Манохар Малгонкар - Излучина Ганга

• Название: Излучина Ганга
• Автор: Манохар Малгонкар
• Издательство: Издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия».
• Жанр: Современная проза
• Год: 1972

Перевод В. Кунина

---

Заключенные были совершенно голые, если не считать набедренных повязок, поддерживаемых веревочными поясами, и цепей, окружавших их шеи. Некоторые носили эти цепочки с гордостью, как знак отличия.

Два человека выделялись из толпы — они были одеты в серые тюремные рубахи и штаны с ярко-красными буквами на груди и на спине. Один из них был Гьян, Другой — Гхасита, Большой Рамоши. Оба они сидели в ряду колольщиков, оба орудовали короткими смертоносными топориками, которые с одинаковым успехом способны раздробить и кокосовый орех, и череп.

Наверно, таким же орудием Большой Рамоши убил человека, предавшего его, убил прямо на базарной площади. Он сам с гордостью рассказывал об этом всем и каждому. По его понятиям, он исполнил свой долг и теперь стойко сносил неизбежные последствия. Он ведь был лишь орудием Веталы — бог покарал того, кто предал его верного слугу.

Деби-даяла предал фактически его собственный отец. На суде выяснилось, что именно по его жалобе искали пропавшую взрывчатку и вследствие его новой жалобы верховному комиссару на бездействие местной полиции был совершен налет на Клуб Ханумана.

Единственным, кто мог бы тогда спасти Деби-даяла, спасти всех членов клуба, был Шафи Усман.

В тюрьме во время следствия говорили, что Шафи заранее предупредили о налете. Все восемь пойманных членов Клуба поклялись отомстить. Другое дело, если бы он удрал, не успев известить никого. В таком деле риск неизбежен. Но он предал все, за что сам боролся, все, чему учил других. Чего стоила его болтовня о равенстве всех религий?

Деби думал о том, как поступил бы Большой Рамоши на сто месте. Обратил бы он весь свой гнев только на Шафи? Или бог Ветала велит сыну мстить за предательство даже собственному отцу?

Шафи и отец Деби… Как не похожи они друг на друга. Отец — надменный, полный достоинства, благовоспитанный. Шафи — вышедший из самых низов, озлобленный, резкий. А получилось так, что эти двое чуть ли не сговорились, чтобы предать Деби и всех других. Не попадись они так скоро, англичанам бы от них досталось! Чего только Деби и Босу не натворили бы, чтобы досадить им.

Деби мечтал вернуться на родину. Стремление возобновить работу даже заглушало в его душе жажду отмщения. Он не мог смириться с заточением. Он должен бежать! Им никогда не удастся низвести его до уровня остальных — уголовников, которые заботами просвещенного правительства должны превратиться в добропорядочных граждан. Нет уж, его не заставишь, как тех вон, внизу, вроде Гьяна Талвара, униженно подбирать объедки, швыряемые Маллиганом.

Внезапная ярость охватила его, он даже позабыл про больное плечо. Ведь Гьяна тоже назвали «особо опасным». Как же удалось ему так скоро вырваться из одиночки и работать вместе со всеми во дворе, без кандалов? А почему разрешили покинуть камеру Большому Рамоши, этому «дважды убийце»?

«Эксперимент № 2»? — спрашивал себя Деби. — Еще одно проявление маллигановского милосердия, усилившегося во время войны. Любопытно, какой параграф Тюремного устава применил Маллиган, чтобы разрешить трудиться в общей массе «особо опасным преступникам» через три месяца после прибытия в тюрьму?»

— Сыновья шлюх! Подлые кобели! Насильники сестер! — от беспрестанной брани, доносившейся снизу, у Деби, кажется, в самом деле заболели уши. Он, как ни дико, подумал о своей родной сестре, и ему стало горько и стыдно, что даже в мыслях он связал имя Сундари с грязной руганью тюремщика. По ассоциации он обратился мыслями к тому дню в местной тюрьме, когда в последний раз перед отправкой в Калькутту, а затем на Андаманские острова ему разрешили свидание. Он не раз уже отказывался от встречи с родителями, а на свидание с сестрой согласился. Зато он громко выругался, когда комендант тюрьмы в Калькутте сообщил, что ему предстоит немедленно познакомиться с прилизанным юным богачом, которого родители подыскали для Сундари. Деби взглянул на него через решетку и сразу проникся отвращением к этому типу, похожему на английского офицера, отлучившегося со службы. На нем были галстук и форменная куртка, как бы указывающие на его принадлежность к одному из территориальных гарнизонов. «Представляю себе, — думал тогда Деби-даял, — как он кичится своей близостью к армии, особенно сейчас, когда все говорят о войне. Это один из тех ничтожных людей, из-за которых Британская империя остается абсолютной реальностью. Рабы, лобызающие цепи и во всем подражающие хозяевам!» В глазах Деби они были еще презреннее таких, как отец — тот, несмотря на свой титул, по крайней мере, оставался настоящим индийцем.

— Но я хотел бы встретиться с сестрой наедине, — сказал он коменданту.

Он видел, как Гопал удалился: скромный, вежливый, с улыбкой принявший унижение. Но Деби не чувствовал себя перед ним виноватым.

Сундари осталась одна. Лицо ее напоминало бледную маску, губы дрожали, слезы текли непрестанно. Деби, и сам готовый разрыдаться, был подчеркнуто сух с ней. В простом белом сари Сундари казалась такой ослепительно красивой, что Деби даже оскорбился за нее.

«Зачем чистым и неискушенным девушкам вроде Сундари появляться в грязных и отвратительных индийских застенках, зачем возбуждать похотливые мысли у тех, которые уже перестали быть человеческими существами, зачем вызывать гаденькую улыбку коменданта, который слишком долго возится за своей конторкой и слишком любезен?»

Когда Деби объяснил Сундари, что единственное, чего ему не хватает, это Тюремного устава, комендант отнесся к этой просьбе с сомнением, хотя, конечно, знал, что каждый заключенный имеет право получить этот устав по первому требованию. Но умоляющий взгляд девушки подействовал на него смягчающе.

— Хорошо, — сказал ом. — Я дам ему свой экземпляр. Он сможет почитать в камере.

После ухода коменданта они пробыли вместе всего пять минут, а на прощание Сундари шепнула:

— Я попробую переслать тебе денег. Где-нибудь добуду. Говорят, там можно прожить, если есть деньги.

Она так трогательно хотела помочь ему, что у него не хватило духу отвергнуть ее предложение. Но ведь не мог же он принять деньги отца или ее мужа. Своих у Сундари не было.

— Папа спрашивает, не может ли он помочь чем-нибудь. Если бы ты знал, как он растерян и огорчен!

Деби отрицательно покачал головой. От отца ему ничего не было нужно. Отец причинил ему уже все зло, которое мог причинить. Деби испытал даже нечто похожее на злорадство, когда узнал, что отец страдает из-за его осуждения. Он не сомневался, что отец и так уже кое-что предпринял. Его влияние в высоких кругах спасло Деби от пыток, которыми прославлены индийские участки. В то самое время, когда других членов Клуба Ханумана избивали и морили голодом, надеясь вырвать у них признание, в камеру Деби принесли кусок мыла и плитку шоколада. Естественно, он тут же вышвырнул то и другое в окно.

Но устав совсем другое дело. Его Деби обязательно хотел раздобыть, чтобы узнать точно, что им всем предстоит. Комендант принес ему книгу.

Деби испытал истинное облегчение, узнав, что после реформ 1920 и 1929 года «ячеечная» тюрьма перестала быть местом наказания, а превратилась в своего рода пересылочный пункт, где осужденные содержатся до тех пор, пока им не разрешат перейти на поселение.

Всем грамотным заключенным, говорилось в уставе, в течение шести месяцев со дня прибытия предоставляется канцелярская работа внутри самой тюрьмы. После этого они освобождаются от обязанности носить тюремную одежду. Ни один осужденный, если он достойно ведет себя, не должен содержаться в тюрьме более года. Он объявляется поселенцем, «фери» на местном жаргоне, и перебирается в одну из деревень на островах. Таким заключенным помогают найти работу на кокосовых или чайных плантациях или в компаниях, заготавливающих лес. Им даже рекомендуют обрабатывать свои участки земли, строить дома, жениться на девушках-поселенках или выписывать своих жен из Индии.

Правда, отмеченные знаком «D» составляют особую категорию. Обращение с ними несравненно более строгое. Им полагается одиночное заключение по меньшей мере месяца на три, а после этого в течение полугода их хотя и выводят на работу, но изолируют от других заключенных. Везде и всюду они обязаны носить рубашки с ярко-красной буквой «D». Но даже и эти особо опасные преступники проводят в самой тюрьме не более трех лет. Затем они тоже становятся «фери» и получают право на свободное поселение в колониях.

Только на один вопрос не нашел Деби ответа в уставе: как покинуть остров? Ни один арестант не был выпущен оттуда до истечения полного срока наказания. Были, конечно, случаи, когда срок сокращали: на месяц ежегодно за хорошее поведение, еще на месяц по случаю каких-нибудь национальных торжеств. Это могло дать ему по крайней мере месяцев двадцать — ведь он пробудет на Андаманах больше двенадцати лет. Во всяком случае, на металлической пластинке у него на шее выгравирована дата: 1953. Даже в случае безукоризненного поведения он, по его подсчетам, не уедет отсюда до 1952 года. Ему стукнет тогда тридцать два.