Жозе Эса де Кейрош - Семейство Майя

• Название: Семейство Майя
• Автор: Жозе Эса де Кейрош
• Издательство: «Художественная литература»
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1985

Во второй том вошел роман-эпопея «Семейство Майа», рассказывающий о трех поколениях знатного португальского рода и судьбе талантливого молодого человека, обреченного в современной ему Португалии на пустое, бессмысленное существование; и новеллы.

---

И аббат вновь принялся рассуждать о том, о чем рассуждал обычно за кофе в те дни, когда обедал в поместье.

Добряк находил ужасным, что в уже столь сознательном возрасте столь прелестное дитя, наследник славного рода, в будущем — один из столпов нашего общества, не имеет даже понятия о вероучении. И он рассказал Виласе, как однажды, проходя мимо ворот усадьбы, некая дона Сесилия Маседо, весьма достойная сеньора, супруга нотариуса, увидев Карлоса и питая слабость к очаровательным малышам, подозвала его и спросила, что он знает о святом покаянии. И что, вы думаете, он ей ответил? Что «никогда ни о чем таком не слыхал»! Прискорбно. А сеньор Афонсо да Майа смеется, полагая все это забавным. Но вот пусть наш друг Виласа скажет, есть ли здесь повод для веселья? Разумеется, сеньор Афонсо да Майа обладает большими познаниями и много ездил по свету, но в одном его не может убедить он, бедный аббат, до сих пор не бывавший даже в Порто, — в том, что нельзя обрести в жизни счастья и доброй славы без догматов веры.

Афонсо да Майа отвечал добродушно:

— Ну и чему бы вы учили мальчика, аббат, если бы я поручил его вам? Что он не должен красть деньги из чужих карманов, не должен лгать, обижать малых сих, поскольку все это противоречит божьим заповедям и ведет прямо в ад? Не так ли?

— Есть нечто…

— Знаю, знаю. Но вы стали бы ему внушать, что он не должен делать этого, ибо это грех против бога, а малыш уже знает, что не должен делать этого, ибо это недостойно дворянина и благородного человека.

— Но, мой сеньор…

— Послушайте, аббат. Все различие лишь в одном. Я хочу, чтобы мальчик был добродетельным из любви к добродетели и честным из любви к честности, а не из страха перед пеклом или из жажды попасть в царствие небесное… — И, поднявшись, добавил с улыбкой: — Но истинный долг добропорядочного человека, аббат, состоит в том, чтобы, когда наконец после дождливых недель выдается такой денек, как сегодня, идти дышать воздухом, а не сидеть здесь и спорить о катехизисе. И потому, ежели Виласа не слишком устал, отправимся прогуляться по нашим владениям…

Аббат вздохнул, словно святой при виде дьявольского нечестья, поразившего лучших овец его паствы; потом заглянул в свою чашку и с наслаждением допил оставшийся кофе.

Когда Афонсо да Майа, Виласа и аббат вернулись с прогулки, обойдя почти весь приход, уже стемнело, в комнатах зажгли свет и в гости пожаловали сестры Силвейра, богатые владелицы поместья Лагоаса.

Дона Ана Силвейра, старшая сестра, незамужняя, слыла умнейшей из сестер, и по части благочестия и этикета пользовалась в Резенде непререкаемым авторитетом. Дона Эужения, вдова, была всего-навсего очаровательной флегматичной особой, приятно пухленькой и смугловатой, с глазами, утопающими в длинных ресницах; она была также матерью двоих детей: Терезиньи — «невесты» Карлоса, худенькой живой девочки, с черными как смоль волосами, и мальчика по имени Эузебио, о котором как о чуде без устали говорили все в округе.

Чуть не с колыбели этот чудо-ребенок выказывал любовь ко всякого рода старинным книгам, равно как и ко всем прочим источникам знания. Едва начав ползать, он более всего любил устроиться где-нибудь в уголке на ковре и, завернувшись в одеяло, перелистывать толстые тома, склоняясь безволосой головенкой мудреца над заглавными буквами; а когда он немного подрос, то мог проводить долгие часы неподвижно в кресле, подобрав под себя слабые ножонки и ковыряя в носу: ни разу он не попросил барабан или ружье, но зато ему шили из бумаги тетради, и скороспелый эрудит, приводя в изумление мать и теток, с высунутым от напряжения языком по целым дням исписывал страницы цифрами.

В семье уже определили его будущее: при его состоянии он должен получить университетское образование, а затем стать высшим судейским чиновником. В Санта-Олавии тетя Аника сразу же усадила мальчика за стол у канделябра и дала ему рассматривать огромный, богато изданный том «Одежда народов мира». Мальчик был, по обыкновению, одет в шотландский костюм с ярким в красно-черную клетку пледом, перекинутым через плечо и закрепленным эполетом, как у благородного Стюарта, храброго рыцаря из романа Вальтера Скотта; с мальчика никогда не снимали берета, на котором воинственно топорщилось пестрое петушиное перо; но вряд ли было зрелище печальнее, чем это хмурое личико ребенка, страдающего глистами, вялое, отливающее желтизной оливкового масла; его блуждающие по страницам голубые глазенки, лишенные ресниц, словно их уже успела выесть жажда познания; взгляд, прикованный то к сицилийским крестьянкам, то к отважным стрелкам-черногорцам, которые были изображены на вершине горной цепи, где они стояли, опершись на ружья.

Перед канапе, где сидели дамы, расположился их преданный друг, адвокат, степенный и порядочный человек; вот уже пять лет, как он все взвешивал и размышлял, не жениться ли ему на вдове Силвейра, но так до сей поры и не решился на это и довольствовался тем, что ежегодно покупал полдюжины простыней или еще одну штуку голландского полотна, дабы пополнить запас постельного белья. Эти покупки с жаром обсуждались в доме Силвейра; и скрытые, но неизбежные намеки, таившиеся в разговорах о наволочках, размерах простынь и мохнатых теплых одеялах на январские холода, вместо того чтобы воспламенить адвоката, поселяли в нем тревогу. И в последующие дни он выглядел обеспокоенным, словно благая перспектива брачных уз вызывала у него озноб, как перед отчаянным поступком вроде схватки с быком или попытки переправиться вплавь через Доуро. Затем, под каким-нибудь благовидным предлогом, он откладывал женитьбу до будущей осени. И, сразу почувствовав облегчение и успокоившись, почтенный адвокат продолжал сопровождать сестер Силвейра на чаепития, церковные праздники, визиты с выражением соболезнования, всегда одетый в черное, любезный и обходительный, с неизменной улыбкой, обращенной к доне Эужении, и не желающий других радостей, кроме даруемых ему этой почти отеческой привязанностью.

Едва Афонсо вошел в гостиную, ему сообщили, что, к сожалению, сеньор судья с сеньорой не смогли прибыть, поскольку судья нездоров; и сестры Бранко прислали записочку с просьбой извинить их: у них, бедняжек, сегодня день скорби — семнадцать лет назад умер их братец Мануэл…

— Ну что ж, — отвечал Афонсо, — ничего не поделаешь. Нездоровье, скорбь, братец Мануэл… Придется составить ломберчик вчетвером. Что скажет на это сеньор адвокат?

Достопочтенный сеньор, наклонив лишенную растительности голову, пробормотал: «К вашим услугам».

— Ну, тогда за дело, за дело! — воскликнул аббат, потирая руки в предвкушении карточной баталии.

Партнеры перешли в небольшую залу для карточной игры, отделенную от гостиной штофной портьерой, теперь отдернутой и позволявшей видеть зеленый стол и на нем в кругах света от абажуров раскинутые веером колоды карт. Однако уже через минуту сеньор адвокат покинул залу, с улыбкой пожелав партнерам сразиться втроем, и занял свое прежнее место возле доны Эужении, скрестив под стулом ноги и сложив руки на животе. Дамы обсуждали болезнь судьи. Он страдал уже целых три месяца, но упорно не соглашался показаться врачам, что было совершенно непростительно. Как можно с этим медлить, когда судья так сильно сдал, весь высох и пожелтел; к слову сказать, дона Аугуста, его супруга, напротив, располнела и цветет как маков цвет!.. Виконтесса, утопая всеми телесами в углу дивана, рассказала, что в Испании она наблюдала подобный случай: муж превратился в настоящий скелет, а жена стала похожа на бочку; а вначале было наоборот, так что об этом даже сочинили стихи…

— Все дело в жизненных соках, — с грустью промолвил адвокат.

Затем заговорили о сестрах Бранко, вспомнили, как умер их брат Мануэл Бранко, — несчастный скончался в расцвете лет! И что за примерный был юноша! И как умен! Дона Ана Силвейра все эти годы ни разу не забыла поставить в день его смерти свечку за упокой его души и всегда трижды прочитывала «Отче наш». Виконтесса была донельзя огорчена, что не вспомнила о нем нынче… А ведь она намеревалась помолиться за него!

— А я просила сестер Бранко напоминать мне. И сестры так всегда меня благодарят!

— Вы еще успеете помолиться за него нынче, — утешил виконтессу адвокат.

Дона Эужения, лениво трудясь над вязаньем, с которым она никогда не расставалась, со вздохом прошептала:

— У каждого есть свои мертвецы.

И в воцарившейся тишине из угла канапе донесся ответный вздох, вздох виконтессы; вспомнив, очевидно, фидалго Уриго де ла Сьерра, она повторила:

— У каждого есть свои мертвецы…

И достойнейший адвокат, задумчиво огладив лысину, тоже откликнулся:

— У каждого есть свои мертвецы!

Сонное оцепенение все более завладевало присутствующими. В позолоченных канделябрах на консолях пламя свечей разгоралось все отчаяннее и печальнее. Эузебио искусно и бережно листал страницы фолианта «Одежда народов мира». В зале для карточной игры отдернутая портьера не заглушала сердитого голоса аббата, который ворчал с худо скрываемым раздражением: «Пас! В этот богоданный вечер я только и делаю, что пасую».