Мигель де Унамуно - Житие Дон Кихота и Санчо

• Название: Житие Дон Кихота и Санчо
• Автор: Мигель де Унамуно
• Издательство: Наука
• Жанр: Религия
• Год: 2002

---

Видишь, Санчо, что произошло между тобой и твоим хозяином из‑за твоих ударов: наилучший символ того, что происходит в твоей жизни. Я уже сказал тебе, за счет ударов, получаемых тобой, живем мы все, даже те, кто философствует на сию тему либо слагает стишки. Издавна пытаются силой принудить тебя наносить себе удары плетью и держат тебя в рабстве, но приходит день, и ты поступаешь так, как поступил со своим хозяином и природным сеньором, а именно отказался от повиновения, наступил коленом ему на грудь и воскликнул: «Я сам себе сеньор!» Тут тактика меняется, тебе предлагается плата за каждый удар, а это опять обман, за бичевание тебе платят деньгами, которые бичевание же и приносит. А ты, бедный Санчо, из любви к детям и жене, соглашаешься и готов себя высечь. Но как тебе сделать такое добровольно и взаправду, если ты не убедишься, что от каждого удара тебе будет выгода? Шесть или восемь ты наносишь по собственному телу, а три тысячи двести девяносто два оставшихся — по деревьям, и большая часть твоего труда тратится понапрасну. Большая часть человеческого труда тратится понапрасну, и это естественно, так и должно быть; ведь если какой‑то бедолага шлифует дорогие украшения, дабы заработать себе на хлеб, но не убежден в общественной их ценности, разве будет он шлифовать с усердием? Разве будет стараться изо всех сил тот, кто делает игрушки для детей из богатых семейств, кто зарабатывает этим на хлеб своим детям, у которых игрушек нет?

Сизифов труд — большая часть человеческого труда, и люди не сознают, что труд всего лишь предлог уделить им поденную плату, но не как нечто им принадлежащее, а как нечто чужое, что позволяют им заработать из милости. Хитрость в том, чтобы Санчо получал свою плату не как нечто ему принадлежащее, а как плату за удары плетью, каковые он себе нанесет; ему из милости дали право заработать, бичуя себя самого; для того чтобы поддерживать и увековечивать ложь о праве собственности и о том, что земля принадлежит власть имущим по праву, изобретаются труды вроде нанесения самому себе ударов плетью, сколь бы абсурдными они ни были. Таким образом Санчо бичует себя с тем же рвением, с каким разбирают брусчатку на улицах горемыки, которых в зимние месяцы, когда не хватает плетей, городские власти посылают разбирать ее, с тем чтобы потом снова мостить брусчаткой улицы и этим оправдать жалкую милостыню, которую раздают этим беднякам.

Покрывало Пенелопы и бочка Данаид273 подобны твоему бичеванию, Санчо; дело в том, что тебе нужно зарабатывать себе на хлеб и ты должен благодарить за это тех, кто назначает тебе удары, и быть признательным, если заплатят, и не ставить стопу на чужую пашню, подобно тому как ты поставил колено на грудь хозяина. Ты правильно делаешь, что обдираешь кору с деревьев ударами недоуздка, все равно тебе столько же и должны заплатить, ведь платят тебе не за то, что ты наносишь себе удары плетью, а для того чтобы ты не взбунтовался. Ты поступаешь правильно, но поступил бы еще правильнее, если бы эту плеть обратил против своих хозяев и отстегал бы их, а не деревья, и выгнал бы их плетью со своей пашни, и пусть бы они пахали и сеяли с тобой, и это было бы вашим общим делом.

Главы LXXII и LXXIII

о том, как Дон Кихот и Санчо прибыли в свою деревню274

Продолжая свой путь, они встретились в гостинице с доном Альваро Тарфе, через два дня Санчо покончил со своим бичеванием, и вскоре они увидели свое селение. Въехали они в селение и разошлись по домам. Когда Дон Кихот рассказал священнику и бакалавру о своем замысле и предложил им всем стать пастухами, Карраско проявил свой недуг, безумие, которым заразился от Дон Кихота и благодаря которому победил Рыцаря в бою; потому и сказал он: «…как всему миру известно, я знаменитый поэт». Помните, я уже говорил вам, что бакалавр был поражен тем же безумием, что и идальго? Разве не мечтал он среди позолоченных солнцем каменных стен Саламанки о бессмертии?

Услышав речи о пастухах, поспешила вмешаться экономка и посоветовала своему хозяину оставаться дома: «…оставайтесь дома, занимайтесь своим хозяйством, почаще исповедуйтесь, подавайте милостыню бедным, — и пусть грех падет на мою душу, если все не устроится к лучшему».

Эта добрая экономка не очень речиста, но уж если ее прорвет, выговорится до конца в немногих словах. И как славно она рассуждает! С каким благородством! Посоветовала своему хозяину именно то, что нам советуют люди, которые говорят, что хотят нам добра.

Хотят добра! Хотят нам добра! Ах, доброхотство, доброхотство, как я боюсь тебя! Когда слышу от кого‑то из друзей: «Я хочу тебе добра» или «Прислушайся к нашим словам, ведь мы хотим тебе добра», меня бросает в дрожь. Кто же мне хочет добра? Те, кто хотят, чтобы я был, как они; это и есть добро, которого они мне хотят. Ах, доброхотство, жестокое доброхотство, побуждающее нас искать в том, кому мы хотим добра, того человека, которого мы из него сотворили. Кто меня любит таким, каков я есть? Ты, только Ты, мой Боже, ведь, любя меня, Ты постоянно созидаешь меня, ибо само мое существование является творением Твоей вечной любви.

«Оставайтесь дома…». Чего ради мне оставаться дома? Оставайтесь каждый у себя дома, и тогда не будет Бога, который бы пребывал в доме всех.275

«Занимайтесь своим хозяйством…». Какое же у меня хозяйство? Мое хозяйство — это моя слава.

«Почаще исповедуйтесь…». Моя жизнь и мое творчество — постоянная исповедь. Несчастен тот человек, кому нужно выбирать время и место для исповеди. Что же касается исповеди, которую имеет в виду экономка Дон Кихота, не учит ли она нас одновременно и умалчивать, и сплетничать?

«Подавайте милостыню бедным…». Да, но по–настоящему бедным, нищим духом, и не ту милостыню, что они просят, а ту, что им необходима.

Послушай,, читатель, хотя я тебя и не знаю, но так люблю, что, попадись ты мне в руки, я вскрыл бы тебе грудь и надрезал сердце, влил бы туда уксус и насыпал соли, чтобы ты никогда не ведал покоя и жил в постоянной тревоге и нескончаемой жажде творить. Если мне не удалось расшевелить тебя моим Дон Кихотом, это, поверь мне, из‑за моего неумения и потому, что эта мертвая бумага, на которой я пишу, не кричит, не вопиет, не вздыхает, не плачет; и потому, что еще не создан язык, который позволил бы нам с тобой понять друг друга.

А теперь отправимся к Дон Кихоту, дабы присутствовать при его кончине; и умрет он во благе.

Глава LXXIV

о том, как Дон Кихот заболел, о составленном им завещании и его смерти

Он отдал душу Тому, Кто дал ее, даст и спасенье в раю Своем. Земля будь пухом ему, а нам пребудь в утешенье память о нем.

(Последняя из «Строф, которые Хорхе Манрике сложил на смерть своего отца, дона Родриго Манрике, магистра Ордена Сантьяго»)

О читатель, мы подошли к концу, к завершению этой грустной истории, к увенчанию жизни Дон Кихота, к его смерти. Потому что всякая земная жизнь завершается и заканчивается смертью, и в ее свете нужно рассматривать жизнь. Таким образом, эта старая максима, гласящая: «Какова была жизнь, такой будет и смерть» — «Sicut vita finis ita», — должна быть заменена на «Какова смерть, такой была и жизнь». Достойная и славная смерть возвышает и прославляет всю жизнь, какой бы дурной и низкой ни была она, а дурная Смерть губит жизнь, казалось бы, достойную. В смерти раскрывается загадка жизни, ее глубинная тайна. В смерти Дон Кихота раскрылась загадка его дон- кихотовской жизни.

Шесть дней продержала его в постели лихорадка, врач признал его безнадежным, он остался один и проспал без просыпу больше шести часов. «Однако по истечении указанного времени он проснулся и громко вскричал: «Да будет благословен всемогущий Бог, оказавший мне такую милость! Поистине милосердие его безгранично, и грехи человеческие не могут ни ослабить, ни отвратить его!»» Благочестивейшие слова! Племянница спросила, что с ним происходит, и он ответил: «(Я говорю) о том милосердии, племянница, которое в это мгновение проявил ко мне Господь, и мои собственные грехи не помешали этому. Сейчас я сужу обо всем трезво и ясно, потому что разум мой освободился от густого мрака неведения, которым его окутало злополучное и постоянное чтение презренных рыцарских романов. Теперь я признаю их нелепыми и лукавыми, и единственное, о чем я горюю, это то, что просветление пришло ко мне слишком поздно, и у меня нет времени возместить зло чтением других книг, которые являются светочами души. Я чувствую, племянница, что смерть близка, и мне хотелось бы умереть так, чтобы люди не считали мою жизнь очень плохой и чтобы за мной не утвердилась слава сумасшедшего; правда, я был им, но я не хочу подтверждать это своей смертью».

Бедный Дон Кихот! На пороге смерти, в просветлении смерти он признается, что жизнь его была только безумным сном. Жизнь есть сон! Такова, в итоге, истина, к которой в час смерти приходит Дон Кихот; и в истине этой он встречается со своим братом Сехисмундо.276