Соломон Волков - Страсти по Чайковскому. Разговоры с Джорджем Баланчиным

• Название: Страсти по Чайковскому. Разговоры с Джорджем Баланчиным
• Автор: Соломон Волков
• Издательство: Независимая Газета
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-86712-092-9

Страсти по Чайковскому» — еще одно произведение в жанре «разговоров» Соломона Волкова, известного музыковеда и культуролога. Русским читателям уже знакомы его «Диалоги с Иосифом Бродским» и «История культуры Санкт-Петербурга». В «Страстях по Чайковскому», впервые выходящих на русском языке, дан необычный портрет Чайковского сквозь призму восприятия великого хореографа Джорджа Баланчина. Одновременно книга является уникальным автопортретом самого Баланчина, раскрывающего читателю неповторимый сокровенный мир музыки.

---

Первая симфония Чайковского очень балетная, тонко написана, как акварель. Особенно прекрасен вальс. Жаль, что не очень часто играют Вторую и Третью симфонии. В мое время в Петербургской консерватории ходил анекдот: студента спрашивают — сколько симфоний написал Чайковский; студент отвечает «Три — Четвертую, Пятую и Шестую». А во Второй симфонии блестящий финал; в Третьей — еще один из чудесных вальсов Чайковского, целая балетная сцена, изумительно оркестрованная.

Волков: Свою Первую симфонию Чайковский назвал «Зимние грезы»; увидев как-то картину с изображением зимней дороги, он сказал, что это «как бы иллюстрация» к первой части этой симфонии. О «программе» Четвертой симфонии Чайковский написал большое письмо к фон Мекк: там фигурируют и «житейское море», и воспоминания о юности, и картина народного праздника. С Пятой симфонией связывают известную запись Чайковского в записной книжке: «Не броситься ли в объятия Веры???»

Баланчин: Это все ерунда! Чайковский сначала музыку сочинял, а уж потом придумывал названия. Это издателям важно, чтобы было название, они говорят нужно как-то назвать, лучше будет продаваться. У Гайдна одну симфонию назвали «С ударом литавр»; чтобы все эти дамы в Филадельфии — маленькие перышки в шляпках, «файв-о-клок ти» — могли сказать: «О! Симфония "С ударом литавр"! — это надо пойти послушать!» Приходят, слушают, там во второй части литавры делают «бум!» — и все, можно спать до конца музыки. Или другая симфония Гайдна, ей дали глупое название «Часы»: там ритм стаккато «клам-клам-клам-клам». И все идут домой счастливые: услышали, как часы ходят. А Гайдн вовсе и не думал про часы!

Чайковский свою «Патетическую» симфонию тоже ведь не сам назвал — это его брат предложил, а Чайковский согласился. Сочиняя, он очень плакал. Сам писал, что эта симфония — его реквием. Там в первой части ожидание, страх — и православный погребальный хорал; во второй — странный вальс на пять четвертей; в третьей — похоже, вроде мыши бегают, как в «Щелкунчике». А в финале — все кончено: тромбоны и туба играют хорал. И как все связано замечательно! Мелодии в финале похожи на тему из первой части. И тональности похожи. Все, все продумано! Необычайно интересно следить, как это все сделано. Я хочу поставить последнюю часть Шестой: не знаю еще, как это будет выглядеть, но танцевать не будут. Просто будет процессия, ритуал.

Я думал так сделать. У нас есть старые костюмы из опер: темно-красные, бордовые с черным — и длинные золотые рукава. Будет человек двадцать или тридцать в странных таких, закрытых капюшонах, с золотыми лицами. И в середине последней части Шестой, когда начинается ре-мажор, вдруг — солнце! Или что-то вроде этого. И у меня будут ангелы — белые, с колоссальными крыльями и золотыми волосами. И может быть, у них будут лилии в руках. Я хочу еще выпустить девушек с гирляндами, чтобы они выходили вместе с ангелами. Только не решил еще: у них будут распущенные волосы или зачесанные.

Мне нравится, как дирижирует Шестую Евгений Мравинский. Мы еще в Петербурге были с ним знакомы — он учился в консерватории, и я тоже. Мы с ним все время сталкивались в Мариинском театре. Он там был в мимансе, потом в школе работал пианистом. А после стал знаменитым дирижером, но это когда я уж уехал из России. Мравинский почти столько же со своим Ленинградским филармоническим оркестром, сколько я с нашим театром. Он моложе меня, похож на меня, только выше ростом. Стихи сочинял. Я тогда в поэзии не очень понимал, а тут смотрю — вроде толковый человек, поэт. Ну, думаю, почему же мне не написать музыку на его стихи? И написал. Мравинский Пятую Чайковского тоже хорошо дирижирует: не только мелодию показывает, в его исполнении видно, какая там полифония, — все сложно, все переплетено, но слышно кристально ясно. Пятая симфония — одна из самых моих любимых.

Волков; Критик Герман Ларош, которого брат Чайковского Модест называл «первым и влиятельнейшим другом» композитора, писал о Чайковском: «Я редко встречал художника, которого так трудно было бы определить одной формулой… Сказать, что он был "чисто русская душа"? В Чайковском очень сложно сочетались космополитическая отзывчивость и впечатлительность с сильною национально-русскою подкладкою». Чайковский возражал против обособления русской музыки от европейской; в одном из писем он сравнивает европейскую музыку с садом, в котором растут разные деревья: французское, немецкое, итальянское, русское, польское и так далее.

Баланчин: Чайковский был русский европеец, это надо понимать. Ему трудно было: он ведь был русский, хотел оставаться верным русской музыке, но в то же время не задерживаться, не отставать от Европы. Его при жизни ругали, что он мало использует народной музыки. А у него есть народные темы во Второй, в Четвертой, в Шестой симфониях и в балетах — всюду. Чайковский не хочет быть узконациональным, но все равно остается русским. А Римский-Корсаков все время хочет показать, что он русский, а получается на Вагнера похоже, скорее немецкая музыка, чем русская.

Чайковский и Стравинский схожи: Стравинский тоже не старался специально писать русскую музыку, а теперь слушаешь — это же русское, конечно. И не только «Жар-Птица», или «Петрушка», или «Свадебка». Вот «История солдата»: солдат этот — это же русский солдат, он на скрипке играет. Французский солдат играл бы на трубе. Я недавно «Персефону» опять слушал — сколько там русской музыки! И в мелких вещах Стравинского, вроде его пьес для фортепиано в четыре руки, все время русские обороты.

Волков: Ларош писал о Чайковском: «Сочинения его образуют как бы среднюю линию между Гуно и Шуманом: в них есть и внешний блеск, и внутренняя теплота, они нравятся профану и знатоку, могут составить предмет моды и пережить ее капризы». Ларош также вспоминал, что Чайковский «как огня боялся сентиментальности в музыке и вследствие этого в фортепианной игре не любил излишнего подчеркивания и смеялся над выражением "играть с душой"».

Баланчин: У Чайковского лирическая музыка, но есть и бурные страницы, почти Достоевский. У русских это все есть. Но у Чайковского это — в гармонии, все это соразмерно. Можно долго изучать, как все это сделано, какие он приемы использовал. А говорят — душа! Я не понимаю, что это такое — душа в музыке. Чайковский прав был, когда над этим смеялся. Когда что-то нравится, говорят, «это душевно». Путают два совсем разных слова — «душевный» и «духовный». Музыка Чайковского не «душевная», она «духовная».

Эмоции у Чайковского тоже неправильно понимают. Думают, это такое мелкое: девушку взять, поесть, выпить, желудок хорошо работает. Или наоборот — мозоль на ноге, ботинок жмет, тогда хочется плакать. А это вовсе не эмоции! У Чайковского все эмоции — и радость, и печаль — выражены через музыку, они на бумаге. Эмоции Чайковского — это красота линий, архитектура Мелкие чувства — это личное. Вы можете рассказать, что вам нравится в жизни, то есть мелкое, а музыку вы не можете рассказать. В музыке — глубокие чувства, люди с ними рождаются и умирают. Это как у Лермонтова: «Какое дело нам, страдал ты или нет…» У тебя, может быть, умерла жена, а ты сочиняешь радостное произведение, потому что оно заказано и надо исполнять заказ. И выходит, может быть, гениально. Вот что такое — чувства в музыке! У Шумана — разве это мелкие эмоции? Нет, это глубокие чувства. То же и у Чайковского. Конечно, он знал, о чем его музыка, но это же нельзя рассказать словами. О чем оркестровые сюиты Чайковского? Я не знаю. У Чайковского первая часть Второй оркестровой сюиты названа «Jeu des sons»; «Игра звуков». Что это значит? Может быть, в других частях Чайковскому что-то представлялось, он что-то себе воображал? Мы этого не знаем, мы просто слушаем замечательную музыку. Первая часть Первой сюиты — гениальна, она законченна сама по себе; марш из этой сюиты мы танцевали в России в балете «Фея кукол», дирижировал старый Дриго.

Третья сюита — шедевр. Какой там вальс: сумрачный, почти унылый, но нисколько не сентиментальный! И с каким мастерством этот вальс оркестрован — сначала он звучит у альтов, потом у флейт в низком регистре. Слушаешь с неослабным напряжением. Последнюю часть Третьей сюиты — «Тему с вариациями» — теперь играют довольно часто. Какая там изящная, сдержанная тема — чистый Моцарт!

У Чайковского непревзойденные сюжетные вещи по Шекспиру: «Ромео и Джульетта», «Буря», «Гамлет». Шекспир ему подходил — ведь «Гамлет», например, не весь какая-нибудь метафизика, а также и театральная пьеса с кровопролитием и всякими зрелищами, придуманными специально для публики. «Сон в летнюю ночь» Шекспира — очень развлекательная вещь. Я знаю ее наизусть — по-русски, конечно, — потому что молодым участвовал в постановке «Сна в летнюю ночь» в Петербурге. Я там играл и танцевал.