Жозе Эса де Кейрош - Семейство Майя

• Название: Семейство Майя
• Автор: Жозе Эса де Кейрош
• Издательство: «Художественная литература»
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1985

Во второй том вошел роман-эпопея «Семейство Майа», рассказывающий о трех поколениях знатного португальского рода и судьбе талантливого молодого человека, обреченного в современной ему Португалии на пустое, бессмысленное существование; и новеллы.

---

Нет, нет. Тот — истинный оратор; он наш товарищ по Коимбре, зовут его Жозе Клементе, и он не только красиво говорит, но и глубоко мыслит… А Руфино, депутат от Монсана, — обыкновенный краснобай с эспаньолкой; в старину подобным краснобайством грешило все наше любезное отечество, а теперь лишь в провинции сохранилось это искусство строить звучные фразы и произносить их театрально и высокопарно…

— Я этого терпеть не могу! — проворчал Карлос.

Мария тоже не одобряла пустого и бессмысленного празднословия…

— Как когда, — возразил Эга, глядя на часы. — В вальсе Штрауса тоже нет мысли, но на балах, в обществе красивых женщин, он весьма кстати…

Нет, нет! Мария полагала, что подобная риторика всегда унижает человеческое слово, которое по самой своей природе призвано служить воплощением мысли. Музыка — та воздействует на чувства. Если младенцу спеть веселый марш, он будет смеяться и прыгать на коленях матери…

— А если ты прочтешь ему страницу из Мишле, — заключил Карлос, — ангелочек соскучится и заревет!

— Да, пожалуй, — согласился Эга. — Все зависит от климата и от обычаев, им определяемых. Ни один англичанин, каким бы образованным и духовно утонченным он ни был, не может не питать слабости к физической силе, атлетам, спорту, стальным бицепсам. А мы, южане, при всем нашем скепсисе обожаем велеречивую болтовню. По крайней мере мне, когда наступает вечер, а кругом огни, рояль, женщины в нарядных платьях, мужчины во фраках, мне ужасно хочется немного риторики.

И, взбодрив себя этими словами, Эга поднялся, чтобы надеть пальто и мчаться на вечер в театр Триндаде, иначе он, не дай бог, пропустит выступление Руфино.

Но Карлос снова задержал друга, ему пришла в голову блестящая мысль:

— Постой. Я придумал кое-что получше — мы устроим вечер здесь! Мария сыграет Бетховена; мы будем декламировать Мюссе, Гюго, парнасцев; если уж ты непременно жаждешь красноречия, у нас есть падре Лакордер; устроим грандиозную духовную оргию!..

— Здесь и стулья лучше, — прибавила Мария.

— И поэты получше, — подхватил Карлос.

— Отличные сигары!

— Превосходный коньяк!

Эга в отчаянии воздел руки. Вот какими соблазнами совращают здесь честного гражданина, не давая ему поддержать отечественную словесность, — табачным зельем и выпивкой!.. Кстати, не только литература влечет его на вечер. Там Кружес будет играть одно из своих «Осенних размышлений», надо позаботиться об аплодисментах.

— Ни слова больше! — вскричал Карлос, вскакивая с кресла. — Я совсем забыл о Кружесе!.. Это долг чести! В путь!

И, поцеловав руку сидевшей у фортепьяно Марии, друзья, пораженные красотой зимней ночи, такой ясной и тихой, медленно пошли по улице, и Карлос еще дважды обернулся, чтобы взглянуть на освещенные окна.

— Я рад, что мы уехали из Оливаеса! — воскликнул он, беря Эгу под руку. — Здесь по крайней мере можно собираться для дружеских бесед и литературных занятий…

Он намеревался сменить мебель в гостиной, чтобы сделать ее еще уютнее, а смежную боковую комнату превратить в курительную, задрапировав ее своими индийскими покрывалами; и назначить постоянный день недели, когда к обеду будут приходить друзья… Так они осуществят свою давнюю мечту: образуют сенакль любителей искусства… Кроме того, ведь им предстоит издавать «Обозрение», и это будет ни с чем не сравнимая интеллектуальная забава. Все это позволит им провести зиму «с настоящим шиком», как говаривал «покойный» Дамазо.

— Вот это и есть, — подвел итог Эга, — просвещение отечества. Мы с тобой, мой милый, безусловно, станем великими деятелями!..

— Если захотят воздвигнуть мне памятник, — весело сказал Карлос, — пусть он красуется здесь, на улице Святого Франциска… Какая чудесная ночь!

Они подошли к подъезду театра Триндаде в ту минуту, когда к нему подъехала карета и из нее вышел мужчина с апостольской бородой, весь в черном и в широкополой шляпе по моде 1830 года. Он прошел мимо друзей, пряча в кошелек полученную от кучера сдачу, и не заметил их. Но Эга его узнал.

— Это дядя нашего Дамазо, великий радетель за народ!

— И, если верить признаниям Дамазо, тоже пьяница! — смеясь, напомнил Карлос.

Внезапно наверху, в зале, загремели аплодисменты, Карлос, отдавая пальто швейцару, выразил опасение, что аплодируют Кружесу…

— Да нет! — заверил его Эга. — Это аплодисменты оратору!

И действительно, едва они поднялись по украшенной цветами лестнице в фойе, где о чем-то шептались двое мужчин во фраках, они услыхали раскатистый голос, громоподобную и высокопарную речь провинциального оратора, который, растягивая гласные, взывал со сцены к «христианской душе Ламартина»!..

— Это Руфино, он великолепен! — прошептал Телес да Гама, который стоял у двери в зал, пряча за спиной дымящуюся сигару.

Карлос, особенно не любопытствуя, стал рядом с Телесом. Но высокий и худой Эга протиснулся вперед по красной ковровой дорожке. По обе стороны прохода до самой сцены ряды скамей с соломенными сиденьями были забиты публикой — повсюду оживленные, восхищенные лица; в передних рядах преобладали дамские шляпки со светлыми пятнами перьев или цветов. Возле колонн, поддерживающих галерею, стояли мужчины, завсегдатаи Клуба, Гаванского Дома, министерских канцелярий, — одни во фраках, другие в сюртуках. Эга увидел сеньора Соузу Нето, задумчиво подперевшего большим и указательным пальцами острый подбородок с жидкой бородкой; за ним, выставив свой вихор, стоял Гонсало; чуть подальше — маркиз, обмотанный белым шелковым кашне; а еще дальше — группа молодых людей из Жокей-клуба: оба Варгаса, Пиньейро, Мендонса — они слушали чемпиона красноречия с явным недоумением и скукой. Наверху, над бархатным барьером галереи, сидели женщины в светлых платьях, слегка обмахивающиеся веерами; за ними стояли мужчины, среди которых Эга узнал Невеса — новоиспеченного советника; он стоял скрестив руки на груди, в петлице его дурно сшитого фрака торчала камелия.

Пламя газовых рожков резко колебалось в ярко освещенном зале со стенами мягкого канареечного оттенка, расчерченными полосками зеркал; от газа было душно. Время от времени робкий кашель нарушал тишину и тотчас же заглушался носовым платком. В ложе, отгороженной от галереи переборками и украшенной вишневыми бархатными портьерами, стояли два пустые кресла с позолоченными спинками, торжественно выставляя напоказ сиденья, обтянутые узорчатым штофом королевского алого цвета.

Меж тем на сцене Руфино, бакалавр из провинции Траз-оз-Монтес, смуглый мужчина с эспаньолкой, простирая руки, восхвалял ангела, «ангела милосердия, бьющего атласными крыльями в небесной синеве…». Эга не понимал, о чем идет речь, он был зажат между обливавшимся потом тучным священником и прапорщиком в темных очках. Наконец Эга не вытерпел: «О чем это он?» Священник, чье лоснящееся лицо сияло воодушевлением, пояснил:

— Да о благотворительности, о прогрессе! Бесподобно!.. К сожалению, он уже заканчивает!

В самом деле, Руфино перешел к заключительной части своей речи. Выхватив из кармана платок, он медленно отер лоб, затем бросился к краю сцены и простер руки к королевским креслам столь пылко и вдохновенно, что задравшийся жилет приоткрыл сорочку. Тут Эга наконец понял. Руфино славил одну из принцесс, которая пожертвовала шестьсот мильрейсов пострадавшим от наводнения жителям Рибатежо и намеревалась устроить в парке благотворительный базар в их пользу. Руфино, однако, восхищался даром принцессы не только как щедрым благодеянием, ибо он, «как и все, кто знаком с философией и разделяет истинные устремления своего века, видит в великих исторических деяниях не одну их поэтическую прелесть, но и их общественное значение. Народ радостно улыбается, очарованный полным поэзии жестом руки в тонкой перчатке, протянутой бедняку. Но он, Руфино, — философ, и он видит в нежных пальцах принцессы нечто глубокое и прекрасное… Что именно, господа? Возрождение Веры!»

Вдруг с галереи упал веер, угодив в толстую даму в партере; та вскрикнула, кругом зашушукались, зашевелились. Распорядитель вечера дон Жозе Секейра с огромным алым бантом на лацкане фрака тотчас поднялся на ступени лестницы, ведущей на сцену, и устремил разгневанный взгляд в ту сторону, где среди несдержанной публики слышались приглушенные смешки. Раздались возмущенные возгласы: «Тсс-с, тише, покиньте зал!» А над первыми рядами возникла, сурово сверкая пенсне, министерская физиономия Гувариньо, обеспокоенного нарушением Порядка… Эга поискал глазами графиню: она сидела чуть подальше, между баронессой Алвин в черном платье и пышным бюстом баронессы фон Грабен, обтянутым атласом цвета мальвы. На графине была голубая шляпка. Шум наконец утих, и Руфино, не спеша омочив губы в стакане воды, шагнул к рампе, улыбаясь и держа в руке белый платок: