Лев Хургес - Москва – Испания – Колыма. Из жизни радиста и зэка

• Название: Москва – Испания – Колыма. Из жизни радиста и зэка
• Автор: Лев Хургес
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-9691-0728-1

Автор этих воспоминаний, Лев Лазаревич Хургес (1910, Москва – 1988, Грозный), был человеком своего времени: технарем, романтиком, послушным слугой революции. В 14 лет его поразила первая и всепоглощающая, на всю жизнь, «любовь» – страсть к радиоделу, любовь, которая со временем перешла и в «законный брак», став профессией. Эта любовь завела его далеко – сначала, в 1936 году, в Испанию, где он, радист-интернационалист, храбро воевал на стороне республиканцев, и уже в 1937 году – в ГУЛАГ. Львиную долю своего 8-летнего срока он отмотал на Колыме. Между романтизмом Испании и соцреализмом Колымы – тысячи связующих нитей: взаимная слежка, взаимный страх доносительства, взаимные предательства, весь тотальный бесчеловечный советский социум. Читать эти воспоминания интересно и легко: в них и история, и люди, и мужественная борьба за выживание и за достоинство человека в нечеловеческих условиях, и озорной блеск в вечно юношеских и влюбленных глазах.

---

Так вот, однажды на таком экзамене я взял «четверочный» билет и хорошо на него ответил. «Ну что ж, – сказал Борис Павлович, – четверку вы уже заработали, берите пятерочный». Терять мне было нечего, четверка в кармане, беру «пятерочный» и вижу очень сложный и совершенно незнакомый мне вопрос «Фильтрация связанных контуров» (из-за частых командировок я иногда пропускал занятия и этот вопрос не успел просмотреть). Надо бы сразу отказаться от пятерки, и осталась бы честно заработанная четверка, но бес авантюризма попутал. «Ну как, осилите?» – спросил Б. П. «Попробую», – ответил я. «Садитесь в сторонке, чтобы не мешать другим, вопрос не из простых, подумайте хорошенько», – напутствовал меня Б. П. Я уселся подальше, достал конспект, и делая вид, что напряженно думаю, незаметно списал все выводы формул из конспекта. Все это время я непрерывно наблюдал за Б. П., который даже ни разу не взглянул в мою сторону. «Готово?» – спросил он, когда я с «содранным» выводом подошел к его столу. «Давайте, только не ответ, а зачетную книжку», – сказал он, отодвигая в сторону мои «выводы». Ну, думаю, все в порядке, все-таки обвел я вокруг пальца этого «зубра». И представьте себе мое удивление, когда вместо ожидаемой пятерки или хотя бы честно заработанной четверки в зачетке появилась жирная красная двойка. «Знаете за что, жду осенью!» – заявил Б. П., разговор окончен.

Увидев меня, Асеев крепко пожал мне руку и обратился к Гурвичу: «Этого я знаю, мой бывший студент. Парень способный, но жулик, пытался меня обмануть на экзамене», – и подробно рассказал ему о том случае на экзамене. Я густо покраснел, от смущения готовый провалиться сквозь землю. Сквозь смех Гурвич пожурил Асеева за злопамятность, а меня успокоил: «Ничего, жулики в нашем ведомстве нужны, но, конечно, при условии, что они не попадутся». После столь лестной рекомендации Бориса Павловича проверять мои познания в радиотехнике никто не стал. Нам с Жорой показали образцы аппаратуры, и мы с ним подписали необходимые документы, после чего снова приехали к Абрамову.

«Теперь оденьте их», – приказал он женщине, фотографировавшей нас. На том же «Форде» нас отвезли во двор дома на углу Петровки и Столешникова переулка. Предъявив пропуск часовому, мы прошли в большое полуподвальное помещение. С одной его стороны, на вешалках, висело множество пальто различных фасонов, цветов и размеров, а с другой – такое же разнообразие костюмов.

В то время с одеждой было очень плохо, в магазинах почти ничего не было. Надо сказать, что за все девять лет своей трудовой деятельности я так и не смог приобрести себе приличного штатского костюма и ходил все время в форме ГВФ. Как ни разбегались глаза от открывшегося нам с Жорой изобилия, но времени терять было нельзя, и с помощью сотрудниц склада и нашей провожатой нас быстро экипировали. Модный костюм, пальто, узконосые туфли – все, вплоть до носков, пояса и галстука, совершенно преобразили нас. Глянув в зеркало, я едва узнал в нем себя.

2

Когда мы с Жорой, одетые с иголочки, явились снова к Абрамову, он улыбнулся: «Ну вот теперь все в порядке. Можете ехать в Европу!» За окном уже начинало темнеть. «Два часа на прощанье с родными», – разрешил Абрамов (у Жоры в Москве никого не было), но предупредил об особой секретности командировки. Домашним посоветовал сказать, что на полгода уезжаю в Арктику. Дал номер телефона Управления, по которому родные смогут позвонить в случае необходимости, и домашний адрес сотрудницы Управления Урванцевой, через которую можно вести переписку со мной.

В дальнейшем все письма от родных в Испанию проходили через нее, она их направляла диппочтой. Уезжая домой, свой «европейский» костюм я оставил в кабинете Абрамова и снова надел форму ГВФ. Дома я был как раз к обеду. Но есть не хотелось: я уже пообедал в управлении, да и вообще не до этого было.

Мать сразу захлопотала с тарелками и чуть не уронила их на пол, когда я заявил, что сейчас же уезжаю на полгода в Арктику. «Куда тебя несет, босяк? Ты с ума сошел, ведь через месяц защита диплома, а у тебя опять гвозди в стуле!» и т. д. Не будучи в силах затягивать прощание и боясь сорваться, я быстро оставил номер телефона и адрес для переписки и сказал, что за все время «командировки» они будут получать за меня по 400 рублей в месяц. «На что нам твои деньги», – заплакала мать, видимо почувствовав, что больше они меня не увидят (и действительно: родителей я уже больше не видел – отец умер в 1938, а мать в 1942 году, по пути в эвакуацию). Насилу оторвав прижавшуюся ко мне мать, поцеловав сестру и зятя[105], я вышел попрощаться с отцом в коридор.

Если мать и сестра так ничего и не подозревали, то отец почувствовал что-то неладное в моей «командировке»: «Береги себя, сынок! В этой твоей Арктике может быть довольно жарко!» Старый солдат, участник Гражданской войны, он сразу понял, куда и зачем я еду. Я ему ответил, что неважно, вернусь я или нет, но краснеть за меня ему не придется. «Слабое утешение!» – произнес на прощание отец любимую присказку. Раньше я никогда не видал у него слез, но на этот раз ему пришлось вытереть глаза платком, чтобы не расстроить еще больше маму, лежавшую в полуобмороке на диване.

Не помню уж, как я вышел на улицу и сел в ожидавший меня «Форд». До конца «отпуска» оставалось еще около часа, и я решил поехать в институт проститься с Зоей Р. (она была на курс моложе меня и потому у них еще шли занятия). Подошел к ее аудитории и уже взялся было за ручку двери, чтобы вызвать ее, но тут перед глазами возникла лежащая на диване мать. Оставил ручку двери, круто повернулся и пошел к машине, вспомнив старинное изречение: «Радость разделю с тобою, горе – изопью один». Я решил не делить с ней своего горя: уселся в машину и еще задолго до назначенного срока был в кабинете Абрамова.

3

Тут уже кроме Абрамова и Жоры сидел какой-то незнакомый человек, явно заграничного вида. «Знакомьтесь, – сказал Абрамов, – это товарищ Валентино – ваш переводчик. Едете сегодня в Севастополь, а оттуда морем». Он дал нам с Жорой по 250 рублей советских денег (специально на вагон-ресторан в поезде), мне 100 долларов, а Жоре – 50, причем предупредил, что советские деньги мы должны до Севастополя истратить, а валюту беречь на крайний случай, так как в Испании мы будем получать жалованье: я – как капитан, а Жора – как лейтенант (переводчик, по-видимому, снабжался по особой линии). Я был комсомольцем, Жора – кандидатом в члены партии, и поэтому пакет с пятью сургучными печатями доверили ему, наказав хранить как зеницу ока.

Нашу московскую одежду отправили на хранение в цейхгауз, а мы пошли в спецчасть Управления сдать свои советские документы. И там приключилось нечто, из-за чего моя «командировка» чуть было не сорвалась.

Начальником спецчасти был мой старый знакомый по Институту связи – корпусной комиссар Озолин[106]. Когда он осмотрел мой комсомольский билет, то оказалось, что я не заплатил членские взносы более чем за два месяца. Тут он прямо рассвирепел и заорал на меня с сильным латышским акцентом: «Как это вы собираетесь ехать за границу, а сами почти выбыли механически из комсомола, три месяца не платите взносов?! Я вас не выпущу!» – и вернул мне документы. Тут уже не помог авторитет и самого Абрамова. Все его уверения о моей политической благонадежности, о крайней необходимости моей поездки, буквально разбивались о каменную стену латышского упрямства: «Он не платил три месяца в комсомол, я его не пропускаю!»

В дело вмешался сам начальник Управления – М. Урицкий. Еле-еле удалось убедить принципиального латыша в том, что два с половиною месяца это все-таки не три и что заменить меня некем. Ворча, он все же взял мои документы, заставив меня положить в свой комсомольский билет деньги еще вперед за месяц. На том и порешили.

…По прибытии в Севастополь мы должны были оставаться в купе, пока туда не войдет человек и не скажет, что он «от Ивана Ивановича», после чего мы должны были отдать ему пакет и следовать за ним. Затем Абрамов выдал нам билеты в мягкий вагон до Севастополя, обнял нас на прощанье и, в сопровождении все того же лейтенанта, мы спустились вниз, где нас поджидал кофейный «Форд», который отвез нас на Курский вокзал.

Пройдя какими-то туннелями, по которым обычных пассажиров почему-то не пускали, мы вышли прямо к нашему вагону поезда Москва – Севастополь. Четвертое место в купе оказалось свободным, и мы уже решили, что из соображений секретности поедем втроем, но в самую последнюю минуту, когда наш лейтенант уже вышел из вагона, буквально на ходу в поезд вскочил основательно подвыпивший артиллерийский полковник. Он и оказался в нашем купе четвертым. Сообщив нам потрясающую новость, что он чуть не опоздал на поезд, полковник уселся на диван, и началось знакомство. «Куда едете?» – спросил он у меня. Я ответил, что на отдых в Ялту в санаторий БВО (первое что пришло в голову). Оказалось, что и полковник туда едет, причем был там неоднократно и обладает там обширными знакомствами, особенно среди прекрасной половины человечества. Узнав, что в деньгах я не стеснен, он заявил, что мы там можем чудесно провести время.