Георгий Федотов - Судьба и грехи России

• Название: Судьба и грехи России
• Автор: Георгий Федотов
• Издательство: Издательство «София»
• Жанр: Философия
• Год: 1992
• ISBN: 5-87316-002-3

Федотов Георгий Петрович(1886 - 1951 гг.) — выдающийся русский мыслитель и историк. Его научные интересы были сосредоточенны на средневековом и древнерусском христианстве. Был близок к Бердяеву и св. Марии (Скобцовой). Защитник свободы и честности в Церкви, мысли, обществе.

Федотов  Г.П., Судьба и  грехи России /избранные статьи по философии русской истории и культуры/

---

==347

ской исторической науки. Русские историки, в огромном большинстве  своем, чуждались проблем духовной культуры. Проблемы  эти разрабатывались представителями специальных  дисциплин: историками  литературы, Церкви, искусства. До сих пор никто еще не попытался учесть огромный  накопившийся материал специальных исследований для постановки общих вопросов древнерусской культуры.  В этом  отношении    русская  историография. представляет любопытное уродство, не имеющее себе равных  на Западе, где Церковь, литература, искусство не могут найти почетного места (хотя часто и вне органической связи) во всяком общем  историческом построении. Русская историография оставалась и остается, конечно, наибольшей «материалисткой» в семье Клио. Лишь в годы революции   кое у кого из научных  внуков Ключевского начинает просыпаться интерес к давно забытым темам духовной культуры, когда жизнь самые эти темы сделала запретными  для историка в России.

    Революция  была кризисом  русского сознания в еще большей  мере, чем кризисом государства. Раскрывшаяся пропасть между «интеллигенцией» и «народом» снова поставила на очередь трагический вопрос о русской культуре и ее «идее». Мысль возвращается к проблематике сороковых годов, к переоценке вечного спора между западниками и славянофилами:  о содержании и смысле древнерусской культуры, о ее всемирно-историческом «месте». Но образованный читатель, который обращается теперь за решением этих вопросов к классикам русской исторической науки, остается без ответа. В школе Ключевского он не узнает, чем была жива Россия и для чего она жила. Отдельные сохранившиеся  фрагменты ее древней культуры говорят непосредственно о ценности погребенных кладов: рублевская икона, житие Аввакума. Но смысл их остается загадочным. Россия, более чем когда-либо, темна, непонятна и грозна. Но  только решив ее загадку или по крайней мере став на пути, ведущем к ее решению, русская интеллигенция может плодотворно участвовать в деле духовного возрождения родины. Что умерло без остатка? Что замерло в анабиозе? Что относится к исторически изношенным одеждам  России и что к самой ее душе и телу, без которых Россия не Россия, а конгломерат, географическое пространство, Евразия, СССР? Наше   поколение стоит перед повелительной необходимостью прорваться из магического круга Ключевского, из его «местной», тесной, социальной, бытовой темы, и выйти в мировые просторы сороковых годов.

==348

РОССИЯ, ЕВРОПА И МЫ

                Стоять на высоте не всегда удобно и безопасно. Головокружение нередко отравляет радость развертывающихся далей. А если человек поднялся не для бескорыстного созерцания, а для работы, то ему — кровельщику на соборном  шпиле —  угрожает вполне реальная опасность свалиться в пропасть.

                Русская эмиграция судьбой и страданием своим поставлена на головокружительную высоту. С той горы, к которой прибило наш  ковчег, нам открылись грандиозные перспективы: воистину «все царства мира и слава их» — вернее, их позор. В мировой борьбе капитализма и коммунизма мы одни  можем  видеть оба склона — в Европу и в Россию: действительность как она есть, без румян и прикрас. Мы на  себе, на своей коже испытали прелесть обеих хозяйственных  систем. Кажется, будто мы и призваны быть беспристрастными  свидетелями на суде истории.

                Но это лишь кажется, это совсем, не так. Мы не свидетели,  а жертвы истории. Может ли сын, потерявший мать,  быть беспристрастным свидетелем в суде над ее убийцей?  Есть священный  эгоизм горя, который ослепляет. Мы ходим  в кровавом тумане, где теряются для нас очертания  реальностей. И когда, не довольствуясь, плачем Иеремии,  мы  пытаемся, что-то делать, как-то исполнять сыновний  долг, наши руки производят неловкие жесты, наши ноги  скользят, и в ослеплении благородных страстей мы наносим  новые раны России.  

Помимо  кровавого тумана в собственных глазах, нас ослепляет двойной свет, излучающийся из Европы и России.  В  неверном, сумеречном этом свете возникают двойные тени  двойных истин. Двойные истины дают двойную ложь.  Но,  чтобы жить и действовать, надо бороться с призраками.  Надо воспитывать трезвую ясность сознания. Для этого  есть только одно средство — кроме этического очище-

==4                                                              Г. П.

ния страстей: надо приучиться видеть Россию в русском   свете, а Европу в европейском, не путая безнадежно нашего   двойного опыта.

                Русское несчастье в том, что Россия и Европа живут в   разные исторические дни. Я не хочу сейчас говорить о том,   что разделяет Россию от Европы сущностно — изначально   и навсегда. Нет, на том самом отрезке пути, на котором   мы идем вместе, — послепетровском пути России — мы с   Европой разошлись так далеко, что и голоса человеческого   не слыхать из-за рубежа. Эта пропасть вырыта самим фактом коммунистической революции.

                Россия поднята на коммунистическую  дыбу. Во имя   коммунизма в России истребляют миллионы, отменяется   христианство и культура, воцаряется всеобщая нищета   вокруг индустриальных гигантов-монастырей. Европа тоже   тяжко больна, но совсем не коммунизмом. Имя ее болезни: капитализм — в плане экономическом, национализм —   в плане политическом. Из соединения этих двух ныне разрушительных  сил рождается хаос, накопляется ненависть,  готовятся потрясения грядущих войн и революций. Это такая простая, детская истина, что не видеть ее может только  наше «священное» безумие. Но отсюда происходят все наши трагические недоразумения.

                Русская эмиграция, пережившая величайшую революцию, выносившая в себе кровный (и до известной степени  оправданный) антиреволюционный опыт, очутилась на Западе, который живет накануне революции —  во всяком  случае, в предреволюционных настроениях. Может быть,  революции здесь и не будет, может быть, ее удаются предотвратить — смелым и быстрым  строительством новой  жизни. Но остается бесспорной — устремленность Запада к  новым формам  жизни, муки родов его. У одних это наивный революционаризм разрушения, у других — жажда социального строительства, у третьих, наконец, «тревога»  (inquietude), явное ощущение недомогания, болезни, даже  смерти. Вне этих настроений в благополучном консервативном оптимизме на Западе пребывает лишь очень малое число очень ограниченных людей — преимущественно на территории  Франции. У них-то и ищет себе моральной поддержки несчастная русская эмиграция.    Все остальное в Европе подозрительно по большевизан-

Россия и мы                                                          

==5                                                                                                                                                                                                                             

ству. И ведь это правда. Хуже всего, что это правда. С известным преувеличением можно  сказать, что все порядочные люди в Европе сочувствуют большевикам. По крайней мере, все люди с встревоженной совестью, устремленные к будущему. Я знаю, конечно, что и непорядочные большевизанствуют —   по расчету или снобизму,  — но, не о них сейчас речь. Нас мучит и волнует сочувствие большевикам со стороны Р. Роллана, Дюамеля, левых христианских священников  разных исповеданий — моральной  элиты Европы. Как объяснить его?

                И здесь объяснение так просто, что не видеть его можно только в слепоте ненависти. Объяснение в том, что чело век, имеющий  общественный  идеал, стремится видеть его уже  воплощенным  в действительности — настоящей или прошлой.  Конкретность  воплощения, пусть обманчивая, дает силы жить и бороться с действительностью отрицаемой. Отсюда  старые восторги русских консерваторов перед Германией, либералов перед Англией, социалистов перед неведоммой им Новой Зеландией или Францией эпохи революции. В основе своей это все те же поиски Опоньского царства с истинной  Церковью на краю земли. Даль времен или даль пространства поддерживают дорогие иллюзии. Как мемуары и  исторические исследования не могли убить в русской интеллигенции романтического увлечения якобинской республикой, так и противоречивые письма путешественников по России и разноголосый  хор русских эмигрантов  бессилен  переубедить желающих  заблуждаться. Хочется верить, что  где-то в мире, хоть в одной стране, осуществляется правда.  Культурная далекость России, неспособность понять ее действительно безумную сложность облегчает для европейского  путешественника сохранение иллюзии. Подумайте, как трудно для нас понять, что происходит в Китае! Можно с горечью  думать об узости человеческого сознания, но нельзя подозревать чистоту морального отношения. Менее всего имеет на  это право русская эмиграция, которая все свои оценки подчиняет одной  идее. Для большинства из нас прекрасна та  страна, тот режим (Италия, Болгария), где гонят коммунизм.  Разве трудно понять, почему европейцу, ничего не знающему  о коммунизме,  но от капитализма тяжко страдающему, кажется благословенной та страна, где, по исключению, капитализм гонят, где слово «буржуа» объявлено презренным?