Георгий Федотов - Судьба и грехи России

• Название: Судьба и грехи России
• Автор: Георгий Федотов
• Издательство: Издательство «София»
• Жанр: Философия
• Год: 1992
• ISBN: 5-87316-002-3

Федотов Георгий Петрович(1886 - 1951 гг.) — выдающийся русский мыслитель и историк. Его научные интересы были сосредоточенны на средневековом и древнерусском христианстве. Был близок к Бердяеву и св. Марии (Скобцовой). Защитник свободы и честности в Церкви, мысли, обществе.

Федотов  Г.П., Судьба и  грехи России /избранные статьи по философии русской истории и культуры/

---

ТРАГЕДИЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

                                                            ИЗВИНЕНИЯ АВТОРА

     Читатель: Опять! Как можно ставить такую бездарную тему? Вы возрождаете традиции толстых журналов 90-х годов. Неужели с вас мало возов бумаги, исписанных народниками и марксистами?

    Автор: Вы  могли бы  прибавить к ним и Александра Блока. Не говорит ли вам это имя о том, что мы имеем дело с одной из роковых тем, в которых ключ к пониманию России и ее будущего?

   Читатель:  Но откуда ваша уверенность в том, что после стольких почтенных предшественников вам удастся сказать новое слово?

    Автор: Это не самомнение, просто счастливая позиция. Я хочу сказать: наше общее историческое место. Мы, современники революции, имеем  огромное, иногда печальное преимущество —  видеть дальше и зорче отцов, которые жили под кровлей старого, слишком уютного дома. Мы — пусть пигмеи — вознесены на высоту, от которой дух захватывает. Может быть, высота креста, на который поднята Россия... Наивным будет отныне все, что писал о России XIX век, и наша история лежит перед нами, .как целина, ждущая плуга. Что ни тема, то непочатые золотые россыпи.

   Читатель:  Гм, вот не подумал бы, читая весь этот вздор, который пишут о России люди, ущемленные революцией.

   Автор: Да, ущемленные... Те, что не хотят видеть. Простите за несколько классических сентенций: истина открывается лишь  бескорыстному созерцанию. Очищение  от страстей — необходимое для нее условие. И прежде всего от духа злобы.

   Читатель:  Посмотрим, насколько вам это удастся. Мне это кажется даже чем-то бесчеловечным.

   Автор: «Человек есть нечто, что должно быть преодолено». Еще одна цитата.

   Читатель:  Допустим, но все-таки ваша тема... Она уже потому  мне представляется дикой, что революционная Россия изжила противоположение интеллигенции и наро-

==66

да. Правда, в значительной мере ценой уничтожения интеллигенции, Эта тема русской историей уже исчерпана.

   Автор: Вот это именно мне и хотелось бы исследовать.

                                                                   MORE SCHOLASTICO

     Говоря о русской интеллигенции,  мы  имеем дело с  единственным, неповторимым явлением истории. Неповторима не только «русская», но и вообще «интеллигенция».  Как известно, это слово, то есть понятие, обозначаемое им,  существует лишь в нашем языке. Разумеется, если не говорить об intelligentia философов, которая для Данте, например, значила приблизительно то же, что «бесплотных умов  естество». В наши дни европейские языки заимствуют у  нас это слово в русском его понимании, но неудачно: у них  нет вещи, которая могла бы быть названа этим именем.

     Правильно определить вещь — значит почти разгадать  ее природу. В этом схоластики были правы. Трудность — и  немалая — в том, чтобы найти правильное определение. В  нашем случае мы имеем  дело с понятием историческим,  то есть с таким, которое имеет долгую жизнь, «живую», а  не только мыслимую. Оно создано не потребностью научной классификации, а страстными — хотя идейными  —  велениями жизни. В этой жизни полны определенного и  трагического смысла нелепые на Западе антитезы: «интеллигенция и народ», «интеллигенция и власть». Мы должны  исходить из бесспорного: существует (существовала) группа, именующая себя русской интеллигенцией и признаваемая за таковую и ее врагами. Существует и самосознание  этой группы, искони задумывавшейся над своеобразием  своего положения в мире: над своим призванием, над своим прошлым. Она сама писала свою историю. Под именем  истории «русской литературы», «русской общественной  мысли», «русского самосознания» много десятилетий разрабатывалась история русской интеллигенции в одном  стиле, в духе одной традиции. И так как это традиция ав-тентическая («сама о себе»), то в известном смысле она для  историка обязательна. Мы ничего не сможем  понять в  природе буддийской церкви, например, если будем игнорировать церковную литературу буддистов. Но, конечно,  историк остережется слепо следовать традиции. Его биографии не жития святых. Кое в чем он прислушается и к голосу противников, взор которых обострен ненавистью. Ненависти многое открывается, только не то, самое главное, что составляет природу вещи — ее essentia.

     Но обращаясь к «канону» русской интеллигенции, мы

==67

сразу же убеждаемся, что он не способен подарить нам готового, «канонического» определения. Каждое поколение интеллигенции  определяло себя по-своему, отрекаясь от своих предков и начиная —  на десять лет — новую эру. Можно  сказать, что столетие самосознания русской интеллигенции  является ее непрерывным  саморазрушением. Никогда злоба врагов не могла нанести интеллигенции таких глубоких ран, какие наносила она сама в вечной жажде самосожжения.

     «Incende quod adorasti. Adora quod incendisti».

      Завет святого Ремигия «сикамбру» (Хлодвигу) весьма сложными  литературными путями дошел до «Дворянского гнезда», где в устах Михалевича стал исповедью идеалистов 40-х годов:

                                                      И я сжег все, чему поклонялся,

                                                      Поклонился всему, что сжигал.

   За идеалистами — «реалисты», за реалистами — «критически мыслящие  личности» — «народники» тож, за народниками  — марксисты, — это лишь один основной ряд братоубийственных могил.    Но, отрицая друг друга, отрицая даже «интеллигенцию» как таковую (марксизм), братья-враги одинаково видели ее: живую историческую личность в ее скитальчестве от Новикова  и Радищева до наших дней. Во всех «историях» русской интеллигенции мы встречаем одни и те же имена. Не согласные в определении понятия, канонические авторы согласны в его объеме. Из объема мы и должны исходить. Для исторического понятия объем не произволен, а дан. Признаки определения должны его исчерпать, не насилуя, как платье, сшитое по мерке. Попытаемся установить этот объем, ощупью, примеряя и исключая то, что не является русской интеллигенцией.    Прежде всего ясно, что интеллигенция — категория не профессиональная.  Это не «люди  умственного труда» (intellectuels). Иначе была бы непонятна ненависть к ней, непонятно и ее высокое самосознание. Приходится исключить из интеллигенции всю огромную массу учителей, телеграфистов, ветеринаров (хотя они с гордостью притязают на это имя) и даже профессоров (которые, пожалуй, на него не притязают). Сознание интеллигенции ощущает себя почти как некий орден, хотя и не знающий внешних форм, но имеющий  свой неписаный кодекс — чести, нравственности, — свое призвание, свои обеты. Нечто вроде средневекового рыцарства, тоже не сводимого к классовой, феодально-военной группе, хотя и связанное с ней, как ин-

==68

 теллигенция связана с классом работников умственного  труда.

    Что же, быть может, интеллигенция — избранный цвет  этих работников, людей мысли по преимуществу? И история русской интеллигенции есть история русской мысли  без различия направлений? Но где же в ней имена Феофана Затворника, Победоносцева, Козлова, Федорова, Каткова —  беря наудачу несколько имен в разных областях мысли.

    Идея включить Феофана Затворника в историю русской  интеллигенции никому не приходила в голову по своей чудовищности. А между тем влияние этого писателя на народную жизнь было несравненно более сильным и глубоким, чем любого из кумиров русской интеллигенции.

    Попробуем  сузиться. Может быть, еп.Феофан, Катков и  Победоносцев не принадлежат к интеллигенции как писатели «реакционные», а интеллигенцию следует определять  как идейный штаб русской революции? Враги по крайней  мере единодушно это утверждают, за то ее и ненавидят, потому и считают возможным  ее уничтожение — не мысли  же русской вообще, в самом деле? Да и сама интеллигенция в массе своей была готова смотреть на себя именно таким образом. И однако: не говоря уже о том, что очень  значительная часть русской интеллигенции не помышляла  о революции (либералы), есть и в святцах интеллигенции  имена, не имеющие ничего общего с политической борьбой. При чем здесь, например, Чаадаев? В каком смысле  могут быть причислены к революционерам славянофилы?  И еще: заметьте, с какой нежностью историки русской интеллигенции говорят о гегельянских блужданиях Белинского. Белинский эпохи «Бородинской годовщины» чем не  «реакционер»? Но ему все прощают — и не только как временное падение, искупленное сторицею. Нет, при всем своем политическом пафосе русская интеллигенция проявляла иногда и бескорыстие, умела ценить  героическую  личность и идею, чуждые ее господствующим  идеалам.  Умела ценить идеализм как таковой. Да, но не всякий. И  не всякого идеалиста заносила в святцы. Занесла старых  славянофилов, но отвергла новых. Занесла Чаадаева, Печерина, Вл. Соловьева, но отвергла Хомякова, Гоголя, Победоносцева — как богословов, — уж конечно, не по пристрастию к католичеству.