Эрик Эддисон - Червь Уроборос

• Название: Червь Уроборос
• Автор: Эрик Эддисон
• Жанр: Фэнтези

«Червь Уроборос» — героический «высокий» роман-фэнтези Эрика Рюкера Эддисона, впервые опубликованный в 1922 году. В книге рассказывается о затяжной войне между властным королём Витчланда Горайсом и лордами Демонланда в воображаемом мире, отчасти напоминающем скандинавские саги. Работа немного связана с поздней Зимиамвийской трилогией Эддисона, и иногда их все вместе называют Зимиамвийским сериалом.

---

Я участвовал во многих крупных сражениях, отец, как тебе хорошо известно: сначала в иноземных краях вместе с господином моим и Голдри Блусско, а в прошлом году в великом побоище у Ручьев Кроссбю, и опять же с господином моим Спитфайром, когда тот разгромил Витчей у Бримовых Рапсов, и в сокрушительном поражении под Тремнировой Кручей. Но никогда не бывал я в сражении, подобном вчерашнему.

Никогда не видывал я такого геройства. Например, Камерар из Стропардона, который огромным двуручным мечом отрубил ногу своему врагу по самое бедро, и столь могучим был удар, что клинок прошел сквозь ногу, седло и коня. Или Стюркмир из Чернолесья, что подобно дьяволу поднялся из груды убитых и, хотя шлем его потерялся, а сам он истекал кровью от трех или четырех огромных ран, смертоносными выпадами и ударами меча сдерживал дюжину Витчей, пока те не сдались и не отступили перед ним — двенадцать против одного, которого уже все считали мертвым. Но все великие подвиги казались чепухой в сравнении с подвигами господина Брандоха Даэй. За короткое время коня под ним трижды сражали наповал, но на нем самом не было ни царапины, и это большое диво. Ибо он беспечно сновал туда-сюда, поражая их лучших бойцов. Я помню один момент, когда коня под ним зарубили насмерть, и один из этих витчландских лордов ударил его, когда он вскакивал на ноги, а он схватил копье обеими руками и одной лишь силой рук выбил противника из седла. Это был принц Карго, младший из сыновей Корунда. Долго могут напрягать зрение витчландские женщины, но никогда они не увидят больше этого милого мальчика, плывущего обратно домой. Пока он падал на землю, его высочество нанес ему такой мощный удар по шейным позвонкам, что его голова взлетела в воздух, словно теннисный мяч. И в мгновение ока господин мой Брандох Даэй уже был верхом на лошади неприятеля и вновь ринулся на них. Можно было бы подумать, что его рука когда-нибудь откажет от усталости, столь он строен и худощав на вид. Но я думаю, его последний удар в той битве был ничуть не слабее, чем первый. И удары камней, копий и мечей, казалось, причиняли ему не больше вреда, чем может повредить адаманту удар соломинки.

Не знаю, как долго длилось это сражение среди шатров. Но это было самое лучше сражение, в котором я участвовал, и самое кровавое. И, как говорят, славная схватка была и с другой стороны, где господин мой и его люди пробивались вверх по Скату. Но об этом мы ничего не знали. Ясно лишь то, что мы все были бы покойниками, если бы господин мой не преуспел в этом, как ясно и то, что не преуспеть бы ему, не ударь мы в их фланг, когда они в первый раз пошли на него в наступление. Но в тот последний час, пока мы бились среди палаток, каждый человек думал лишь о том, как ему сразить еще одного Витча, и еще одного, прежде чем погибнуть самому. Ибо Кориний в тот час бросил все свои силы, чтобы сокрушить нас, и на месте каждого поверженного врага, казалось, вырастали двое новых. А наши люди гибли быстро, и шатры, столь белые до этого, теперь были все в крови.

Когда я был маленьким мальчиком, отец, у нас была такая забава: мы плавали в глубоких омутах реки Тиваранди, и один мальчик хватал другого и держал под водой, пока тот не начинал задыхаться. Я думаю, нет жажды на свете мучительней, чем жажда воздуха, когда другой сильнее тебя и продолжает удерживать тебя под водой, и нет ничего прекраснее глотка сладкого воздуха в твоих легких, когда он позволяет тебе вынырнуть на вольный свет дня. Так было и с нами, что уже попрощались с надеждой и считали себя утратившими все, кроме самой жизни, да и той уже немного оставалось, когда мы внезапно услышали гром труб моего господина, играющих сигнал к наступлению. И прежде чем наши опешившие умы осознали, что это означает, все вокруг смешалось и рассыпалось, словно воды озера под внезапным шквалом, и вся та огромная масса врагов, что окружала нас столь плотным кольцом из стали и ударов, повернулась сначала вперед, затем назад, затем вновь ринулась вперед, на нас, в ужасном смятении. Думаю, в наших руках появились новые силы, а мечи наши раскрыли свои пасти. Ибо на севере увидели мы стяг Гейлинга, реющий подобно пламенной звезде, а вскоре и самого господина моего высоко над сечей, и Зигга, и Астара, и сотни наших конников, прорубавшихся к нам, пока мы прорубались к ним. И пришло для нас время жатвы, время расплаты за все те изнурительные и кровавые часы, когда мы зубами держались за жизнь среди палаток на Кротерингском Скате, пока с другой стороны они, господин мой и его соратники, ярд за ярдом продвигались к победе там, где сама местность была против них. И вот, прежде чем мы сами это поняли, битва была выиграна, победа одержана, а враг разбит и разгромлен столь сокрушительно, как не доводилось видеть никому из живущих.

Этот лже-король Кориний, задержавшись, чтобы увидеть окончание битвы, с немногими своими людьми ускользнул из великого побоища и, как позже выяснилось, поднялся на борт в Аурватской гавани и с тремя или четырьмя кораблями бежал в море. Но большая часть их флота была сожжена там же, в гавани, чтобы ей не попасть в наши руки.

Господин мой отдал распоряжение подобрать раненых и позаботиться о них, как своих, так и чужих. Среди них был король Лакс, оглушенный ударом булавы или чем-то вроде этого. Его привели к лордам, пока те отдыхали поодаль на Скате, за пастбищами Кротеринга.

Он гордо и мужественно взглянул им прямо в глаза. Затем он говорит господину моему: «Возможно, это и болезненно, но не позорно для нас — быть побежденными после столь равной и столь великой битвы. Удача изменила мне лишь в том, что не позволила пасть в бою. Теперь ты, о Юсс, можешь снести мне голову за предательство, которое я совершил три года назад. И так как я знаю тебя за человека учтивого и благородного, не погнушаюсь я просить тебя о любезности: чтобы ты не медлил и сделал это прямо сейчас».

Господин мой поднялся, словно боевой конь после передышки. Он взял того за руку. «О Лакс», — говорит он, — «Я отдам тебе не только твою голову, но и твой меч», — и тут он протянул его ему рукоятью вперед, — «Что же касается твоего поступка в битве при Картадзе, то пускай время, что умеет обращать все в пыль, так же поступит и с воспоминаниями о нем. С тех пор ты показал себя нашим благородным противником, каковым мы тебя по-прежнему и считаем».

После этого господин мой приказывает отвести короля Лакса к морю и посадить его в лодку, ибо Кориний все еще держался у берегов вместе со своими судами, несомненно, надеясь, что удастся спасти еще кого-то из его людей.

Но когда король Лакс готов был отплыть, господин мой Брандох Даэй заговорил с большой беспечностью, будто ему случайно на ум пришла некая безделица. «Господин мой», — говорит он, — «Я никогда не прошу кого-либо об услуге. Лишь в ответ на оказанные любезности, думалось мне, ты мог бы пожелать выслушать мои слова к Коринию, ибо иного посланника у меня нет».

Лакс отвечает, что он с легкостью это сделает. Тогда его высочество говорит: «Передай ему, я не виню его за то, что он не дождался нас на поле битвы, когда она была уже проиграна, ибо это было бы слишком глупо и вопреки всем правилам военного искусства, и привело бы лишь к тому, что он распрощался бы с жизнью. Виню же я капризную Фортуну, что отделила нас друг от друга, когда нам надлежало сегодня быть вместе. Он вел себя в моих залах, как мне стало известно, скорее подобно свинье или грязной обезьяне, нежели человеку. Проси его сойти на берег перед тем, как вы отплывете домой, чтобы мы с ним свели свои счеты, и чтобы никто не стоял меж нами. Мы клянемся ему в мире, неприкосновенности и безопасном возвращении на корабли, если он одолеет меня или если я заставлю его молить о пощаде. Если он не примет это предложение, то он трус, и таковым и прославится на весь мир».

«Сударь, — говорит Лакс, — я в точности передам твое послание».

Выполнил ли он это или нет, отец, мне неведомо. Но если он это и сделал, то, сдается мне, послание пришлось Коринию не по нраву. Ибо, как только Лакс поднялся на борт его корабля, там подняли паруса, вышли в открытое море и скрылись прочь.

* * *

Молодой человек замолк, и все трое некоторое время молчали. Слабый ветерок колыхал листву дубрав Тиварандардала. За величавым Иглистым Кряжем садилось солнце, и все небо от края до края занялось закатным пламенем. Сквозь пестрые облака здесь и там проглядывали небеса, и лишь на западе меж облаками и землей открывалась огромная и ясная арка; лазурь неба словно пылала: столь чиста и глубока она была, столь насыщена теплотой — не слепящая полуденная голубизна, не роскошная и таинственная восточная синь приближающейся ночи, но яркая небесная синева, переходящая в зелень, — глубокую, нежную и хрупкую, словно дух вечера. Посреди этого просвета протянулась гряда облаков с острыми краями, словно зубья цвета тлеющих и потухших углей, то пламенная, то темно-стальная, простершаяся, словно иззубренный меч. Облака над аркой были бледно-розовыми, а в зените — словно черный опал, темно-синего и грозового серого цвета, усыпанные блестками огня.