Артур Япин - Сон льва

• Название: Сон льва
• Автор: Артур Япин
• Издательство: Лимбусс Пресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-8370-0566-4

Захватывающая история любви в декорациях Вечного Города — беспроигрышная фактура для романа. Но «Сон льва» — не просто роман. Это воспроизведение художественными средствами документальной истории о том, как юная голландская актриса приехала покорять кинематографическую столицу Европы, а вместо этого покорила сердце величайшего режиссера всех времен и народов — несравненного Федерико Феллини.

Артур Япин — крупнейший современный голландский писатель и несравненный мастер сюжета, но здесь ему не было нужды ничего выдумывать — ведь история, которую он описывает, разворачивалась на его глазах.

---

И всякий раз оказывается, что ее достаточно для всех. Это чудесное преумножение. Но как всегда бывает с чудесами: кто их не видел сам, ни за что не поверит.

Одной из моих идей, которую я настойчиво предлагал, но не сумел заинтересовать киностудии, был фильм о многоженце. С Жераром Филипом[236] в главной роли, который без конца бегает от одной семьи к другой, и все он должен содержать. Одиннадцать, двенадцать, тринадцать. Он пытается сократить их число, но не получается. Чем больше он дает любви, тем больше получает. Такова жизнь. И чем больше он получает любви, тем больше может отдать опять. Так что — опля! — скоро у него ее опять достаточно для создания еще одной семьи. Итак, вперед, еще одна. Он любит всех одинаково, и у него всегда остается достаточно любви для других. Он пьет любовь, как море вбирает в себя воду — со всех сторон, и в то же время изливает ее во все реки.

В конце концов священник-исповедник провозглашает это явление официальным чудом милосердия. Вся история выходит на поверхность, потому что «Римский обозреватель» помещает об этом заметку, но женщины прощают многоженца, потому что ни одна из них никогда не была обделена. Последние кадры: на глазах у всего кардинальства бедняга возносится на небеса в воздухе, горячем от воздушных поцелуев его любовниц.

На следующее утро после нашей первой беседы я сразу же звоню Гале с предложением роли в моем фильме. В последующие дни мы видимся каждый день. Или она приходит ко мне в офис, или я заезжаю за ней. Мы обедаем. Смеемся. Прежде всего, смеемся — часами, потом целуемся, словно наигравшиеся дети, которым пора возвращаться домой.

— Чао, Гала, Галла! Галлалина, чао! — кричу я вслед, потому что она делает мою жизнь такой легкой, и машу обеими руками над головой, а когда она почти скрывается из виду, то несколько раз подпрыгиваю, чтобы еще раз увидеть ее.

В первые недели мы не занимаемся любовью. Хотя мы оба хотим, но я не решаюсь. Как часто бывало, что мой интерес к женщине угасал после того, как дело было сделано? Почти всегда. Самое лучшее средство против измены — это позволить ей случиться. Естественно, каждую минуту, что мы вместе, я на грани, но страх удерживает меня. Если я все испорчу, то со мною будет покончено. Вряд ли я еще раз обрету любовь. Поэтому мы целуемся — невинно, как дети, и даем нашей любви окрепнуть. Если я потеряю Галу, то потеряю все.

В моей жизни после каждой измены всегда следовал период глубокого покоя и страстного желания быть верным Джельсомине. Старая любовь воспламенялась с новое силой, пылая, как рана, требующая скорейшего исцеления. Раньше я думал, что эта нежность, возможно, была следствием чувства вины. Или благодарностью за воспоминания? Облегчение, со слезами на глазах, как у школьника, который ранним утром после своего первого партизанского задания узнает над горным хребтом очертания родной деревни. Но это еще не все. Даже не верность. Скорее усталость, временное пресыщение неверностью. Отдача себя в надежные руки. Одна моя часть тайком сразу же стремится вернуться к этой надежности, как рекрут в ночь перед сражением в траншее обдумывает побег домой. Но он не сбежит, потому что смелость ему важней, чем шанс остаться в живых. Так и я, в итоге, всю жизнь изменяю. Весной наше воздержание становится совершенно невыносимым. Незаметно любовь окружила нас с Галой, и с каждым часом мы замечаем, как она подкрадывается все ближе и ближе.

Однажды в конце мая я заезжаю за ней. Как только она села в машину, мы оба заливаемся хохотом, потому что напряжение дошло до предела. Через несколько часов мы начнем срывать друг с друга одежду. Я отправляюсь напрямик к Аппиевой дороге и паркую машину у гробницы Цецилии Метеллы.[237] Некоторое время мы ведем себя прилично и идем не меньше километра, просто взявшись за руки: я с корзинкой для пикника, она — качаясь, на высоких каблуках, по античным булыжникам, но пройдя между гробницами Марка Сервилия и Сенеки мы, наконец-то, попадаем в поле. Впервые в жизни я занимаюсь любовью с женщиной, потому что больше не могу. Потом мы перекусываем и начинаем все по новой. Потом я рисую на салфетке, которой она вытерла губы, карикатуру на нас обоих: я — в совершенном возбуждении — преследую ее, а она на ходу срывает с себя одежду. «Ха-ха, наконец — то!»- кричит она.

Ах, если бы я был таким, как Марчелло! Тот всегда следует голосу своего сердца. Когда я спрашиваю его о совести, он пожимает плечами и отвечает, что каждый сам несет ответственность за свою жизнь. К сожалению, я так не думаю. Скорее, совсем наоборот. В любви каждый несет ответственность за жизнь другого.

Лишь однажды этой весной и летом пересекаются наши пути с Максимом. Он держится особняком, а я жду в машине, чтобы с ним не столкнуться. Но когда я заезжаю за Галой и она открывает дверь виллы, я чувствую, что он стоит где-то в тени коридора. Я представляю себе, как он выбирает ей одежду для наших свиданий, гладит и развешивает. Она нервничает перед встречей со мной, а он подбадривает ее у порога.

Два раза я даже вижу, как он шлепает ее по попе, словно пришпоривает лошадь перед прыжком.

Он тоже любит ее, но не может стать ее мужчиной в итальянском смысле этого слова. В нашей стране люди плохо понимают мужчину, который не хочет владеть своей женщиной целиком и полностью. Иногда я завожу разговор об их дружбе, в основном потому что ревную, и хочу увидеть, как она будет лезть из кожи, чтобы убедить меня, что их отношения не сравнимы с ее чувствами ко мне. Но мне однажды хотелось бы понять, как люди могут быть настолько едины, чтобы суметь отпустить.

Во вторые выходные июля я решаю поехать вместе с Галой в Римини.

Мне хочется, чтобы она посмотрела на то место, где я родился. Она должна знать, где я играл и любил, я хочу представить ее тем друзьям детства, что еще в живых. От прошлых любовниц я хотел лишь, чтобы они любили меня таким, какой я есть, но от Галы мне нужно, чтобы она любила меня такого, каким я был раньше. Было слишком жарко, чтобы ехать днем, поэтому мы договорились встретиться в пятницу вечером у Марио и поужинать, а ночью, когда станет прохладнее, ехать в Пеннабилли[238] и переночевать у моего друга Тонино.

Не успели мы сесть за столик, как приходит Марио и говорит, что какой-то молодой человек спрашивает Галу. Это Максим. Я приглашаю его присоединиться к нам, из вежливости, но он отказывается. Они разговаривают по — голландски, но я как-то догадываюсь, что в пакете, который он принес, ее таблетки. Неудивительно, что я его не переношу. Не люблю собак и миссионеров в лепрозории. Почему они не думают чуть побольше о других? Ведь я тоже всего-навсего человек. Такая преданность меня унижает, но и пробуждает борцовский дух. В жертвенности есть что-то, что у меня вызывает презрение. Возможно, он меня раздражает, потому что чертовски напоминает Джельсомину. Интересно, он такой же религиозный? Мне было бы менее неловко, если бы она сама подошла к нашему столику. Слава богу, таблеточный святой удаляется без лишних церемоний.

— Знаешь, в чем дело? — вздыхает Гала, глядя Максиму вслед взглядом, полным любви, — Максим и я слишком похожи, чтобы решиться на отношения.

Мои чувства к Гале нельзя сравнить ни с одной из моих прежних влюбленностей, кроме первой, любви всей моей жизни, Джельсомины. В каждом жесте одной, в каждом ее прикосновении, я узнаю ласку другой. И дело не в Гале. Она любит меня точно так же, как любили меня ее предшественницы. Дело во мне. В каждом слове, что мы шепчем друг другу, голос судьбы звучит так же драматично, как в первый раз. Тогда — потому что я знал, что все только начинается, сейчас — потому что это — конец.

— Знаете что? — сказала она после нашего первого обеда в Тиволи. — Идет дождь. Сейчас никого нет у водопадов. Пойдемте искупаемся!

Это моя последняя великая страсть. Нет никаких сомнений. Это последняя возможность ощутить безумства юности. Ее страстность меня изматывает, но я держусь молодцом и стараюсь этого не показать. И когда она в который раз, лаская, спускается с моих седых волос вниз по груди и я, так ненавязчиво, как только могу, кладу свою руку на ее и удерживаю, тогда меня пронзает печаль, и я думаю: пусть делает, что хочет, ведь прекраснее смерти не бывает? Но я останавливаю ее и говорю, что очень устал. Она улыбается, целует мой сосок и кладет свою голову рядом с моей.

— Конечно, — кричу я, — Гала, давай! — холодина, промозглая осень, разденемся!

Эпатаж, безрассудная смелость, отдача себя без остатка. Я хочу этого. Бесстыдства. Вместе мы намного сильнее всего остального мира, потому что плюем на рассудок. Мне дано пережить это еще раз.

Вот мое единственное оправдание.

Однажды, когда мы приходим в себя после занятия любовью, она наклоняется и целует меня в лоб.

— Ты так и остался маленьким мальчиком! — шепчет она.

Я прячу лицо в ее грудях, полных и тяжелых. Целую и покусываю их, беру в рот сосок и дую, словно играю на тубе. Я издаю эти странные звуки, как идиот, чтобы она не заметила, что я плачу. Моя незрелость — мое счастье и несчастье. Моя гордость и падение. Сокровище, из которого я черпаю силы и вдохновение и откуда я каждый день достаю волю к жизни, подобно ребенку, который верит, что самое важное еще впереди. Но именно поэтому я никогда не мог слиться с Джельсоминой полностью.