Валерий Болдин - Крушение пьедестала. Штрихи к портрету М.С. Горбачева

• Название: Крушение пьедестала. Штрихи к портрету М.С. Горбачева
• Автор: Валерий Болдин
• Издательство: Республика
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1995
• ISBN: 5—250—02532—3

Автор книги, в прошлом руководитель аппарата Президента СССР, помощник генерального секретаря ЦК КПСС, более десяти лет работал с М. С. Горбачевым — до августа 1991 года. Он стал свидетелем многих драматических событий, развернувшихся в нашей стране, борьбы за власть и смены за короткий срок четырех лидеров партии. Размышляя о причинах развала Советского Союза, крушения КПСС, В. И. Болдин приводит многие малоизвестные факты деятельности руководителей партии, работы Политбюро и Секретариата ЦК. Он предлагает читателю свое собственное видение и оценку происшедшего, уделяя особое внимание восхождению к вершинам власти М. С. Горбачева. Точку зрения автора можно принимать или оспаривать, но она имеет право стать известной читателю.

---

Мне рассказывали, что, просматривая личный архив бывшего председателя НКВД Ежова, работники архива обнаружили папку документов, относящихся к трагической гибели В. Маяковского. Там находились некоторые его предсмертные письма, в том числе к правительству, пистолет, кажется, системы «боярд», из которого он стрелялся, и пуля, пробившая его сердце.

Позже, листая эти материалы, которые по разрешению М. С. Горбачева отдел готовился передать в музей В. Маяковского и опубликовать в одном из изданий, чтобы положить конец всем нелепым слухам об убийстве поэта, я думал о том, сколько еще неожиданного хранится в этих главных тайниках государства в подвалах Кремля.

Мои предшественники по работе в отделе, и прежде всего А. И. Лукьянов, полагаю, не раз докладывали генеральным секретарям ЦК, в частности М. С. Горбачеву, о материалах архива, в том числе и тех, которые были в закрытых пакетах. Сказал об этом и я, но М. С. Горбачев отмолчался. Возможно, он лучше меня знал об этом массиве документов и просто не ведал, что с ним делать. Это предположение подтверждали и некоторые факты. Как-то перед одной из встреч с В. Ярузельским М. С. Горбачев дал срочное поручение:

— Где-то в архиве должна быть информация по Катынскому делу. Быстро разыщи ее и заходи ко мне.

Я попросил срочно найти такой документ в архиве. Документ действительно разыскали довольно скоро. Часа через два мне принесли два закрытых пакета с грифом «совершенно секретно» и припиской, что вскрыть их можно только с разрешения заведующего отделом. Разумеется, и генсека или доверенного его лица.

— Нашел? — спросил Михаил Сергеевич, когда я появился в его кабинете.

— Не знаю, то ли это, — ответил я, подавая ему конверты.

Он вскрыл их, быстро пробежал несколько страничек текста, сам запечатал пакеты, проклеив липкой лентой. Возвращая документы, сказал:

— В одном речь идет об истинных фактах расстрела поляков в Катыни, а во втором — о выводах комиссии, работавшей после освобождения Смоленской области в годы войны. Храните получше и без меня никого не знакомьте. Слишком все это горячо.

Знаю, что позже о необходимости предать гласности все материалы Катынской трагедии в ЦК КПСС лично к М. С. Горбачеву не раз обращалась польская сторона, В. Ярузельский, специально созданная совместная советско-польская комиссия. Предлагали это сделать и В. А. Крючков, В. М. Фалин, но генсек-президент не реагировал на просьбы, записки на его имя остались без ответа, а общему отделу он запретил что-либо выдавать из документов по этому вопросу. Более того, говорил сам и поручил сообщить польской стороне, что достоверных фактов о расстреле, кроме тех, что были обнародованы еще во время войны, не найдено. Теперь М. С. Горбачев был серьезно повязан этой ложью. И это, надо сказать, был еще не самый большой его обман, который он применял для введения в заблуждение нашего и мирового общественного мнения.

Я не раз пытался понять, почему генсек-президент, продолживший вслед за Н. С. Хрущевым разоблачение необоснованных репрессий Сталинского периода, вдруг останавливался и начинал юлить и лгать. Ну что может быть страшнее для КПСС признания того, что с благословения некоторых ее лидеров гибли тысячи соотечественников, коммунистов и беспартийных, граждан многих зарубежных стран, о чем мир уже знал. Зачем же теперь архитектору перестройки и обновления вдруг понадобилось утаивать это преступное убийство? Думаю об этом и не нахожу ответа. Но на решения М. С. Горбачева, как я понимал, даже очень серьезные, иногда оказывали влияние самые тривиальные интересы и причины.

На заседаниях Политбюро ЦК, пленумах, еще в каких-то аудиториях он громогласно заявлял, что решение о вводе войск в Афганистан принял очень узкий круг лиц из Политбюро ЦК. Конечно, такое утверждение наивно даже для людей, не знавших кухни принятия решений. А он в ту пору был уже кандидат в члены Политбюро, секретарь ЦК КПСС, участвовал во всех заседаниях Политбюро и не мог не знать о причинах ввода войск и главных событиях той войны. С октября 1980 года Горбачев стал членом Политбюро ЦК и даже формально обязан был знать и отвечать за все, что происходило в Афганистане, и это не единственный аргумент, свидетельствующий о его информированности в истории с вводом войск в Афганистан.

Пожелал же прояснить этот вопрос Э. Шеварднадзе, когда стала очевидной бесперспективность афганской войны. Бремя ее тяжести руководство Афганистана все больше перекладывало на Советскую Армию. Поэтому в армейских верхах, руководстве КГБ возобладало мнение о необходимости изменить характер нашего участия в поддержке афганских друзей. К тому же в боевых частях накапливалась усталость, а в обществе зрело понимание безысходности нашего участия в боях за чужие интересы. Окончание войны было и условием прорыва блокады в международных и внешнеэкономических делах. Конечно, руководство понимало, что ввод советских войск в Афганистан укреплял наши южные границы от проникновения в эти районы недружественных нам сил, распространения исламского фундаментализма, подстегнутого приходом к власти в Иране религиозных деятелей. В Среднеазиатских республиках уже ощущалось неблагополучное положение, всплески национализма, нетерпимость к другим нациям. Все это, как мне кажется, и заставило СССР втянуться в горячую войну. Л. И. Брежнев, начавший свою деятельность генсека с ввода войск в Чехословакию, теперь заканчивал ее боями в далеком и непонятном Афганистане.

Нужны были радикальные меры по прекращению кровопролития. Вот тогда Э. А. Шеварднадзе и запросил документы относительно ввода войск в Афганистан. М. С. Горбачев разрешил ознакомить министра иностранных дел со всеми материалами Политбюро, касающимися этого периода.

Э. А. Шеварднадзе зашел ко мне, чтобы определиться, как лучше знакомиться с документами. Был он тогда крайне озабочен, но не столько афганскими делами, сколько положением в стране и партии. В откровенной беседе вдруг спросил, знает ли М. С. Горбачев, что происходит вокруг и, если знает, к чему ведет партию. Помню, меня удивили и насторожили эти вопросы. Мне показалось, что Шеварднадзе сомневался в правильности курса генсека или делал для себя выбор линии поведения. Разговор тогда был долгий и оставил у меня чувство тревоги.

В тот приход Э. А. Шеварднадзе попросил прислать в МИД документы по Афганистану, и специальный сотрудник отдела отвез ему все, что имелось. Не думаю, чтобы министр иностранных дел не проинформировал генсека-президента о своих выводах. М. С. Горбачев, конечно, знал все и поддержал вместе с другими предложения о выводе войск из Афганистана, поиск других форм поддержки существовавшего режима. Вторично к вопросу о вводе войск в Афганистан обращался А. С. Дзасохов, и генсек-президент снова дал команду ознакомить его с документами той поры.

Архив Политбюро ЦК, ставший впоследствии личным архивом президента СССР, таил и много ответов на другие вопросы, которые волновали общественность нашей страны и других государств мира.

Так случилось, например, с документами, относящимися к советско-германским переговорам 1939 года. Мировую общественность давно интересовали секретные протоколы, подписанные Риббентропом и Молотовым. В них речь шла о новой границе на наших западных рубежах, отходе к Советскому Союзу ряда районов соседних стран. После второй мировой войны в архивах «третьего рейха» были найдены копии этих документов. Но советская сторона никогда не признавала их подлинности. Да и у многих западных специалистов были сомнения насчет того, не являются ли эти копии фальшивкой, составленной в недрах германского МИД или разведки. Поэтому вопрос то приобретал актуальность, то интерес к нему угасал. Но секретные протоколы, угодно это было кому-то или не угодно, существовали. До 1956 года они хранились в сейфе В. М. Молотова, а с уходом его с политической арены были переданы в ЦК КПСС и хранились в архиве Политбюро. О них мало кто знал, но где-то в середине 70-х годов ими заинтересовался А. А. Громыко, и, если судить по некоторым записям, протоколы были направлены в МИД СССР.

И вот во второй половине 80-х годов интерес к этим документам резко возрос. Когда я вступил в должность заведующего общим отделом ЦК, мне доложили, что секретные протоколы хранятся в архиве. Причем оказалось, что они не законвертованы, не имеют особых грифов и штампов, а потому могли быть доступны многим работникам ЦК. Я попросил, чтобы документы показали мне, и немедля пошел на доклад к М. С. Горбачеву.

Секретные протоколы состояли, если мне не изменяет память, из двух листков текста, завизированных Риббентропом и Молотовым, а также довольно большой карты западных районов СССР и сопредельных стран, подписанной Риббентропом и Сталиным. Подпись Молотова на секретном протоколе была сделана латинскими буквами. Главная загадка, которая всех сбивала с толку или была причиной сомнений в подлинности немецких копий протоколов, больше не существрвала. Изменяя своим правилам, В. М. Молотов действительно подписался латинскими буквами. Не думаю, что это случайность. В таких вопросах импровизаций не бывает. Скорее всего, он рассчитывал на то, что достоверность документа может быть поставлена под сомнение. Впрочем, Сталин не хитрил, и три буквы его имени и фамилии «И. Ст. » на карте ставили все на свои места.