Мигель де Унамуно - Житие Дон Кихота и Санчо

• Название: Житие Дон Кихота и Санчо
• Автор: Мигель де Унамуно
• Издательство: Наука
• Жанр: Религия
• Год: 2002

---

Несомненно, в книге «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский», сочинение Мигеля Сервантеса Сааведры, сей автор превзошел ожидания, которые могли сложиться у читателей других его произведений; он во многом затмил самого себя. По каковой причине нужно предположить, что арабский историк Сид Амет Бененхели вовсе не чисто литературный прием, а реальность, глубокая правда, которая заключается в том, что эту историю Сервантес написал со слов кого‑то другого, кто жил внутри него и с кем у Сервантеса не было никакого общения ни до, ни после того; то был некий дух, обитавший в глубинах его души. И бесконечное расстояние, пролегающее между историей нашего Рыцаря и прочими произведениями Сервантеса, это неоспоримейшее и блистательное чудо, составляет главную причину и основание — буде понадобились бы причины и основания, в общем неизменно убогие, — того, чтобы мы поверили и признали, что история эта истинная и доподлинная и что сам Дон Кихот под личиною Сида Амета Бененхели продиктовал ее Сервантесу. Более того, подозреваю даже, что, покуда я объяснял и комментировал эту историю, меня тайно навещали Дон Кихот и Санчо и, даже без моего ведома, явили и открыли мне глубины своих сердец.

И тут я должен добавить, что мы нередко принимаем какого‑то писателя за человека реального, настоящего, за историческую личность, поскольку видим его вживе, а персонажей, которых он выводит в своих сочинениях, — за чистую фантазию, но на самом деле все наоборот, персонажи эти все — совершеннейшая правда и абсолютная реальность, они. просто пользуются писателем, тем, кого мы принимаем за существо из плоти и крови, дабы обрести образ и сущность в глазах людей. И когда мы все проснемся от сна жизни, мы увидим диковинные в этом смысле вещи, а мудрецы придут в ужас при виде того, что оказалось правдой, а что ложью, и как заблуждались мы, веря, что эта закавыка, именуемая логикой, что‑то значит за пределами нашего жалкого мира, где нас держат в плену время и пространство, помыкающие духом.

Весьма диковинные вещи узнаем мы там относительно жизни и смерти и поймем, каким глубоким смыслом обладает первая часть эпитафии, начертанной на гробнице Дон Кихота Самсоном Карраско:

Здесь лежит идальго смелый,

Чья отвага забрела

В столь высокие пределы,

Что и смерть не возмогла Прах смирить похолоделый.

Так оно и есть, ведь Дон Кихот бессмертен, благодаря своей смерти: смерть дарит нам бессмертие.

Ничто не проходит, ничто не рассеивается, ничто не уничтожается; увековечиваются самая малая частичка материи и самый слабенький силовой удар, и нет мечты, какой бы мимолетной она ни была, которая где‑нибудь не оставила бы навечно свое отражение. Подобно тому как все, что проходит через какую‑то точку в бесконечном мраке, вдруг загорается, вспыхивает на мгновение, точно так же вдруг сверкнет в нашем сознании теперешних дней все то, что движется от бездонного будущего к бездонному прошлому. Нет ни мечты, ни момента, ни явления, ни чего бы то ни было, что не вернулось бы к вечным глубинам, откуда все вышло и где пребудет. Сон — вот что такое это внезапное мгновенное проникновение в сущность мглы, сон — вот что такое жизнь, и когда угаснет мимолетная вспышка света, отблеск ее канет в глубины мрака и там останется и пребудет; сильнейшее из сотрясений не зажжет его когда‑нибудь снова раз и навсегда. Ибо смерть не торжествует над жизнью, когда жизнь становится ее добычей. Смерть и жизнь — всего лишь убогие термины, которыми мы пользуемся в этой темнице времени и пространства; у смерти и жизни — общий корень, и корневище этого корня коренится в вечности; в Боге, который есть Сознание Вселенной.

Заканчивая свое повествование, историк подвесил свое перо и сказал: «Здесь, на этом крючке и медной проволоке, ты будешь висеть, о мое перо, не знаю, хорошо или плохо очиненное. Ты проживешь на ней долгие века, если только какие‑нибудь наглые и подлые историки не снимут тебя, чтобы осквернить».

Боже меня упаси от попытки поведать о событиях, которые могли ускользнуть от обстоятельнейшего создателя истории Дон Кихота; я никогда не почитал себя всезнающим, никогда не рылся в архивах, где хранятся сведения о деяниях рыцарей Ламанчи. Я лишь хотел объяснить и прокомментировать житие Дон Кихота.

«Для меня одного родился Дон Кихот, как и я — для него; ему дано действовать, мне — описывать», — говорит историк своему перу.296 А я говорю: Дон Кихот и Санчо родились, чтобы Сервантес рассказал об их житии, а я объяснил бы его и прокомментировал. Сервантес родился, дабы рассказать о нем и объяснить его, а я родился, чтобы истолковать его… Никто не может рассказать твое житие, никто не может объяснить и истолковать его, сеньор мой Дон Кихот, кроме тех, кто охвачен тем же безумием, что и ты, безумием неприятия смерти. Молись же за меня, о мой сеньор и покровитель, молись своей Дульсинее Тобосской, дабы она, уже расколдованная благодаря бичеванию твоего Санчо, повела меня за руку к бессмертному имени и славе. И если жизнь есть сон, позволь мне видеть ее во сне бесконечно!

Судьба! Мы идем к престолу, Не буди, если сон все это… («Жизнь есть сон», д. III, явл. 5)297

Там я, по силам моим, подвизался… 289 (греч, пер, Н. Гнедича)

(«Илиада», песнь первая, стих 271) (греч.)290

ДОПОЛНЕНИЯ

I. ЭССЕ УНАМУНО О ДОН КИХОТЕ

РЫЦАРЬ ПЕЧАЛЬНОГО ОБРАЗА

Бьюсь об заклад, — промолвил Санчо, — что скоро не останется ни одного трактира, ни одной гостиницы, постоялого двора или лавки цирюльника, где не были бы изображены наши подвиги. Но я хотел бы, чтобы их изобразил художник поискуснее этого.

Ты прав, — сказал Дон Кихот, — этот художник похож на Орбанеху, живописца из Убеды: когда его спрашивали, что он пишет, он отвечал: «А что выйдет», — и, нарисовав петуха, подписывал: «Се петух», чтобы не приняли его за лисицу.

(«Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский», глава LXXI части второй)

Создать портрет Дон Кихота — задача гораздо более трудная, чем волка накормить, но в то же время и самая достойная для испанского художника. Не проиллюстрировать бессмертное произведение Сервантеса, но облечь видимой и конкретной плотью своеобразный, живой дух, а не некую отвлеченную идею — подобный труд никогда еще не был столь своевременным, как сейчас, когда бродит по свету Божию, будоража людей и стремясь найти свое место, символизм в живописи. В Испании символизм в живописи еще не нашел своего воплощения,1 а истинным и глубоким символом, в полном смысле этого слова, является Дон Кихот — живое, конкретное осуществление действительности, чем более идеальной, тем более реальной. Символ этот отнюдь не абстрактный и не порожден каким‑либо исключением из общих правил.

Я приглашаю читателей поразмышлять немного о живописном выражении этого живого символа.

Данные, касающиеся изображения Дон Кихота, нужно искать в произведении Сида Амета Бененхели, в нем, но и не только в нем. В сочинении Сида Амета, поскольку он стал биографом Дон Кихота, открываются такие глубины, которые славный биограф и сам не до конца постиг. Искать поэтому следует и вне его творения, так как не только в нем жил и живет Хитроумный идальго.

С необыкновенной тщательностью занялся я поисками на ярких страницах «Хитроумного идальго» тех пассажей, которые относились бы более или менее прямо к внешности Дон Кихота. Я их пронумеровал, но предупреждаю, что нетерпеливый читатель может обойтись и без них.

— «Было нашему идальго лет под пятьдесят; крепкого сложения, тощий телом и худощавый лицом, он был страстным охотником и любил рано вставать».

Часть первая, глава I

— «…по прозванию Рыцарь Печального Образа (…) вид у вас, правду сказать, такой жалостный, какого я раньше еще никогда не видел».

Часть первая, глава XIX

— «…были поражены его странной наружностью: сухим и желтым лицом длиной с пол–аршина, сборным вооружением и видом, полным достоинства».

Часть первая, глава XXXVII

— «Примите, сеньора, эту руку (…). Я протягиваю ее вам не для того, чтобы вы ее облобызали, — нет, посмотрите на сплетение ее сухожилий, строение мускулов, ширину и крепость жил; судите же теперь, какой силой должна обладать рука, у которой такая кисть».

Часть первая, глава XLIII

— «…и был он так худ и тощ, что можно было принять его за иссохшую мумию».

Часть вторая, глава I

— «…это человек высокого роста, лицом худощавый, фигурой тощий и долговязый, волосы с проседью, нос орлиный и с небольшой горбинкой, большие черные, падающие вниз усы».

Часть вторая, глава XIV

— «…все удивляло его (Рыцаря Зеленого Плаща) (…) долговязая фигура его, тощее, желтое лицо…».

Часть вторая, глава XVI