Йонатан Нетаньягу - Письма Йони: портрет героя

• Название: Письма Йони: портрет героя
• Автор: Йонатан Нетаньягу
• Жанр: Биографии и Мемуары

Книга – подборка писем Йонатана Нетаниагу – друзьям и родным. Примерно десять лет жизни в письмах – от мальчишки до профессионала спецназа, чья операция в Уганде вошла в классику истории спецслужб. Мы видим, как он учится в Штатах, приезжает в Израиль, идёт в армию, пашет от звонка до звонка в десанте, выходит в дембель, тут начинается Шестидневная война, из неё тоже вышходит живым, поступает в Гарвард, женится… И тут всё идёт наперекосяк. Потому что стране нужны солдаты. А воевать он умеет. Решает вернуться ненадолго, "на минимальный срок". Берёт академический, возвращается. Попадает в спецназ, спецоперации и всё такое. Понятно, длиннейшие отлучки и полная невозможность рассказать дома, чем он, собственно занимается. Жена окончательно убедившись, что добропорядочного столпа общества из мужа не выйдет, уходит к другому. А тут ещё Война Судного дня. Опять куча подвигов – спасение из подбитой машины раненого танкиста-полковника, взятие укреплённого пункта на горе Хермон и много другого. После войны ввиду убыли кадровых танкистов, дыры в командовании бронетанковыми войсками заполняют кем попало, в том числе и спецназом. Получает танковый батальон – в последней стадии развала и деморализации. Делает из него конфетку. Дорастает до полковника. За спасение танкиста получает одну из высших израильских наград. Находит в конце концов себе хорошую девушку, готовую понять и принять. И притом плохо ему – ну просто дальше некуда. Пишет ей отчаянные письма, о том, что ему осточертело убивать в упор, равно как и издалека, надоело жить чёрт знает как. И что остаётся ещё одно, последнее задание. Развязаться с ним – и всё. Последнее письмо датировано 29 июня 1976 года. 4 июля 1976 года при освобождении самолёта с заложниками в аэропорту Энтеббе Йонатан Нетаньягу погибает. Операция заканчивается успешно.

---

Дорогие и любимые мама и папа! 12. 1. 75

Опять настап Нпймй год. День бежит за днем. И с каждым днем вас все больше не хватает, и мы остаемся разлученными и разделенными огромным широким морем. Каждый день требует своего усилия, не давая ни минуты передышки, чтобы написать и выразить словами то, что яснее ясного – что мы, несмотря ни на что – вместе.

Прошло почти одиннадцать лет с тех пор, как я оставил дом и уехал служить в армию, и меня одолела тоска по семье. Как мало нам – сыновьям и родителям – удавалось за эти годы бывать вместе! Меняются обстоятельства и вовлекают каждого из нас в струящийся поток жизни, а в результате – настоящая тоска по тихим минутам, по минутам "до того, как все это началось", по минутам без нагрузки, свободным от ежедневных мелочей и ежечасных забот. Мне кажется, что таких минут в действительности не бывает, так как даже в детстве мы в бесконечной игр? преодолевали разные ступени жизни, а вы, родители, занимались многообразными проблемами, свойственными родителям в мире взрослых.

Прямо-таки одолела меня этим ненастным утром на стоящая ностдпьгия. Я тоскую по тому времени, когда сидел против вас вместе с Биби и Идо на кухне за завтраком, когда мы были подростками или – погружаясь глубже в прошлое – по пасхальному седеру со старым Клаузнером в Тальпиоте или по зажиганию ханукальных свечей и пению "Маоз цур” или по субботним трапезам со свечами и благословением на улице Порцим (как я их любил и как жаль, что мы не продолжили их в последующие годы), или… и картины возникают перед глазами, сменяют друг друга, толпятся вереницей и складываются на хранение в голове.

В этот момент я останавливаю бег вперед, забываю, что необходимо закончить работу, перестаю думать о положении страны, о том, что еще надо сделать, прекращаю почти безумное стремление к действию, останавливаю бегущее время, прекращаю все. Останавливаюсь и открыто признаюсь: в эту минуту я хочу вернуть свою жизнь в Та л ьл йоте, в полях с божьими коровками, в анемонах, в доме с решетками и с таинственным двором, и с сараем в углу, с курятником соседа Берковича и с двором сумасшедшего Йешуа.

Ведь это целый отдельный мир – мир зачарованного ребенка.

И смотрите – даже это погружение а прошлое, на лоно- любимой семьи, в чары детства – возможно сегодня только на миг.

Сейчас утро, и время, как всегда, жмет, и долог путь.

Не беспокойтесь обо мне. Я вижусь с Идо и Дафной, здоров. Мне хорошо.

Очень вас любящий

Йони

Моя Брур, 15.1.75

Забыл тебе рассказыть, что вчера, ранним холодным утром, я ехал на большой скорости по территориям, и все поля были покрыты сверкающей белизной инея, а лужи по краям дороги затянуты тонким слоем льда, и солнце, пробиваясь над горизонтом, направляло на поля и на лужи свои лучи, и они сверкали отраженным светом – желтовато-золотистым и холодным. И я чувствовал вокруг волшебную реальность.

Трудно мне освободиться от мысли о тебе, и не только в такие часы, когда ничто на меня не давит.

Я помню, что дальше я собирался написать тебе нечто вроде того, что сейчас полдень, я хочу с тобой говорить и поэтому иду тебе звонить.

Вместо этого я прорабатывал с одной из рот "состояние боевой готовности" и устроил им изрядную трепку.

Получилось очень здорово. Я был несколько неуверен в том, что все машины способны двинуться немедленно по получении приказа, а сейчас я гораздо спокойнее. Все идет, как надо.

Ну вот, даже со звонком пока не получается, так как в соответствии с составленным мною графиком, я должен ехать к 3. и проверить, устранены ли неполадки, обнаруженные мною при вчерашней проверке.

Итак – в ночь – из тех минут, что после полудня.

25. 1. 75 [Родителям]

Hello?

Я нахожусь в приподнятом настроении. Ничего особенного не случилось – просто в Иерусалиме суббота, и мне хорошо. Я с удивлением узнал, что ты, мама, обеспокоена тем, что твой первенец до сих пор не женат. Во-первых, вам не идет беспокоиться о таких вещах, во-вторых, первый опыт в этой области уже позади, и сейчас я с этим не спешу (я также ни от чего не зарекаюсь, а просто не спешу). Кроме того, у меня есть симпатичная подруга, которая живет в Петах-Тикве, и так как я не силен в изложении своих личных обстоятельств, то больше мне по данному вопросу сказать нечего. Но все и вправду в полном порядке, не о чем беспокоиться.

Работы, как всегда, много, и она почти не оставляет свободного времени, но она меня захватывает, а так как я знаю, как она важна, то она мне также приносит и удовлетворение.

Будущее пока не совсем ясно, но поскольку в настоящей должности я должен прослужить еще несколько месяцев, то я позволяю себе не слишком беспокоиться.

[Беньямину и Мирьям] 25. 1. 75

Привет, люди!

Наконец (после двух тысяч лет) приехал в Иерусалим и обнаружил стопку писем – даже и от вас. Это уже серьезно. Поэтому я сажусь за стол (тот самый отцовский письменный стол, который стоял у него в кабинете на улице Порцим) и пишу. Но о чем писать? О политике?

Об армии? Нет желания… Раз так, то напишу немного о себе вне обычных рамок.

Я слегка обеспокоен тем, что судя по одному из писем мамы, ее огорчает то обстоятельство, что ее первенец еще не женат. Тяжелое положение. По правде говоря, у меня до сих пор нет определенных планов в этом смысле, но все обстоит благополучно. И вообще – если бы не было войн, и если бы не приходилось переделывать так много дел за такой короткий срок, мир был бы в семь раз прекрасней.

Рад слышать, что вы – хорошая пара, приятно, что учеба продвигается, а самое главное, что пытаетесь спасти государство*. Жаль, что меня с тобой нет, Я бы, конечно, преодолел свою обычную сдержанность в общении с людьми и попытался что-нибудь сделать.

В армии все хорошо – работа идет успешно, батальон готов к войне. Это еще не все, дело это – бездонный колодец, и неизвестно, с какой стороны последует удар (в военном смысле, естественно). Приходится постоянно быть начеку.

Ваш Йони.

Р. Б. Когда я месяц тому назад приезжал в последний раз в Иерусалим, у Идо были усы. Нынче усов уже нет. За исключением этого, у нашей образцовой молодой пары ничего нового.

[Брурии] 1.2.75

С нашего утреннего разговора прошло примерно пять часов, и занесенная ветром пыль отливает серым среди мельчайших дождевых струй, которые то появляются, то исчезают с каждым новым порывом ветра.

Мне было грустно, когда я говорил с тоЬой. Сейчас грусть притупилась и отдалилась, витает где-то, задевает и не задевает. Я чувствую особенную грусть, когда мы вместе, и не совсем вместе – например, когда говорим по телефону.

Немного погодя я позвонил Тути и сказал ей, что я в армии и что мне грустно, потому что я хочу быть с тобой. Она очень удивилась, так как я никогда не говорил ей, что иногда мне бывает в армии тяжело. Может, мне прежде бывало не так тяжело, потому что я уже в армии очень давно, а в последнее время не чувствую того напряженного интереса, который был у меня прежде. Случались трудные времена и тогда, но я никогда ей не говорил, что мне бывает тяжело в армии.

Я помню, что несколько лет назад был месяц, когда я подряд, раз за разом переходил границу. Трижды у меня были стычки с арабами (очень глубоко на их территории), и в одну из них я убил человека – впервые с такого близкого расстояния, примерно в полметра. Я опорожнил в него весь магазин патронов, пока он перестал трепыхаться и умер. Возвращаясь после каждого раза домой, я ничего ей не рассказывал, и только каждый раз сильнее обнимал. И тогда мне бывало тяжело.

Убивать с очень близкого расстояния – это не то, что направлять винтовку за сто метров и нажимать на курок – это я делал еще когда был молодым. С тех пор научился также убивать и вблизи, приставив дуло к телу и нажимая на курок, чтобы вышла одна пуля и убила с большой точностью, а тело заглушило бы звук выстрела. И это увеличивает общую меру тоски в человеке. Это не минутная преходящая тоска, а нечто такое, что западает внутрь и о чем забываешь, но оно существует.

В одну из наших первых встреч я тебе сказал, что у меня нет отталкивания или страха перед самообнажением, и это так, потому что меня не беспокоит, что обо мне подумают. Но только потребности в этом я не чувствовал. Потребность эту пробудила во мне ты. Потребность не в самовыражении, а в соучастии. Потребность в том, чтобы ты знала, что со мной происходит, потребность раскрыться перед тобой, чтобы ты могла чувствовать меня – и вместе со мной.

Я перечитал написанное и хочу перейти к другой теме.

Не то, чтобы мне опротивела армейская работа, вовсе не так. Я работаю так же, в том же темпе, предъявляя все те же требования. Уменьшился только мой интерес к работе. Нет нового, нет напряжения, исчезла связанная с опасностью авантюристическая жилка. Осталась система. в которую приходится вкладывать массу труда, чтобы поддерживать определенный уровень, чтобы совершенствовать ее, чтобы победить в войне, чтобы не дать миру нас уничтожить. Потому что это важно, потому что я в это верю. Но лично для меня в моей должности нет ничего нового. Уже десятый месяц, как я командир батальона, и могу продолжать так еще долго, но… Имеются "но". И одно из них то, что мне не хватает тебя.