Валерий Болдин - Крушение пьедестала. Штрихи к портрету М.С. Горбачева

• Название: Крушение пьедестала. Штрихи к портрету М.С. Горбачева
• Автор: Валерий Болдин
• Издательство: Республика
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1995
• ISBN: 5—250—02532—3

Автор книги, в прошлом руководитель аппарата Президента СССР, помощник генерального секретаря ЦК КПСС, более десяти лет работал с М. С. Горбачевым — до августа 1991 года. Он стал свидетелем многих драматических событий, развернувшихся в нашей стране, борьбы за власть и смены за короткий срок четырех лидеров партии. Размышляя о причинах развала Советского Союза, крушения КПСС, В. И. Болдин приводит многие малоизвестные факты деятельности руководителей партии, работы Политбюро и Секретариата ЦК. Он предлагает читателю свое собственное видение и оценку происшедшего, уделяя особое внимание восхождению к вершинам власти М. С. Горбачева. Точку зрения автора можно принимать или оспаривать, но она имеет право стать известной читателю.

---

Как бы то ни было, но недели через две-три беседа Крючкова и Яковлева состоялась. Проходила она в крайне свободной обстановке не только, как говорят, при расстегнутых воротничках, но и вообще без всего, что можно было застегнуть. Дело было в сауне между двумя заходами в жаровню. Впрочем, история знает, что в римских банях решались вопросы и посложней, и поделикатней.

Признаться, я думал, а что бы сделал сам, оказавшись под подозрением КГБ. Если бы Крючков сказал, что у него имеются материалы такого рода обо мне, я непременно пошел бы к Горбачеву, рассказал о предъявленном обвинении и потребовал разобраться.

— А до тех пор, пока нахожусь под подозрением, слагаю с себя все полномочия.

Вот что можно и нужно было сделать в подобной ситуации. Но когда спустя некоторое время я спросил Горбачева, приходил ли к нему Александр Николаевич для объяснений, тот ответил:

— Нет, не приходил.

Это тоже было не понятно. Как же, зная все, повел себя Горбачев? Первое время генсек ограничил количество документов, направляемых лично Яковлеву. Тут надо еще раз напомнить, что существовала группа особо секретных документов и Горбачев сам расписывал, кого с ними знакомить. Как правило, это были две-три, иногда четыре фамилии. Специальный сотрудник приносил их члену Политбюро в кабинет и ждал, пока тот при нем прочитает информацию. Это были наиболее важные секреты государства. Так вот, Горбачев стал ограничивать Яковлева в подобной информации, а с уходом его из Политбюро и вовсе перестал направлять ему сколько-нибудь секретные материалы. Иных мер, по-моему, он не принимал. А спустя год или два генсек только либо шутил по этому поводу, либо отшучивался. Иногда, недовольный каким-то действием Яковлева, спрашивал меня:

— Слушай, а неужели его действительно могли «при-хватить» в Колумбийском университете?

Однажды, подписывая решение Политбюро о поездке Яковлева то ли в Испанию, то ли еще в какую-то страну, он в полушутливом тоне сказал:

— Видимо, его туда вызывает резидент.

Ну как это следовало воспринять?

Прошло время, и вопрос за массой текущих дел, изменений в стране был забыт или потерял остроту. Не напоминал о нем и Крючков. Мне казалось, что его удалось прояснить. Но позже я убедился, что сомнения у КГБ так и остались. Не внес окончательной ясности в эту проблему и генсек.

Те документы, которые не докладывались М. С. Горбачеву лично В. А. Крючковым или другими руководителями партии и государства и не имели пометки о возврате, направлялись в архив Политбюро ЦК, а позже — президента СССР. Причем в основном это были документы государственного характера, которые содержали государственную тайну. Они пополняли два фонда архива — текущий и длительного хранения, и для этого имелись все необходимые условия.

Как-то летом 1980 года, находясь в здании ЦК на Старой площади, я зашел к К. М. Боголюбову, первому заместителю заведующего общим отделом ЦК, который в то время возглавлял К. У. Черненко. Клавдия Михайловича я знал с 1961 года по совместной работе, когда он возглавлял в агитпропе ЦК сектор книгоиздания. Он увлеченно рассказывал мне о возможностях общего отдела в копировании документов и длительном их хранении.

— По нашему заданию научно-исследовательские институты разработали сорта бумаги, которые сохраняют свои качества до тысячи лет, — делился он.

— Не желтеют и не разрушаются от времени. Сейчас начали печатать протоколы Политбюро на этой бумаге, затем перейдем ко всем документам делопроизводства и хранения.

Ни ученые, ни Боголюбов, ни сам Горбачев не знали тогда, что для документов архива совсем не нужно тысячелетия. Через десять с небольшим лет они пойдут по рукам, станут достоянием не только ученых, но и всех любопытствующих, и не только нашей страны. Боюсь, чтобы за многими материалами нам не пришлось бы ехать куда-нибудь в Гарвард или иные хранилища, где умеют дорожить историей.

Архивисты рассказывали, что, когда восставший Париж разрушал Бастилию, вдохновленный народ уничтожил и редчайшей ценности документы. Они погибли бы все, если бы не русский посол во Франции, который догадался загрузить несколько повозок бесценным грузом. Спасибо и нашим лидерам демократии, которые, вдохновляя москвичей на штурм цитаделей КПСС и КГБ, ограничились только уничтожением памятников и монументов, не добрались до архивов. Надо надеяться, что всем этим богатством непредвзято воспользуются подлинные историки, а не те, кому все равно, что писать: вчера — «за здравие», завтра — «за упокой».

Существовал в общем отделе еще ряд подразделений, главным образом технического характера, поскольку приходилось размножать до миллиона страниц в год, переплетать большое количество протоколов Политбюро и Секретариата ЦК. В две смены работало большое количество машинисток и стенографисток, некоторые из них дежурили в воскресенье и праздничные дни, другие были вблизи телефонов, и не раз случалось так, что приходилось экстренно вызывать их из дома и с дач, поручать срочную работу.

М. С. Горбачев часто прибегал к таким авральным методам, особенно первое время, и люди были всегда готовы выполнить срочное задание. Преображенный К. У. Черненко, укрепленный и развитый А. И. Лукьяновым, несколько обновленный в последующем, общий отдел ЦК являл собой достаточно слаженный механизм, обеспечивающий деятельность ЦК КПСС, местных партийных комитетов как в период апогея командноадминистративных методов управления, так и в годы перестройки. Во всяком случае, со стороны аппарата ЦК не было никаких промедлений в исполнении поручений генсека, Политбюро и Секретариата ЦК. Хорошо обученный, ответственный и высококвалифицированный коллектив работников мог начать действовать в любой час дня и ночи. Дело скорее было за руководством, теми, кто прокладывал курс к новым берегам.

Кое-что о привилегиях

…И еще один день угасает. Погода, наверное, стоит великолепная, низкое солнце озаряет город. Его лучи еще теплые. Иногда во второй половине дня они сквозь толстые стальные жалюзи попадают на решетку, на поднесенную к узкой щели руку, и тогда я чувствую живое тепло минувшего лета. Но тени скоро удлиняются, меркнет солнечный свет, и темное небо с высоты опускается мраком на землю. И уже после обеда ощущается близость зимы, холодов и еще чего-то тяжелого, что никак не хочет отпустить душу. Сегодня я часа три простоял у того места, где должно быть окно. Оно забрано толстыми стеклоблоками, и лишь узкая полоска, загороженная жалюзи, дает представление о том, что есть солнце, небо, земля. Но их не видно.

Отбой, лежу с открытыми глазами. И мысли мои опять о доме, о тех женщинах, чья судьба была и остается на моей совести, — девяностолетней матери, жене, дочери и внучке.

В общем есть о чем поразмыслить.

В печати, вдохновляемой окружением генсека, идет соревнование — кто меньше знает, но выплеснет помои погрязнее. Строятся домыслы: раз поехал в Форос, удрав из больницы, значит, на сто процентов был уверен в успехе дела, значит, видел выгоду. Уверен, что те мастера холуяжа, которые задавались подобным вопросом, никогда не поймут мотивов поступка. Им бессмысленно объяснять, что есть вещи и понятия важнее потребностей желудочно-кишечного тракта, жажды власти или комфорта. Действительно, я был болен, но лучше многих знал, что еще тяжелее больна моя Родина, что она стоит на пороге распада, кровопролития, нищеты, социальных и межэтнических войн. И в такой час, по моему разумению, не выбирают что выгоднее. А потому я сделал лишь то, что должен был сделать любой гражданин, окажись на моем месте.

Нет на свете таких должностей и благ, которые оставили бы равнодушным человека к судьбе Родины. Я никогда не рвался в лидеры, не искал наград, высоких должностей, не лез под объективы фото-телекамер, видя, как расталкивают друг друга горбачевские окруженцы, не кричал «да здравствует генсек», хотя первые годы его секретарства всецело верил ему и помогал, как мог. Но уже тогда первый в окружении генсека отказался ездить на «Чайке», остался в той же четырехквартирной даче, где жили еще три семьи и которую получил десять лет назад, хотя мой «ранг» открывал для меня совсем другие возможности. Я даже толком не пользовался ни санаториями, ни поликлиникой из-за оглушительной работы практически без выходных дней и нормальных отпусков. Но когда понял, что кучка корыстолюбцев решила предать и продать Родину, разрушить государство, созданное сотнями поколений россиян, заплативших за целостность и могущество страны миллионами жизней, без сомнения и колебания принял предложение о поездке в Форос. И повторюсь: никакие возможные блага не могли остановить меня от этого шага.

Впрочем, существовавшие привилегии для большинства партийных и государственных работников, части деятелей науки, культуры, средств массовой информации имели скорее моральное, чем материальное значение. Они получали лишь то, что недоплачивалось им в форме зарплаты. Правда, и здесь нужно внести ясность, ибо многое, публиковавшееся по этому вопросу, было искажено или недосказано. Думаю, недосказанность о привилегиях была не случайной — критика отводилась от тех, кто действительно пользовался всем, и практически бесплатно.