Александр Бенуа - История живописи

• Название: История живописи
• Автор: Александр Бенуа
• Жанр: Искусство и Дизайн

---

Альбрехт Альтдрфер. Пейзаж с семейстом сатиров. 1507

Не в Кельне, а в живописной школе среднего Рейнау мы находим и один из первых примеров того особенного типа "Мадонны среди цветов" или "Мадонны в саду", которые считаются характерными кельнскими картинами. Впрочем, точно определить, откуда именно идет этот новый тип иконы Божьей Матери, трудно. В сиенских, венецианских, умбрийских и болонских картинах у ног Богоматери начинают появляться цветы уже в конце XIV века, но это еще не сад в настоящем смысле. К первым десятилетиям XV века относятся картины с подобиями садов Джентиле да Фабриано и прелестная картина в Веронском музее Стефана да Дзевио, в которой сад уже окончательно "сформировался". Но к какому времени относятся немецкие картины однородного характера? Особенно важно было бы знать год написания "Марии на земляничной грядке" (в Золотурнском музее): 1420-й ли год, как думали раньше, или 1430-й, или, наконец, как считает Шмарзов, она относится к середине века? Последнее мнение, вероятно, наиболее справедливо, ибо вся техника этой прелестной, довольно крупной картины - зрелая. Напротив того, ошибки в перспективе и неловкая разрозненность композиции заставляют думать, что "Райский сад" франкфуртского музея лет на десять старше золотурнской Мадонны[174]. Не надо при этом забывать, что в миниатюрах аналогичные мотивы были уже в большом ходу, и что Ян ван Эйк написал в 1439 году подобную же картину, находящуюся ныне в Антверпене. Важно, во всяком случае, отметить уже то, что мотив этот в XV веке чрезвычайно полюбился, ибо это служит одним из признаков все возрастающего сближения человека с природой. Одним из таких признаков является и то, что северный мастер, известный по своим картинам в гамбургском музее, Франке, помещает свою "Мадонну, поклоняющуюся Младенцу-Христу" (приблизительно 1424 год), среди скал и леса под звездным небом, точно так же, как лет десять спустя это делает Филиппо Липпи в целом ряде своих прелестных "лесных" Мадонн. Но особенно трогательная черта внесена северянином в эту композицию: он заставляет двух ангелочков держать мантию, чтобы предохранить Марию и Святое Дитя, лежащее на земле, от ночного холода[175].

Мастер Франке. Поклонение Богородицы Младенцу-Христу. Kunsthalle в Гамбурге

На указанных только что "садах" следует остановиться здесь, где мы говорим о пейзаже, подольше. Пейзажа в настоящем смысле слова и в них нам не найти. Фон этих картин всегда золотой, а перспектива элементарна. Но любовность, с которой выписаны каждая травка, каждая веточка, наблюдательность, с которой переданы некоторые детали (например, кусты шиповника позади Золотурнской Мадонны), сообщает этим картинам своеобразную, восхитительно-нежную поэзию. Сколько "обожания зеленого царства" сказывается в этих сплошных коврах ландышей и подснежников, или в том, что Царицу Небесную художник усаживает прямо на сырую земляничную грядку. Лучшего трона он ей придумать не мог. Как далеки мы здесь от суровых садов Византии, от застывших, точно из бронзы отлитых, кипарисов и пальм, которыми украшались древние мозаики, и как далеки от тех вычурных престолов, которые только что, у джоттистов, у мастеров пражской школы, у тех же немцев и нидерландцев, были исключительно в ходу. Ван Эйки любили помещать Мадонну в уют комнат, в тихий теплый полумрак или среди готических соборов. Немецкие живописцы-поэты вводят небожителей в свои простенькие, но милые домашние садики, где, вероятно, они сами любили молиться, где они "зрели Бога". Что за чарующая сказка "Райский сад" во Франкфурте: эта Minneburg, в которой нет смущающего Эрота, этот крошечный игрушечный садик, полный щебета птиц и запаха цветов, в котором Малютка-Спаситель окружен товарищами своих милых детских игр. Пережитый ужас Средневековья сказывается лишь в опрокинувшейся на спину гадкой дохлой ящерице, олицетворяющей начало зла. Но дьявол умерщвлен, и впредь ничто не помешает читать хорошие книжки, беседовать с ангелами, лакомиться райскими плодами, пить воду из студеного источника и слушать переливы цитры, которую подала Христу "обрученная" с ним святая Екатерина.

Прелестные вариации на эту же тему принадлежать Стефану Лохнеру и его последователям. Вообще, этот представитель кельнской школы (как и вся школа в целом) чуждался пейзажа. Но вот для "модной" темы "Мадонна в саду" они строят тоненькие изящные беседки и усаживают святых на зеленую траву. Лишь с золотом фона они не могут расстаться. Даже позднейший кельнский "Мастер Жизни Марии" не расстается с ним, несмотря на свои большие знания и послушное следование нидерландцам, на то, что его картины написаны в 1470 - 90-х годах, когда во Франции, в Нидерландах и Италии золотой фон исчез навеки[176].

III - Мозер, Мульдшер, Лохнер

Лукас Мозера

"Мастер домовой книги" Охота на оленя. Гравюра на меди

К 1430-м годам относятся в Германии три произведения, принадлежащие уже вполне к новому "веянию жизненности" Два из них - "Алтарь св. Магдалины" в Тифенбронне работы Лукаса Mозера из Вейля и "Алтарь с жизнью Христа" Ганса Мультшера из Ульма - принадлежат к южно-германскому творчеству, третье - "Поклонение волхвов" Лохнера - лишь отчасти к Кельнской школе, ибо, как мы видели, и Лохнер был родом из Швабии. Несомненно, впрочем, что особый вкус новой родины Лохнера видоизменил его манеру. Благодаря господству чисто церковных традиций в "поповском" Кельне (с ними приходилось считаться художникам еще и в конце XV века), Лохнер представляется нам более архаичным, более "готиком", тогда как Мозер и Мультшер вполне уже "новые люди".

С алтарем Мозера произошел один из тех эпизодов современной "науки картиноведения", который как нельзя лучше рисует всю ее шаткость. Картина эта показалась Шмарзову настолько замечательной и совершенной, что он даже предложил читать значащийся на ней год не 1431, а 1451, ибо первая дата представлялась ему прямо невероятной для такой "передовой" картины. Напротив того, после опровержения Шмарзова Дворжаком, В. Валлерштейн употребил все старания, чтобы отвергнуть "передовитость" картины, и для него она не что иное, как заключение пройденного архаического этапа. В действительности, однако, приходится сохранить и 1431 год и в то же время признать, что во всем немецком искусстве XV века Тифенбронский алтарь такое же чудо, как Гентский алтарь в Нидерландах. При этом не следует ставить то и другое произведение в зависимость друг от друга. Однородные явления вполне могли возникнуть в далеких друг от друга центрах при общности многих культурных условий. Если же с чем и сравнивать левую створку Мозерского алтаря, так это с гуашью Губерта ван Эйка в "Туринском часослове", с "Молитвой к св. Марфе", но трудно предположить, чтобы эта КАРТИНКА, украшавшая рукопись, предназначенную для владетельного графа Голландии, могла стать известной немецкому "провинциалу". Повторяем, мы обладаем слишком недостаточными знаниями и можем только высказывать предположения; при этом опаснее всего искать чисто механические связи между явлениями: следы перенимания, копирования, заимствования.

Главной особенностью Мозерского алтаря является то значительное место, которое уделено пейзажу. Перед нами в увеличенном виде одна из тех картинок, которые мы находим в современных французских хрониках и романах и которые в объединении одной декорацией наглядно рассказывают ряд последовательных эпизодов. И здесь легенда о Магдалине связана в трех средних делениях алтаря в одно целое посредством декорации (позже мы встречаем этот прием у Мемлинга, в дни же Мозера к нему прибегал Роже ван дер Вейден). Слева среди моря святые жены, их брат Лазарь и два епископа, предоставленные на произвол судьбы, плывут без паруса на плоту по направлению к Марселю; во втором делении изображен отдых святых под навесом на набережной Марселя, а вверху - Магдалина, являющаяся к князю Марсельскому с увещанием дать пристанище изгнанникам; третье отделение посвящено причащению Магдалины, совершаемому одним из ее бывших спутников, св. Максимином. Все три момента связаны не только общим золотым фоном, но и тем, что небольшая часть морских волн виднеется у лестницы набережной (охарактеризованной, кроме того, кольцами для прикрепления судов), а капелла, примыкающая к дворцу марсельского князя, переходит в третьей картине в собор Св. Максимина. Для того же, чтобы видеть сцену причащения, происходящую внутри собора, художник вскрыл его фасад в виде большего портала.

Лукас Мозер. Верхняя часть левой створки Тифенбронского алтаря (1431 г.)

Эту потребность объединения можно истолковывать как в смысле пережитка средневекового ребячества, так и обратно - в смысле нового искания стильного единства. Но нельзя, во всяком случае, не видеть замечательной передовитости мастера в том, как он справляется с труднейшими задачами, которые он себе поставил. Не надо ожидать от Мозера таких же последовательных решений, какие мы находим у нидерландцев. Тифенбронский алтарь - странная смесь тонкой наблюдательности и отсебятины, знаний и невежества. Но это черты, общие для всей немецкой школы до Пахера и Дюрера и даже позже. Если что и составляет безусловную особенность Мозера, так это та смелость и свобода, с которыми он подходит к пейзажу, и та прелесть индивидуальной, глубоко поэтичной наблюдательности, которая здесь сказывается на каждом шагу. Особенно прелестен морской пейзаж левой части - далекая, подернутая зелено-серебряной зыбью пелена (вода писана прозрачными красками по серебряному фону), стелющаяся до отдаленных островов с их скалами и замками. Волны переданы наивно и все же вполне убедительно, Мозер уловил их колыхание, бег светящихся жилок по ним. Замечательно передана и просвечивающая сквозь воду часть плота. Золотой тон неба сообщает всему нежную вечернюю ноту. Уютно должны чувствовать себя невинные, чистые душой путники, увлекаемые Божьей силой туда, куда Ему угодно было их направить. В ожидании пристани они, усевшись в кружок, беседуют, точно у себя дома, "у камелька".