Сергей Сеничев - Лёлита или роман про Ё

• Название: Лёлита или роман про Ё
• Автор: Сергей Сеничев
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011

13 лет назад Нью-Йоркским издательством Modern Library был выпущен рейтинг 100 лучших литературных произведений XX века написанных на английском языке. Четвертую строку в списке занял скандальный роман Владимира Набокова «Лолита»… 45 лет назад Набоков перевёл «Лолиту» на русский язык… 50 лет назад Стэнли Кубрик закончил первую экранизацию романа, за главную роль в которой Сью Лайон была названа «самой многообещающей начинающей актрисой»… 15 лет назад Эдриан Лайн снял новую «Лолиту» с Джереми Айронсом в роли Гумберта…

Год назад увидел свет роман Сергея Сеничева с очень похожим названием — «ЛЁЛИТА». 500 экземпляров книги мгновенно превратились в букинистический раритет.

---

И, кажется, я опять говорил вслух…

— Так, я не поняла, — остановилась Лёлька и меня остановила. — Что там с моими детьми?

Всё правильно, родная.

И никто тут ни с какого ума не сходит.

Всё верно: лишённый маниакального желания творить мужчина убог, как убога (убога! убога!) не желающая родить женщина. Такие он и она — ошибки природы, имейся у каждого хоть воз с тележкой оправданий. Оправдать можно всё: леность, слабость, трусость, предательство… Не оправдывается лишь противление шансу приблизить явление только что открытого мною Бога! И настоящая женщина должна хотеть продолжать жизнь. А мужчина — делать сегодня хоть чуточку желанней вчера. И только в этом смысл.

И в этом смысле мы идеальная пара…

Но вместо того, чтобы теперь же, по горячим следам восторга и благодушия предложить моей златовласке руку, сердце и радужные перспективы, я яснее ясного представил нас персонажами всем знакомой картины с отрезвляющим названием Неравный Брак. И меня пробило на мерзкое и совершенно неуместно хи-хи. И пристыженное подсознание выдало вовсе уже нелепое:

— Дедушка, найди мне беленький грибок…

Неравный брак, братцы, это когда она не улыбается, стесняясь скобок на зубах, а ты — стараясь не выронить невзначай протеза.

И робкое хи-хи вылилось в зычное га-га-га.

— Издеваешься? — в её взгляде читалось желание взять рыбину и лупить меня ейным хвостом по морде, пока чешуя не облетит. Странно всё-таки: хнычешь — терпит, смеёшься — ненавидит.

— Погодите, говорю, детки, дайте только срок, — гы-гы, гы-гы: бу-бу-бу! — будет вам и белка, будет и свисток.

— Опять стишки?

— Они.

— Тоже Гёте?

— В каком-то смысле…

— Ну, если врёшь! — пригрозила она, не уточнив, об не прояснённом авторстве речь или о выцарапанном обещании. — Иди уж, чтец-декламатор…

И подобрав одеяло, легонько поддала мне вострой коленкой.

— После вас, леди. Только после вас.

— Ага! Тебя оставь!.. Давай-давай, шагай… Левой! Левой! Левой… Бога он изобрёл…

Господи, кем бы ты ни был, благослови Лёльку!

Форель, как говорится, удался.

«Свари кума-фореля, чтобы юшка быля», — импровизировал я лирическим баритоном, покуда будущая половина колдовала у печи. На не лёд трещит мы выходили уже хором. Выдавать или нет финальное поцелуй же ты меня я колебался недолго, всё-таки исполнил, за что и был вознаграждён — вот кто бы мог подумать! — классическим: я тя поцелую… потом… если захочешь… А ещё грешим чего-то на поколение…

Что ни говори, а да с петрушечкой и впрямь объеденье. А миф про то, что кулинария суть мужское искусство, запустили не желающие упираться лентяйки!

Покончив с трапезой, я убедил себя, что роман обождёт, и отпросился покемарить. Лёлька категорически не возражала. Разостлала мне койку (на печи был бы сущий ад) и вызывающе улеглась рядом.

— Моя хорошая, — взмолился я заплетающимся, хоть так и не прикушенным. — Давай только оставим пока всё как есть. Как договорились.

— Конечно, — сказала она. — Я же просто так, полежать. Просто полежать же можно?

С тех пор мы спали вместе.

С удовольствием, но целомудренно, как только сотворённые Адам с Евой, теснясь на бабкиной однушке. И даже под одним одеялом. Но, чтоб вы знали, дело не в количестве одеял — дело во взаимопонимании. Нам — хватало, и к давешним ахам-охам мы уже не возвращались. И если не считать совместных ночлегов, весь следующий месяц виделись буквально урывками.

Чем занималась она, брошенная в те дни на настоящий произвол судьбы, — теперь, по прошествии, отвечу вряд ли. Хозяйствовала, надо полагать. Сервис тогда только и хорош, когда его не замечаешь. Я не замечал ни Лёльки, ни её сервиса. Она — делала вид, что не замечает моего на них наплевательства. А скорее всего, просто не мешала.

Но ведь и было уже чему: проснувшись и наспех подкрепившись, чем бог с Лёлькой послали, я тут же отправлялся на крыльцо. Теперь оно служило мне кабинетом и наблюдательным пунктом одновременно. Задним умом я сохранял за собой обязанность следить за окрестностями и Лёлькиными по ним перемещениями, и в этом смысле уподоблял себя Деду. Только Дед видеть не мог и вместо этого чухал. А я и не чухал, и не видел ни хрена!

— Ты куда? — автоматически, чувствуя, как через меня перешагивают, окликал я этаким кащеевым тоном.

Она что-то отвечала, постепенно привыкая к тому, что реагирую я не на смысл, а на самый факт ответа. И уж где там пропадала — на огороде, в погребке, в баньке (постирочная), моталась в часовню или ещё куда — я вряд ли когда знал хотя бы приблизительно. Поскольку был приучен, что за минуту до того как кишка кишке чего-нибудь запоёт, чуда появится и даже к столу тащить не будет — вынесет наружу и трижды, пока не услышу, проувещевает: ешь, стынет ведь… И опять — до вечера, пока не засмеркается…

По первости я гоношился: ну, Лёльк, ну ладно тебе, ещё полчасика и всё…

— Какие полчасика? — ворчала она. — А ослепнешь? Очков у меня для тебя нет.

— А бабкины?

— Ну уж, не хватало, чтобы ты у меня в дамских вышивал.

— Да кто увидит-то?

— Здрасьти! Кто! Я!

И вскоре я смирился и сам уже спешил навстречу, заслыша, как волочёт она сенями самовар. И пока он закипал, мы кушали, а потом чаёвничали да душевничали, что ваши старосветские Киря с Марей.

По мере появления на небе звёзд я рассказывал ей, какая — какая, сопровождая экскурсию историями происхождения названий, запомненными из греческого эпоса и смачно досочиняемыми лично и сиюминутно. А как ещё, вы думали, рождаются легенды?

Потом мы немножко болтали о будущем, мягко обходя провокационные углы. Отчего трёп выходил совсем уже сказочный — такой, какой и требуется на сон грядущий. А потушив лампу (она не доверяла мне даже этой малости) и юркнув к стенке, Лёлька завершала каждый из этих неповторимых дней священным для неё ритуалом: ласково и до сих пор не могу понять, за что, целовала меня, неприкасаемого. Но не в губы, не в щёку, не в лоб даже, а где-то на груди, чуть выше сердца. Раз, и два, и три…

— Лёленька, хорошая ты моя, пожалуйста, больше не надо пока, — шептал я, чувствуя, что не железный.

— Конечно. Больше не буду, — шептала и она. — Я понимаю. Правда. Только один ещё разик и всё, и бай…

И правда: ограничившись обещанным разиком, тут же поворачивалась затылком и, мурлыкнув: всё! сладких тебе! — мастерила из моего плеча и своей ладошки удивительно, видимо, уютную подушку…

Больше же всего остального я был благодарен за то, что голуба ни разу не назвала меня по имени. Потому как… Это — кому-нибудь объяснять?..

Зато теперь, когда обуревало нестерпимое желание погладить капризную чёлку, я уже не бил себя притворно по руке, а легонько гладил её. И Лёлька чуть слышно мычала в ответ — совсем не как Томка когда-то, а необычайно по-своему: светло и неприхотливо. И свет этот невидимый переполнял меня, давал новые силы поверить в то, что впереди не день и не два, а столько, сколько нужно, и я тоже засыпал безмятежней, чем даже в детстве. И это было лучшее наше время, если кто понимает, о чём я тут…

Слыхом не слыхивавшая ни о какой Анне Григорьевне, Лёлька лелеяла меня, как ни одного Достоевского вовек не лелеяли. Единственное: писанина моя интересовала её не больше, чем меня состояние продуктовых запасов. Что, впрочем, особо не огорчало, ибо полдела, как известно, даже дуракам не показывают. А девонька моя… это была Моя Девонька! И я сильно подозревал, что нелюбопытствие её произрастало из желания не навредить. А не вредить — мне, а значит, нам, а значит, и себе! — было одним из бессчётных талантов моей Лё. О тех же, которым предстояло открыться позже, я мог лишь догадываться, замирая всем сердцем.

Вам тоже кажется фантастическим долготерпение женского роду ребёнка? Тогда завидуйте в тряпочку, а замечания свои запхайте, куда фантазия подскажет!

6. Личный враг господа Бога

При таком раскладе мне следовало незамедлительно пересмотреть отношение к всевышнему. Хотя бы за то, что послал мне не кого-нибудь (ох уж он мог бы и подсуропить! это-то он умел), а Лёльку.

Но даже такой мзды мне было с него мало: я слишком уже созрел и разогнался, я был всецело поглощён оформлением своих откровений во что-то более-менее целостное и — смейтесь, смейтесь — непреходящее…

Работа радовала и окрыляла.

Подбитые аргументами домыслы молниеносно обретали силу фактов.

Эх, ничего ж себе, фанарел я, точно не сам их только что испёк, а если б это были свитки откуда-нибудь с берегов Мёртвого моря.

Заведённый Лёлькою распорядок просветлил измученные бессонницей и отсутствием внятной цели мозги. Я поражался ясности собственной мысли и со всею яростью и мощью громил основы родной цивилизации — во славу и на процветание грядущей.