Михаил Шевердин - Набат. Книга первая: Паутина

• Название: Набат. Книга первая: Паутина
• Автор: Михаил Шевердин
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы Узбекской ССР
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1958

Эта книга о борьбе с басмачеством в лихие 20-е годы прошлого столетия, когда ставленник англичан при поддержке местных контрреволюционных сил турецкий генерал Энвербей пытался создать на месте нынешнего Узбекистана и Таджикистана государство Туран, объединив в нем все мусульманское население Средней Азии. Но молодая Бухарская народная республика, скинувшая эмира, поднялась против несостоявшегося диктатора. При поддержке Красной Армии в жесточайших боях басмачи были разбиты и отброшены в Афганистан и Иран.

---

По невнятному мычанию ясно, что Даниар все понимает. Он спешит выразить сочувствие Гриневичу. Он, Даниар, очень сожалеет, очень хорошо знает: воину с оружием расстаться хуже смерти. Но что поделать? Приказ. Он вздыхает несколько раз, покачивает круглой своей головой. Внезапно улыбка озаряет его лицо.

— Я поеду сам. Привезу Морозенко. Сам тебе скажет, а?

Едва не слетело с губ Гриневича: «Согласен». Но правы те, что от Гриневича надо ждать всегда неожиданного. Он долго смотрит на Даниара. И под его пристальным взглядом добродушная улыбка превращается в гримасу. «Да у него настоящие клыки. Как я их не заметил?!» — вдруг приходит мысль.

Они смотрят друг на друга. Плохой, неверный свет помогает им обоим скрыть подлинные мысли. Они начинают, мысленно конечно, ходить вокруг да около, прощупывают друг друга. Так ходят воины на поле битвы, прежде чем схватиться в единоборстве.

— Ну, я поехал, — снова произносит уже совсем неуверенным тоном Даниар. И сразу же выдает свое страстное желание вырваться из-под холодного, пронизывающего взгляда командира.

— Нет, — говорит Гриневич, — ты не поедешь. Пошли кого-нибудь.

— Конечно, ежели он поедет, черта с два вернется, — не удержался Сухорученко.

— Тогда Морозенко не приедет, — игнорируя слова Сухорученко, сказал Даниар.

— Почему?

Почему? Сам Даниар не может объяснить и спорит путано, неубедительно. Все яснее становится, что Даниар не просто исполнитель приказа, а участник большого, тщательно продуманного замысла, заговора.

Он снова советует сдать оружие.

— Ты думаешь, Усман Ходжаев хочет? Али Риза хочет? Я хочу? Бухара хочет. Военный назират требует. Торопит. Бумага, приказ неделю назад пришел: отобрать оружие… все…

— Врешь… Приказа нет… — орет Сухорученко.

Даниар спохватывается. Кажется, доказывая, он наболтал лишнего. Он замолкает.

Но слово сказано, и оно не ускользнуло от Гриневича.

Итак, Даниар отлично знает уже давно о замысле Усмана Ходжаева разоружить гарнизон.

— А Морозенко жив? — быстро, точно клинком, рубит Гриневич.

— Пусть живет.

Теперь все ясно. Морозенко подписал приказ, смалодушествовал.

— Поедем вместе в крепость. Увидишь Морозенко живого. Он сам тебе скажет.

Смерив взглядом плотную фигуру Даниара, Гриневич командует:

— Взвод… за мной.

— Алексей, что ты делаешь? — возмущается Сухорученко. — Да он, Даниарка, тебя сейчас за воротами прикончит со всем взводом. Там их тысячи.

— Как кричит! Как ишак, кричит! — усмехается Даниар. — Если криком можно было бы строить, целый город построил бы.

— Давай, Гриневич, команду, — никак не может угомониться Сухорученко. — Давай ударим в клинки на ура! Пойдем в крепость вызволять Морозенко.

Но Гриневич только отмахивается. Он зол на него.

— Проморгал ты, брат, все. Безобразие. Тебя за это в трибунал надо, товарищ Сухорученко.

Сухорученко отступает в тень.

Мечется пламя самодельных факелов. Бойцы выстроены. Руки сжимают ложа винтовок, глаза устремлены на Гриневича.

Тихо говорит Гриневич, но все хорошо слышат. Он прощается с отрядом, инструктирует командиров.

Вот уже он на коне и выезжает бок о бок с Даниаром из ворот в узкую улочку, сжатую безмолвными домами и дувалами. Темно. Завывает ветер. Гриневич кричит в ухо Даниару;

— Сейчас встретим твоих, друг Даниар. Прикажи им сидеть тихо. Если что, имей в виду. Пуля — она длинная, далеко достает.

— Друг, почему такое говоришь другу, а? Ты жизнь сейчас мне сохранил. Что, я не понимаю? Теперь ты кунак мой. До смерти кунаком будешь, — вздыхает сокрушенно Даниар, но едва метнулись в конце поворота тени конных людей, он успокоительно кричит: — Я Даниар. Я еду с русским командиром в крепость. Все спокойно.

Но неспокойно у Даниара на душе. Да, этот его русский друг оказался не очень-то простодушным. Перехитрил его командир — хитрец из хитрецов. И он, Даниар, сейчас пленник, только беспомощный пленник, не знающий, как через мгновение повернется его жизненный путь и что с ним случится. Вот почему его вздохи, глубокие и искренние, нарушали тишину, в которой ехала по пустынным улицам небольшая кавалькада всадников. Очень огорчился Даниар, ярость грызла ему душу и сердце, и временами он начинал даже скрежетать зубами, но тихо, только бы не услышал командир и не догадался.

Но Гриневич уже догадался. И если он ехал в крепость почти на верную гибель, то только чтобы спасти не себя, а гарнизон.

Подъезжая к воротам, он пощупал кобуру.

— Сейчас мы въезжаем в крепость, — негромко прозвучал в темноте голос Гриневича. Даниар отчетливо в своем воображении представил его сухое лицо и губы с суровой складочкой в уголках рта, и ему стало не по себе. — Вы, достопочтенный Даниар, будете тихим и смирным, как подобает умному человеку. Вы ничего не скажете неподобающего, ничего не сделаете неподобающего. Согласны?

Слово «согласны» прозвучало угрозой, совсем как «поберегитесь», и Даниар отлично это понял. В течение всего пребывания в крепости он ощущал присутствие по бокам и за спиной вплотную державшихся красноармейцев.

Весь разговор Гриневича с Морозенко носил странный характер. Двор крепости тонул в напряженной темноте. Мокро мерцали освещенные изнутри стекла окон. Из тумана то вырывались, то вновь исчезали вооруженные тени, откуда-то доносился пьяный смех и выкрики, на чуть серевшем небе четко вырисовывались силуэты красноармейцев, лежащих и сидящих на крыше за пулеметами.

Присутствие пулеметчиков в какой-то мере успокоило Гриневича. Он знал, что пулеметчики признают только своего старого командира Морозенко, готовы полезть за него к батьке-сатане в самое пекло. Раз пулеметчики здесь, значит, Морозенко жив.

Приказав вполголоса бойцам не отпускать Даниара, Гриневич соскочил с коня и вошел в комнату. Фигуры людей прятались в табачном дыму. Загадочно горевшие в мангале угли едва-едва рассеивали туман, проникавший сквозь щели в окнах и дверях. Красноватыми пятнами, с резкими рублеными тенями, вырисовывались лица.

Тихим, неуверенным голосом Морозенко повторил Приказ, полученный уже Гриневичем через Даниара.

— Так надо, — закончил свою речь Морозенко. — Чтобы не обострять… не вызвать крови…

Поразительно, обычно настырный, дотошный, придирчивый до сварливости Морозенко не выразил даже удивления или недовольства при появлении Гриневича. Остался он равнодушен и тогда, когда Гриневич, вместо того чтобы сказать «Есть выполнить приказ!» резко запротестовал.

— Товарищ Морозенко, в чем дело?

И поразительно, Морозенко не вспылил. Несколько секунд в комнате стояло молчание. Наконец нехотя, через силу Морозенко проговорил, нет, даже промямлил:

— Так надо.

— Но я требую!

— Так надо, — совсем тихо повторил Морозенко и громко сглотнул слюну, точно в горле у него стоял комок.

— Чтобы бойцы Красной Армии сложили добровольно оружие?! — громко спросил Гриневич. Он старался поймать взгляд Морозенко, но сумрак и неверный мигающий свет мешали ему, и он выкрикнул: — Не пойдет!

Сидевший рядом с Морозенко векиль-мухтар Усман Ходжаев вмешался. Голос его звучал не резко, не высокомерно, а убеждающе, даже фамильярно.

— Напрасно, командир Гри… Гриневич, вы кричите. Приказ надо слушать, приказ надо выполнять. Кто такой Морозенко? Твой начальник. Слушать надо начальника. Приказ — закон. Положение потребовало такого… таких мер… правительство республики… народ… Да вот обратимся к святейшему ишану кабадианскому… господину Музаффару.

Он повернулся, и Гриневич только теперь обратил внимание на живописную фигуру ишана, сидевшего с краю. Его особенно поразило, как горят глаза ишана. «Так вот он какой!» — подумал Гриневич и вспомнил все разговоры, которые шли в Бухаре об этой личности. «И он здесь. Значит, Усман Ходжаев успел снюхаться с ним».

А Усман Ходжаев почтительно продолжал:

— Господин святой ишан, соблаговолите разъяснить: мы, джадиды, избранники народа, так сказать, взяли в руки государственное правление Бухары… хэ-хэ… по коммерческой доверенности от… народа…

— Когда мясо портится, — проговорил глухо ишан кабадианский, — его посыпают солью, но что делать, когда портится соль…

Очевидно, такого загадочного и по меньшей мере странного ответа Усман Ходжаев не ожидал. Он завертелся всей своей тяжелой тушей на подушках, закашлялся.

— Кхм… кхм… мудро сказано, очень мудро. Вы, святейший ишан, имели в виду… кхм… кхм… вы сказали!..

— Я сказал то, что сказал, — презрительно бросил ишан.

Лицо Усмана Ходжаева побурело. Он вобрал голову в плечи, забегал глазами и вдруг выкрикнул:

— Но у нас, извините, нет времени на притчи. Я требую, командир Гриневич, выполнения приказа… Требую…