Ярослав Иосселиани - Огонь в океане

• Название: Огонь в океане
• Автор: Ярослав Иосселиани
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1959

Записки Я. К. Иосселиани «Огонь в океане» носят автобиографический характер. Капитан первого ранга, Герой Советского Союза, прославленный подводник Ярослав Константинович Иосселиани родился и провел детские годы в горной Сванетии. Грузины по происхождению, жители горной Сванетии в силу многих исторических, географических, и социальных причин оказались в отрыве и от высокой грузинской и от могучей русской культуры. Октябрьская революция принесла в Сванетию свободную и полнокровную жизнь, о которой веками мечтали свободолюбивые сваны. Жизненный путь героев книги — частный, но убедительный пример торжества ленинской национальной политики. Некоторые события и факты, о которых рассказывается в предлагаемой читателю книге, прежде были использованы автором в его произведении «Записки подводника», также построенном на автобиографическом материале. Однако в книге «Огонь в океане» они изложены по-новому, развернуто, в художественно обобщенной форме, рамки повествования значительно расширены. Имена и фамилии героев книги в том числе наших доблестных подводников, за очень немногими исключениями, подлинные.

---

Только спустя две или три минуты мы сообразили, чем был вызван этот смех. Вместе с Талькиным мы пришли в уборную третьего класса.

— Придется торопиться, хлопцы. Скоро пассажиров будем сажать.

— Мы ж в гальюн шли? — растерянно пробормотал Саша.

— Вот именно! — подтвердил Талькин. Заметив, что мы смущены, он дружески похлопал Дживилегова по плечу. — Не теряйся, хлопец. Все прославленные моряки начинали с этого дела.

Талькин объяснил нам, как надо работать, предупредив, что посмотрит, как у нас пойдет дела, и вышел. 

Я взял в руки брандспойт и принялся поливать стены. Дживилегову же пришлось взять паклю и вытирать ею деревянные части гальюна. Паклю он держал в двух вытянутых пальцах.

Мы проработали минут двадцать. Неожиданно в гальюн пришел старший помощник. Он понаблюдал за нашей работой, потом спросил:

— Ну как, привыкаете? — И тут же добавил: — Нет, не так. И эта работа сноровки требует.

Взяв у меня брандспойт, он принялся ловко им орудовать. Потом отобрал у Саши паклю, стал на колени и начал вытирать унитаз.

— Вот так надо работать, — бросил он в заключение и вышел из гальюна.

Судя по всему, Османэ оценил нашу старательность.

Через несколько дней, кроме гальюна, он поручил нам уборку части палубы. Мы работали, не щадя сил: «драили» до нестерпимого блеска медные части, скоблили палубу, мыли изразцовые стены.

Но плавать на «Абхазии» нам пришлось недолго. Нас вернули обратно в педагогическое училище...

Рассказывая обо всем этом, я как бы ободрял себя и товарища. Миша Семенов слушал меня очень внимательно.

— Как же вас заставили вернуться в училище? — спросил он меня, выключая брандспойт.

— Вызвал к, себе секретарь обкома комсомола Платон Авизба. Он знал меня еще по интернату. А потом он же объявил мне, что из меня никакой педагог не получится, и предложил попытать счастье в военно-морском училище...

— Так ты приехал «попытать счастье», а не учиться. Теперь ясно, — Семенов попытался через силу улыбнуться.

— Нет, учиться, — горячо возразил я.

— Работаете? — в дверях показалась голова Солнцева.

— Так точно! — в один голос ответили мы.

— Для первого раза неплохо! — покровительственно похвалил старшина, обойдя все уголки  гальюна. — Вот унитазики протрите еще раз. Потом проверю!

Математику мы сдали без предварительной подготовки, как и все последующие экзамены, а спустя неделю в торжественной тишине выслушали приказ о зачислении нас на первый курс училища.

— Наше училище не просто школа военных моряков, — в тот же день вечером объявил нам, расхаживая перед строем, Солнцев. Говорил он с заметным апломбом и, казалось, заученными фразами. — Его история берет свое начало с петровских времен. Здесь учились и стали великими, замечательными людьми победитель турецкого флота адмирал Нахимов, защитник Севастополя генерал Корнилов, составитель известного словаря Даль, композитор Римский-Корсаков; великие путешественнику Лазарев, Челюскин, Крузенштерн, Беллинсгаузен и... кто знает, сколько еще вырастет здесь прославленных моряков. Главное и основное: хорошо, прилежно учиться. Учиться не только грамоте, но и дисциплине. Человека без дисциплины с трудом можно назвать человеком, а военного человека тем паче... Завтра наденете нашу славную военно-морскую форму. Потом выедем в летние лагеря. Будем вас учить строевому делу. С непривычки придемся трудно. Очень трудно... Наша с вами служба вообще тяжелая, но и почетная!

— Насчет трудностей мы уже осведомлены, — шепнул я своему товарищу Видяеву, стоявшему рядом со мной.

— Похлеще будет, судя по речи Грозы морей, — ответил Видяев.

Между собой мы уже Солнцева иначе не называли, как Гроза морей. Разумеется, старшина и не подозревал об этой кличке.

Больше всего взволновало нас известие о предстоящем получении военно-морской формы. Мы с трепетом ждали момента, когда, наконец, увидим себя в ней.

На другой день нам действительно выдали военную форму, но она оказалась не похожей на ту, о которой мы мечтали. Это была рабочая одежда из  грубого полотна. И только форменный воротник и бескозырка кое-как примирили нас с ней.

Одетые в светло-серые робы, мы неуклюже, как гуси, ходили по двору, едва узнавая друг друга.

— Да-а, — Видяев окинул меня пытливым взглядом, — мы смахиваем на каких-то арестантов... Только вот бескозырка и...

— Станови-ись! — услышали мы властный голос Солнцева.

— Вздохнуть некогда, — буркнул Видяев. — Все по минутам рассчитано: не успел одно сделать, давай другое.

— Жива-а! Жива-а! — подбадривал старшина. — Положено становиться в строй бегом, а не ползать гагарами!

Не прошло и получаса, как мы строем вышли за массивные ворота флотского экипажа и направились к железнодорожному вокзалу.

Командуя нашей колонной, старшина все время делал замечания то одному, то другому. Это нас раздражало. Мы шли по городу, на нас смотрели люди, среди которых были девушки и молодые люди.

— Видать, дадут нам такого «дрозда» в этих лагерях, что не раз вспомним гражданскую волю, — шептал мне по пути Видяев.

На следующий день в шесть часов утра раздался пронзительный сигнал побудки.

— Форма одежды — трусы! Бегом во двор! — скомандовал дежурный.

— Как трусы? — нехотя слезая с койки и сдерживая дрожь, спросил я у дежурного.

— Марш во двор! — гаркнул на меня неизвестно откуда появившийся Солнцев.

Я выронил из рук брюки, которые все же намеревался надеть, и опрометью кинулся вон.

Батальонный двор встретил нас насупленным безрадостным утром. Небо затянула серая пелена. Холодные капли падали на наши голые плечи.

В одних трусах нас заставили пробежаться к ручью, протекавшему в километре от лагеря. Вода в ручье вызывала дрожь. Но делать было нечего, —  пришлось умываться. Глинистый и довольно крутой берег размок от дождя, удержаться на нем было трудно. Каждый из нас рисковал плюхнуться в ледяную воду.

Однако, кроме Видяева, все избежали этой неприятной участи. Он же, неловко повернувшись, сорвался в воду. Выкарабкиваясь и вновь скатываясь в ручей, он вспоминал всех чертей на свете.

— Помолчите! — крикнул старшина.

— Как?.. Мне молчать? — недоумевал Видяев, стоявший в воде с облепленными глиной руками. — Это бесчеловечно, я теперь наверняка заболею.

Мы разделяли его негодование...

После завтрака нас построили. Командир батальона, поздоровавшись с нами, сказал:

— Я командую вами всего один день, однако уже обнаруживаю отсутствие воинской дисциплины. Курсант Видяев вступил в пререкания со старшиной...

Ко всеобщему удивлению, командир батальона не только не посочувствовал пострадавшему Видяеву, но объявил ему выговор перед строем.

— За подобные случаи впредь буду строго наказывать, — в заключение сказал он. — На этот раз ограничусь выговором, учитывая неопытность курсанта.

— Куда уж строже, — буркнул про себя Видяев, — ни за что выговор дают...

Мы все были на стороне Видяева.

После завтрака нас вывели на плац, на котором нам с этого дня предстояло познать всю строевую науку бойца, науку, которую так часто и совершенно неправильно недооценивают малосведущие в военном деле люди. Ведь не что другое, как строевая выучка, определяет лицо военного человека, его личную дисциплину, требовательность, внешний вид, выправку и прочие боевые качества воина. Но тогда я и мои товарищи, к сожалению, не понимали этого.

Из нас были сформированы отделения, взводы и роты. Назначили командиров и старшин с соответствующими их служебному положению нарукавными нашивками. 

Видяева от нас отделили. Семенов и я попал в одно отделение. Командиром нашего отделения был назначен старшина-сверхсрочник Василий Иванович Лебедев.

Этот невысокий, но крепкий человек с быстрыми, живыми глазами, казалось, видел каждого из нас насквозь.

— Сегодня мы будем отрабатывать стойку бойца, — без всяких предисловий начал Лебедев первое занятие. — Прежде всего боец должен уметь стоять в строю.

— Видал? — шепнул Семенов. — Мы и стоять, .оказывается, не умеем...

Я пожал плечами и хотел было что-то ответить, но, встретив пристальный взгляд старшины, осекся и почему-то даже покраснел.

— Вам холодно? Что вы так жметесь, будто оса ужалила? — старшина подошел ко мне вплотную.

Он пристально посмотрел мне в лицо и повернулся к Семенову. К нашему удивлению, старшина, оказывается, услышал его слова.

— Не болтайте в строю! Умеете вы стоять в строю или нет, посмотрим...

И действительно, оказалось, что прежде чем мы научились по командам «смирно», «вольно» и «становись» принять необходимые уставные положения, прошло не менее двух часов непрерывной тренировки.