Михаил Петров
• Жанр: Философия

Все написанное Михаилом Константиновичем проникнуто пафосом критики социального фетишизма, в условиях которого возникает убеждение, будто бы человек обязан различным институтам, знаковым системам и структурам всем, а сами они могут обойтись без человека, обладают способностью к саморазвитию. Такое убеждение порождает социальную пассивность, упование на "колесо истории", притупляет чувство личной ответственности за все, что делается здесь и теперь.

Петров Михаил Константинович

Историко-философские исследования.

М., 1996.

512 с.

---

Но сегодня-то положение изменилось: научно-техническая революция на правах частного, но крайне важного для философии побочного продукта производит массовые потоки так называемой документации с незапланированной информативностью: бюджеты, отчеты, справочники, доклады, описания, заявки и т.д., когда даже такой невинный обычай, как указание в журналах на место работы автора, может дать статистику куда более показательную для общего направления и лица журнала, чем любая из напечатанных в журнале статей. Эта новая познавательная ситуация, в которой значительная часть принципов, особенно относящихся к теории познания и истории философии, может быть соотнесена с независимой от нее реальностью и проверена на соответствие этой реальности, то есть может быть превращена из принципов-абсолютов в имеющие эвристический смысл и подлежащие обоснованию гипотезы. И эти новые обстоятельства ставят нашу тяготеющую к научности философию и историю философии перед вполне конкретной и выполнимой задачей последовательной борьбы за научность, за замену везде, где это возможно, схоластических ходов мысли с опорой на авторитет имен научными ходами мысли с опорой на внешнюю реальность фактов.

И здесь же возникает проблема отношения к классическому наследству. Тут сложно что-то утверждать и на чем-то настаивать, ходить по земле фактов не так-то просто, но классики, ей-богу же, не виноваты, когда мы больше по привычке втягиваем их на правах доказательных авторитетов в довольно сомнительные ситуации. Этого, нам кажется, полезно всячески избегать: ни дух, ни буква марксизма-ленинизма не могут быть совмещены со схоластической системой доказательности, построенной на иерархиях авторитетов и антиавторитетов.

З.А. Каменский пишет: "Философия возникает тогда, когда предметом рассмотрения становится проблема отношения субъекта и объекта. Само по себе это отношение существовало еще до появления человека, до выделения его из животного мира. Но оно становится специфическим, когда появляется человек, а вместе с ним и такая форма этого отношения, как человеческая практика и знания, сперва выступающие как зачатки науки, а затем и как сама наука. В русле развития этой последней и возникает та область знания, предметом изучения которой становится само субъект-объектное отношение и для которой, следовательно, оно становится основной, конституирующей проблемой" (с. 120).

Постулируется, таким образом, последовательность: животное состояние - специфика практики и знания - зачатки науки - наука - философия. И ничего в этой последовательности не было бы странного, если бы она выдвигалась на правах гипотезы, а не принципа. А вот попытка обосновать ее как принцип вовлекает автора в сложные доказательные маневры. Ему приходится ссылаться на Энгельса, а чтобы получить это право - отождествлять субъект-объектное отношение с основным вопросом философии, что уже само по себе не так уж бесспорно. Но дело даже не в этом, а в том, что, включая в систему доказательств Энгельса как такового, автор подписывает моральное обязательство следовать и другим высказываниям Энгельса, прежде всего о философии и науке. Таких высказываний много и в "Диалектике природы", и в других работах. Приведем типичное: "Восемнадцатый век собрал воедино результаты прошлой истории, которые до того выступали лишь разрозненно и в форме случайности, и показал их необходимость и внутреннее сцепление. Бесчисленные хаотичные данные познания были упорядочены, выделены и приведены в причинную связь; знание стало наукой, и науки приблизились к своему завершению, т.е. сомкнулись, с одной стороны, с философией, а с другой - с практикой. До восемнадцатого века никакой науки не было; познание природы получило свою научную форму лишь в восемнадцатом веке или, в некоторых отраслях, несколькими годами раньше" (Соч., т. 1, с. 599).

Если наложить это высказывание Энгельса на предложенную автором последовательность, мы получим более чем забавный результат. Энгельс, правда, говорит о стихийном материализме древних греков, о наивно-материалистическом характере их мировоззрения (см.: Диалектика природы. М., 1955, с. 147- 148*), (* Эта огорчительная стихийность и неуместная наивность прекращены в нашей историко-философской традиции усилиями М.А. Дынника.)

и философии, которая должна бы, по постулату автора с уточнением Энгельса, появиться "в русле развития науки" где-то после XVIII в., разрешено теперь появиться там, где она появилась, - у древних греков. Но тут же, как только речь заходит о материализме и идеализме, на сцене появляются свидетельства Ленина и Маркса, с которыми в принятой автором системе доказательств также приходится считаться как с абсолютами.

Мы вовсе не собираемся разбираться, кто здесь прав, чьим свидетельствам следует придавать больше весу и т.д. и т.п. Не в этом дело. Просто мы твердо убеждены, что в нормах схоластической аргументации можно "доказать" все; здесь дело обстоит точно так же, как и с "принципиальным" построением истории философии: элиминировать одни, отправлять на периферию другие, брать нужные цитаты, выстраивать "в строгую, четкую линию" любые авторитетные фразы - неотъемлемое право любого увлекающегося этим видом доказательств. Вместе с тем, если свидетельства классиков берутся, как и должно, на правах историко-философских фактов, они сами образуют проблему и способны помочь разобраться в других проблемах.

В самом деле, если взять центральный для статьи З.А. Каменского вопрос о двух "чистых" решениях субъект-объектного отношения, то, поскольку это отношение преобразовано в основной вопрос философии, мы оказываемся все перед той же проблемой возникновения материализма и идеализма, относительно которой, среди прочего, подлежащего исследованию материала, есть три свидетельства классиков, различно трактующих это событие. Расхождение классических результатов само может стать предметом историко-философского исследования, в котором, видимо, одним из центральных будет вопрос о том, почему Маркс, получивший классическое образование специалист-античник, особенно по философии Демокрита и Эпикура, практически ничего не говорит об античном материализме, тогда как Энгельс и Ленин, не будучи специалистами-античниками, говорят об античном материализме.

В случае с Энгельсом вскрывается типичная "схема заимствований": лекции по истории философии Гегеля ("Рассуждение о начале") - Аристотель (Метафизика, 983). Формулировка

риг об идеалистах и материалистах, определяя в идеалисты и тех (пифагорейцы и элеаты), которые у Энгельса ходили вроде бы в наивных материалистах (см., например: Материалисты Древней Греции. М., 1955, с. 7). Историю и причины созревания стихийного материализма, а равно и его раскола на материализм и идеализм восстановить крайне затруднительно.

Аристотеля явно восходит к "теологам". Орфик Мусей, например, так определял начало: "Из единого все рождается и в него же разрешается" (Diog. proom. 1.3). Близкие формулировки с конкретизацией "единого" по земле, воде, воздуху или огню встречаются повсеместно, и, если, как это сделано у Энгельса, причастность к стихийному материализму определена по такой формуле, все - от Гомера и Моисея до Еврипида и Аристофана - должны считаться стихийными материалистами. Близкая по смыслу схема восстанавливается и для Ленина, хотя здесь первичное опосредование идет через кантианцев.

К Марксу такой подход неприменим: он знал первоисточники, часто ссылался на них и не нуждался в их истолковании. Тем более интересным с историко-философской точки зрения представляется тот факт, что именно Марксу принадлежит то, по нашему мнению, наиболее удовлетворительное определение, которое ограничивает противоположность материализма и идеализма рамками нового времени. Отвечая на риторический вопрос о том, не занесен ли материализм в Англию извне, Маркс от имени "грешной истории" пишет: "Материализм - прирожденный сын Великобритании... Номинализм был одним из главных элементов у английских материалистов и вообще является первым выражением материализма (курсив везде не наш. - М.П.) ...У Бэкона, как первого своего творца, материализм таит еще в себе в наивной форме зародыши всестороннего развития" (Соч., т. 2, с. 142).

Мы целиком согласны с оценкой этого наиболее удовлетворительного для нас определения у З.А. Каменского: действительно, его нельзя совместить с авторским принципом единства, по которому "философия возникает там и тогда, где и когда решается проблема субъект-объектного отношения, следовательно, там, где возникают две основные формы ее решения - материализм и идеализм" (с. 126). По смыслу определения Маркса, философия более двух тысячелетий существовала без этих основных форм решения, а возможно, и без субъект-объектного отношения в осознанной для философии форме.

И опять-таки, важен здесь не исход спора в плане схоластической доказательности, а проблематика, возникающая из вопроса, который мог бы встать перед нашими оппонентами: почему материалист и специалист-античник Маркс не заметил античного материализма? По нашему мнению, он и не мог его заметить, во-первых, потому, что он античник-специалист, а во-вторых, потому, что для Маркса, философа немецкой школы, сама возможность материалистического или идеалистического истолкования замкнута в области теории познания, в том, что Каменский называет поступательностью, Гегель - научным поступательным движением и чего в античности как раз не обнаруживается. Только попытки кантианцев найти "античного Канта" сломали эту традицию немецкой классической философии.