Сергей Сеничев - Лёлита или роман про Ё

• Название: Лёлита или роман про Ё
• Автор: Сергей Сеничев
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011

13 лет назад Нью-Йоркским издательством Modern Library был выпущен рейтинг 100 лучших литературных произведений XX века написанных на английском языке. Четвертую строку в списке занял скандальный роман Владимира Набокова «Лолита»… 45 лет назад Набоков перевёл «Лолиту» на русский язык… 50 лет назад Стэнли Кубрик закончил первую экранизацию романа, за главную роль в которой Сью Лайон была названа «самой многообещающей начинающей актрисой»… 15 лет назад Эдриан Лайн снял новую «Лолиту» с Джереми Айронсом в роли Гумберта…

Год назад увидел свет роман Сергея Сеничева с очень похожим названием — «ЛЁЛИТА». 500 экземпляров книги мгновенно превратились в букинистический раритет.

---

Или — вмешаться? И для начала хотя бы сказать им, что всё не так, что чтить надлежит тепло ещё живых родителей, а не кладбищенские тени, что поклоняться стоит не оградкам на могилах, но здравому смыслу, подсказывающему, что, например, Петям нужны добротные протезы, а не глоток разбавленного кагору из общей серебряной ложки… Что не уберёгшие чести смолоду уже не восстановят её, как девственной плевы, каких поклонов остатки жизней ни бей и каких бабок в церковную кассу ни вбухивай… Что ты, Али, идёшь в толпу неверных и жмёшь на гашетку, думая в этот миг совсем не об аллахе, но о маленькой дочери, которой теперь есть на что купить немножечко чужого костного мозга, который, может быть — может быть — поможет ей дотянуть хотя бы до четвёртой в жизни весны… Или о старенькой матери, которой теперь есть на что отрезать вскормившую тебя и почему-то пожирающую теперь её саму правую грудь… Потому что, Али, твои эмиры шельмуют аллаха: он не может быть так жесток, чтобы милостиво ждать на небесах только нищих… Али Иваныч, любезный, почему, по-твоему, шейх сам не спешит к аллаху? Ты не думал, что копирайт на бога должен принадлежать всем или не принадлежать никому?

Но для начала нужно хотя бы сказать об этом.

А это-то и труднее всего — сказать — так, чтобы все всё поняли…

— Кхе-кхе…

— Да ничего не кхе-кхе!

— Да как раз кхе-кхе: клюёт вон у тебя, пока ты тут проповедуешь. Подсекай давай, ловец человеков, будет чем девочку на обед побаловать.

— Не ваше…

— Не наше. Только ты больно-то не горячись, мы ж разумеем: нейдёт роман, вот ты за что ни попадя и хватаешься, и околесицу несёшь: Али какой-то, Августина… К чему?.. Кризис жанра, Андрей Палыч, штука, конечно, коварная, но зачем же стулья-то…

— Ах вон вы куда! Жареным потянуло, так давай в несостоятельные меня рядить? Исписался! Иссяк! Сам мельницы строит, сам и воюет! Знакомо… Только не пройдёт у вас этот номер, дорогие мои.

— Да это как сказать…

— Неа! Не за тот лом хватаетесь, православные. Нету у вас против меня лома — не-ту!

— Но ведь буксует книжка-то, Андрюш…

— Ну да, ну да: кри-изис… творчески му-у-уки… Ярлык это. Мёртвая форма самой, может быть, живой изо всех материй. Измусоленное буквосочетание, которое могут позволить себе лишь люди, начисто лишённые мало-мальских представлений о муках вообще и уж об ентом самом творчестве в частности. Ну вот куда лезете-то? Это как если бы я взялся разъяснять металлургам про сляб, а животноводам про отёл — не берусь ведь. А вы — легко: да-да, муки творчества… И головушкой эдак участливо, типа, ну как же, что же, известное дело, тудыть его враскоряк… Кого враскоряк? Кудыть?

— Ну ты уж тоже не особенно-то…

— Не перебивать! Я вас слушал… Поймите же вы, смертные, что у нас на Олимпе…

— На Парнасе…

— Чего на Парнасе?

— У вас — у поэтов — на Парнасе.

— А я чего сказал?

— А ты — на Олимпе.

— Ну оговорился, чего придираться-то!.. У нас на… неважно где — всё немножечко по-другому. Муза — она же муза, она же не подружка какая-нибудь, не соседка, не мисс-чего-нибудь-там, к которой понятно и с какой стороны подкатить и за какое место ухватить… И музыка от неё — сфер звучание, а не пластинка запиленная… Как — это — вам — растолковать? Какими словами? Можно ли вообще это — словами?.. И потому мы лишь пытаемся. А вы — можете: муки, оп вашу мать, творчества…

Потому и смертные…

А муки, ребятушки, — это сумасшедший дом внутри.

Самый настоящий сумасшедший дом с кучей подозрительного народу, понимаете? нет?.. Это когда сидит в тебе целая дюжина Палычей, и каждый свой роман меж твоих строчек крапает, и тебе недостаёт лишь крупнокалиберного пулемёта — согнать их, соавторов непрошенных, к стене кирпичной облупленной и — длинной от пуза: тра-та-та-та-та-та! пока патроны не выйдут и они, гады, горой друг на дружку не лягут.

И не давишь на курок только потому, что это самоубийство, это всё равно, что выдать им, клонам, каждому по такой же железяке, а самому на их место и скомандовать: пли, ребята! Потому что кто из вас тринадцати параноиков настоящий и действительно право имеет — хз. Вот, что такое, милые мои, творчества муки.

И это если одним только глазком и всего на секундочку в наш дурдом заглянуть.

А мы там всегда…

Вот вы в отпуска мотаетесь, выходные у вас то и дело, досуг… Коля, ты как расслабляешься? Да я, Вась, стараюсь не напрягаться, правильно?..

— И что ж тут подсудного?

— Да никто не говорит, что это плохо, я ведь лишь разницу изобразить пытаюсь. На, допустим, элементарном примере: вот вы, когда пиво пьёте или вон лобком об лобок долбитесь — на чём сосредоточены? Правильно: на вкусе напитка и на… на ощущениях, в общем. А мы окаянные в тех же точно обстоятельствах вынуждены попутно от Палычей своих отмахиваться. Которые пулемёта твово не боятся и беспросыпно тут — ангелы-блин-хренители! И которым всенепременно отхлебнуть у тебя из кружки охота. А потом ещё и ритм, тобою взятый, откомментировать из-за плеча.

Ваш — когда-нибудь комментировали? Вот и заткнитесь! И просто представьте, как двое таких отхлёбывают, трое в очереди стоят-поторапливают — давай-давай, шустрей давай, в задних рядах тоже интересуются, а остальные, которых очередь вона ещё где — цоп за ручки, и покуда ты от передних отлаиваешься, коверкают твоё роскошество слова, на минутку только в сторонку отложенное. До полной потери начального смысла… А ты поди и разорвись! Это — понятно?

— В общих чертах.

— А понятно, так и кыш. Вопросы возникнут — перечтите, я на видном месте оставлю. И даже помечу, чтоб не путались: Иеремия, плач последний.

— Последний нехорошо, лучше крайний.

— Крайний тоже нехорошо. Ассоциации. Крайняя плоть, а плач пускай будет просто последний.

— Ну пускай… Выплакался, Иеремия?

— Не ваше, повторяю…

— Да нет, как раз наше, Андрюш. Потому как не очень понятно, с кем это ты тут всё время лопочешь.

— Да с вами, жлобьём.

— Тю!.. Да нас же нету. Сам ведь успорял.

— Да? А кто же это тогда жилы из меня целое утро тянет?

— А сам и тянешь. Некому больше. В связи с чем очень у нас серьёзные опасения за твоё состояние, мил человек. Ты как домой вернёшься — бумажки-то свои перелистай и подумай: почему там каждое наше му твоим затейливым почерком?.. Съел?.. Тогда ша изображать борьбу нанайских мальчиков, давай-ка ближе к сюжету.

— Постойте, это как же… С ума я схожу, что ли? От счастья что, тоже сходят?

— Кончай трепаться, сюжет гони, сюжет.

— Ох ты, мамочки! Да нате. Жалко, что ли.

Никогда зелень не бывает такой же зелёной как в начале мая. Никогда. А снег — голубым как в январе. А солнце — ярким как в сентябре. И значит, нет никаких четырех времён — три их, как у Бетховена: аллегро, анданте, скерцо и… снова: аллегро… А лето — выдумка математиков, которым всё удобнее делить на четыре — стихии, стороны света, масти в колоде, всё… А лета нет. Это отвратительное межсезонье годится лишь войны начинать да близких терять. Не хочу я никакого вашего лета. Боюсь я его. Июля боюсь!

— Милый, ты опять не понял? сюжет давай! сю-жет! сюуууу-жееееет!

5. Первая леди планеты

— Клюёт.

Я и не заметил, как она уселась рядышком — растрёпа в одеялке на плечах. И что поплавок перед глазами давно пляшет, не заметил.

— Ага.

— Ну и тащи её.

— Ага.

Её… А если это он?..

— Горе ты моё, — не выдержала Лёлька, поняв, что агакать я могу долго, и потянулась к удилищу.

До чего же ловко подсекла она этого, чуть не с локоть, красавца! (Форель, — решил я. — Пусть он будет форель). И с крючка сцепила. И, заметив, что отвернулся, подбодрила:

— Ладно тебе. Скоро привыкнешь…

Ох уж эта мне снисходительность!..

Знала бы ты, малявка, сколько вашей сестры на ней обожглось. Сколько именно уточнять не стал, отметив, однако, что уже записал малявку в их сестру…

— Ну вот, щас как запеку, вкуснотища будет — пальчики оближешь! Сначала свои, потом и мои в придачу. Пойдём? Или ещё посидим? — и придвинулась поближе, прижалась, и рукой моей себя обняла, и я не только не сопротивлялся — ещё и благодарен был.

Солнце совсем уже поднялось из-за леса.

По воде гонялись друг за дружкой две нескладные водомерки.

Убегавшая была чем-то похожа на меня.

— Курить охота.

— Ага.

— Чего??

— Да ничего, шучу я.

— Гляди у меня.

— Стро-о-о-огий!

— Ага.

— Но смешной…

Смешной, коза. И непутёвый…

До меня дошло, что эта рыбина — первое за весь год моё реальное участие в прокорме. Да и та наполовину. Кто знает, вытащил бы я её один, нет?..

Непростые, девонька, времена тебя ждут, если сама ещё не сообразила.

— Оголодаешь ты со мной, хозяйка.