Владимир Полуботко - Гауптвахта

• Название: Гауптвахта
• Автор: Владимир Полуботко
• Жанр: О войне

Эта история, написанная в эпоху Перестройки, странным образом пришлась не по душе нашим литературным перестройщикам. Они все дружно, в один голос заклеймили меня и мою повесть позором.

Причём основания для такого, как говорил кот Бегемот, резкого отношения были все как на подбор одно удивительнее другого. Например: городская тюрьма не могла находиться на улице имени Фёдора Михайловича Достоевского, точно так же, как и гарнизонная гауптвахта не могла располагаться на улице имени Чернышевского. Поскольку таких глубокомысленных и многозначительных совпадений в реальной жизни быть не может, то, стало быть, сюжет грешит условностью и схематизмом. То, что один из отрицательных героев повести еврей, — это, естественно, антисемитизм. То, что у одного из персонажей повести мать оказалась на Западе потому, что вышла замуж за американца, — явное недоразумение: автор просто не знал или забыл, что в описываемое время браки между советскими гражданами и представителями капиталистических держав были запрещены…

Разумеется, всё это чушь, которую я, автор, отметаю с презрением и гадливостью. В моей повести — всё правда. Всё было ровно так, как я описал, и мне ли, автору, не знать об этом.

Да ведь и подразумевалось-то на самом деле что-то совсем-совсем другое, а не то, в чём меня упрекали вслух. Что-то очень важное для придирающихся — вот только я так и не понял что. Да и понимать не хочу.

Тогда же моя повесть получила одобрение от Знаменитого Литовца. Он сказал, что повесть произвела на него сильное впечатление, а на насмешки призвал не обращать внимания. Помочь он мне так и не смог, хотя и пытался. Его как раз самого тогда травили: отлучили от всех без исключения постов союзного значения и велели сидеть в своей Литве и не рыпаться.

На долгие годы я отложил свою повесть в ящик письменного стола и совсем забыл о ней. И вот только теперь вспомнил. Как бы там ни было, а именно Знаменитому Литовцу я и посвящаю свою «Гауптвахту».

Полуботко В.Ю.

---

— Вот, товарищ полковник, таково положение дел на данный момент.

А величественный двухметровый конвойный полковник отвечает ему мощным басом:

— Ну, если не врёшь, то отрадно слышать, отрадно слышать…

6

А на столе у командира роты уже нет ничего лишнего.

Слыша за дверью шаги и голоса, Полуботок успевает спрятать гитару. И как раз вовремя, ибо дверь распахивается и громадная фигура полковника переступает порог кабинета.

Полуботок вытягивается в струнку.

— Здравь-жлай-тарщ-пол-ков-ник!

— Рядовой Полуботок? Как же — знаем такого, знаем: Полусапожек!.. Ну и как ты поживаешь тут — в своей писарской должности?

— Сносно, товарищ полковник!

— Много ещё осталось служить?

— Три месяца, товарищ полковник!

— Три месяца? — с большим сомнением повторяет полковник. — Ну, вот что: за безобразное ведение документации я — тебя прощал. И не раз. Но за ту пьяную драку-то как тебя можно простить?

Писарь молчит.

— Три месяца ему, видите ли, осталось! А два года дисциплинарного батальона — не хочешь?

— Товарищ полковник, — вмешивается Тобольцев. — В той истории не он играл первую скрипку… Его втянули…

— Втянули, не втянули — свою голову на плечах нужно было иметь!

Полуботок потупился, молчит.

— А ты под арестом уже побывал?

Полуботок молчит.

Полковник оборачивается к старшему лейтенанту:

— Товарищ старший лейтенант! Ещё на позапрошлой неделе я дал вашему ротному писарю десять суток. Так как же?

— Товарищ полковник… У меня — отчётность, много дел накопилось… Нельзя мне его сейчас отрывать от работы…

— Немедленно отправить на гауптвахту!.. В записке об арестовании напишешь… — задумывается. — За нарушение формы одежды — вот так напишешь. От имени командира полка — десять суток! А это — что за ножи у тебя такие?

— Изъяты при обыске у заключённых!

Полковник с любопытством рассматривает трофеи.

— Хорошие игрушки… — Оглянувшись через плечо, бросает писарю: — А ты, Полусапожек, — иди, иди. Прощал я тебя, прощал — грех тебе жаловаться.

— Да я и не жалуюсь, — отвечает Полуботок.

— Правильно делаешь. Ну а пока: собирай вещички.

— Есть! — отвечает Полуботок и уходит.

— Допекли они меня, — жалуется полковник старшему лейтенанту почти как своему человеку. — Допекли. Один мерзавец там уже сидит — на улице Чернышевского. И не знаем теперь, что с ним и делать — отдавать под трибунал или нет. Дал пока десять суток, а там посмотрим… А теперь ещё этот твой писарь.

— Товарищ полковник, в этой истории с пьянкой всё было не так просто…

— Да уж я догадываюсь и без тебя! Ладно… Вот этот ножичек я возьму себе. Для коллекции.

— Да, да! Разумеется! Можете ВСЁ взять!

— Ну, да я, пожалуй, так и сделаю! — отвечает полковник Орлик после некоторых колебаний. — Симпатичные, правда?

— Да, да, товарищ полковник, работа искусная. Зэки — они умеют!

— Послушай… — полковник сильно понижает голос. — Ну, да мы тут с тобой — свои люди… Я к тебе-то — зачем приехал? Тут дело такое получилось: мы с ребятами раздобыли свеженького пивка — очень хорошего качества. Редкого, я тебе скажу. Ну да я тебе оставлю бутылочку — попробуешь. Так вот: сейчас собрались на дачу ехать, а рыбки-то и нету. А что же это за пиво, если нет рыбы?

— Я сейчас сбегаю на кухню! К поварихе! У неё всегда всё есть!

И с этими словами Тобольцев стремительно исчезает.

А полковник Орлик сидит в кресле и нетерпеливо поигрывает ножичком.

7

И снова в командирском кабинете звенит гитара.

— Слава богу! — говорит Тобольцев в перерывах между бренчаньями. — Уехал!.. Умник!.. А ты бери-ка, наверно, чистый бланк записки об арестовании да и заполняй. — Тобольцев поёт:

Уймитесь, сомнения, страсти,
Душа истомилась в разлуке.
Я плачу, я стражду…

Полуботок тем временем заполняет бланк, читает: «…с содержанием…»

— В какой камере вы мне предписываете содержаться, товарищ старший лейтенант? В одиночной или в общей?

А Тобольцев будто бы и не слышит и всё поёт и поёт:

Я плачу, я стражду;
Не выплакать горе слезами…
Нет-нет! Так не пойдёт! Вот послушай:
Не выплакать горе ссслеза-а-ами…

Здорово, а?

— Неплохо, но патетики всё ещё маловато. Тут вам ещё работать и работать. Так что писать-то?

А ему в ответ грозное и музыкальное:

— Оружия просит рука-а-а!!!.. — А затем уже неожиданно нормальным голосом: — А тебе какая камера больше нравится?

— Даже и не знаю. Я ведь ещё ни разу не сидел на гауптвахте. Но, думаю, что в одиночной мне будет спокойней.

— Вот и пиши: «С содержанием в одиночной камере». — Бренча струнами, Тобольцев поёт:

Я плачу, я стражду;
Не выплакать горе слезами…

Рядовой Полуботок пишет.

Старший лейтенант Тобольцев — на неожиданно высоком художественном уровне! — продолжает исполнять романс на стихи Нестора Кукольника. И голос у него отменный, и инструментом владеет — очень даже. И что он здесь только делает с такими талантами? Шёл бы куда-нибудь в театр — может быть, знаменитым певцом стал бы.

8

Рядовой Полуботок и старшина Степанов спускаются по массивным деревянным ступенькам и движутся через двор солдатской зоны по направлению к воротам.

Во дворе слоняются без дела несколько солдат срочной службы; трое зэков расчищают снег под конвоем часового с автоматом. У ворот стоит другой часовой — это пост номер один. Этот часовой отпирает железную дверцу в железных воротах, и старшина Степанов первым выходит за пределы роты. Полуботок же, перед тем как выйти, оборачивается назад и радостно кричит часовому и всем остальным — солдатам и зэкам:

— Счастливо оставаться, ребятки! Через десять суток я вернусь к вам, на Свободу!

Степанову эта шутка очень не нравится, и он недовольно бурчит:

— Пойдём, пойдём, трепло чёртово! «На свободу»… Остряк-самоучка…

Железная дверь с грохотом закрывается, как бы заявляя всем своим суровым видом: ты изгнан!

9

Рядовой и старшина идут по улице Достоевского.

Слева, за декоративным чугунным забором, мрачные, почти крепостные стены громадной тюрьмы, справа — обычные дома: один, тот, что прямо напротив тюремных ворот — вполне современный и красивый, а остальные — дореволюционные трущобы.

Это не простое место, а историческое: в суровые годы кровавого царского режима пламенные революционеры томились вот за этими самыми стенами. Причём — в самом прямом смысле за этими самыми. Именно вот в этом месте, где сейчас прохаживается сверхсрочник с автоматом, был совершён взрыв стены, и в образовавшийся пролом все борцы за светлое будущее самым пламенным образом вырвались на свободу и благополучно сбежали, и вот теперь страна наслаждается тем, что они ей подарили.

Поворот направо — старшина и писарь оказываются на улице Гоголя, упирающейся перпендикуляром в улицу Достоевского. Если главная достопримечательность улицы Достоевского — тюрьма, то на улице Гоголя самое главное — театр имени Гоголя. Городские власти, наверное, вложили в это такой смысл: Достоевский читал на тайном сборище революционеров запрещённое цензурою письмо Белинского к Гоголю и вот попал в тюрьму; Гоголь же сочинил пьесу «Ревизор», и вот теперь в честь этого писателя назван театр. И вообще в этом городе все знаменитые русские писатели увековечены в названиях улиц. Есть тут и улица всё того же пресловутого Белинского, есть и улица Пушкина, и улица Лермонтова, и Тургенева, и Аксакова и многие другие. Причём все эти улицы не разбросаны как попало по всему городу, а сгруппированы в одном его районе — самом центральном.

Но поскольку наша история посвящена солдатской тематике, а не литературоведческой, то для нас сейчас интереснее всего улица имени Николая Гавриловича Чернышевского. Любимейшего писателя самого Владимира Ильича Ленина, который, кстати, тоже приложил руку к судьбе и репутации этого города — какое-то время он жил в нём, чему служит доказательством дом-музей великого вождя, куда всех солдат местного гарнизона водят на экскурсию в обязательном порядке.

Но Старшина Степанов и рядовой Полуботок направляются сейчас отнюдь не в дом вождя мирового пролетариата. Их конечная цель — эта самая улица Чернышевского, а точнее — некое учреждение, расположенное на этой улице.

Пока они туда идут, нам следует обратить внимание и на другие особенности данного города. Есть в нём какое-то необъяснимое свойство притягивать к себе весьма значительные события отечественной истории и вообще события. Например, здесь когда-то власть бурно переходила от белых к красным и — наоборот, здесь бесчинствовал печально знаменитый чехословацкий корпус, а в одном из тюремных учреждений именно этого города перевоспитывался будущий герой Великой Отечественной войны — тогда ещё несовершеннолетний правонарушитель Александр Матросов. Война уже давно отгремела, но по городу до сих пор ходят слухи: его там так довели, что, как только он оказался на фронте, бедняга тут же с горя взял да и бросился грудью на немецкий пулемёт… За последние два-три года по различным подразделениям описываемого здесь конвойного полка прокатился ряд самоубийств. Например, в третьей роте, откуда только что вышли старшина Степанов и рядовой Полуботок, было два самоубийства. К чести старшего лейтенанта Тобольцева — оба до его назначения в эту роту. Но и это не всё: спустя четырнадцать лет и пять месяцев после нашей истории — именно в этом городе несколько солдат именно этого самого конвойного полка дойдут до безумия и, захватив заложников и убив нескольких человек, попытаются умчаться куда-то в далёкие края на авиалайнере, который они потребуют для себя…