Андрей Ланьков - Август 1956 год. Кризис в Северной Корее

• Название: Август 1956 год. Кризис в Северной Корее
• Автор: Андрей Ланьков
• Жанр: История

КНДР часто воспринимается как государство, в котором сталинская модель социализма на протяжении десятилетий сохранялась практически без изменений. Однако новые материалы показывают, что и в Северной Корее некогда были силы, выступавшие против культа личности Ким Ир Сена, милитаризации экономики, диктаторских методов управления. КНДР не осталась в стороне от тех перемен, которые происходили в социалистическом лагере в середине 1950-х гг. Преобразования, развернувшиеся в Советском Союзе после смерти Сталина, произвели немалое впечатление на северокорейскую интеллигенцию и часть партийного руководства. В этой обстановке в КНДР возникла оппозиционная группа, которая ставила своей целью отстранение от власти Ким Ир Сена и проведение в КНДР либеральных реформ советского образца. Выступление этой группы окончилось неудачей и вызвало резкое ужесточение режима.

В книге, написанной на основании архивных материалов, впервые вводимых в научный оборот, рассматриваются драматические события середины 1950-х гг. Исход этих событий во многом определил историю КНДР в последующие десятилетия.

---

В этой связи встает один серьезный вопрос, на который мы должны попытаться ответить. С начала 1957 г. становилось все более очевидным, что Ким Ир Сен не собирается выполнять тех обещаний, дать которые в сентябре 1956 г. его вынудила советско-китайская делегация. Советское посольство располагало множеством фактов, не оставлявших сомнений в характере текущей политической ситуации. Хорошо было известно в Москве и о том, что в Корее быстро набирает обороты кампания репрессий, направленная в первую очередь против яньаньской группы и местных реформаторов, то есть против потенциальных сторонников советского курса. Однако Советский Союз не предпринял никаких попыток заставить Пхеньян выполнять сентябрьские решения — по крайней мере, в имеющихся в нашем распоряжении источниках следов таких усилий найти не удается. Каковы были причины такой пассивной политики? Доступные на настоящий момент советские документы не дают прямого ответа на этот вопрос. Возможно, такие документы существуют, но остаются засекреченными и недоступными. Впрочем, нельзя исключать и того, что из-за особой деликатности проблемы и, главное, ее тесной связи с советской внутренней политикой соображения по этому вопросу вообще никогда и никем не были доверены бумаге в полном объеме. Поэтому, чтобы объяснить советскую пассивность в 1957–1958 гг., мы вынуждены оперировать более или менее обоснованными предположениями.

Представляется вероятным, что в основе пассивности Москвы лежали в первую очередь глубинные перемены, происходившие в конце 1956 г. и начале 1957 г. как внутри СССР, так и на международной арене.

Первая и самая важная причина такого поведения Кремля, по-видимому, состояла в том, что осенью 1956 г. коммунистический лагерь потрясли два кризиса, которые начались почти одновременно и имели самые серьезные последствия. В Польше и в Венгрии вспышки народного недовольства достигли доселе невиданных масштабов. Умеренная критика местных руководителей сталинистского толка, вначале дозволявшаяся и даже поощрявшаяся Москвой, стала толчком для гораздо более радикального движения. Можно предположить, что кризисы в Польше и Венгрии сделали советское правительство менее терпимым к инакомыслию любого вида и, соответственно, более склонным к его подавлению любыми способами, включая и классические сталинистские методы. Польша и особенно Венгрия ярко продемонстрировали, что итогом либеральных экспериментов может стать опасная дестабилизация, и это неприятное открытие значительно охладило стремление Москвы продолжать антисталинские кампании в Восточной Европе. По определению Хо Ун-бэ «маленькой искры венгерского восстания оказалось достаточно, чтобы сжечь бутон северокорейской демократии»[319]. Более того, вопреки первоначальным ожиданиям Хрущёва, устранение некоторых политических ограничений не вызвало у населения особого желания активнее поддерживать режимы в восточноевропейских странах. Напротив, послабления только спровоцировали дальнейшее распространение недовольства, которое было направлено как против социалистической системы, так и против Советского Союза. Политическая либерализация, как это часто случается, не решила проблем, но вызвала к жизни лишь требования ещё больших уступок. Новые тенденции создавали прямую угрозу советским стратегическим интересам и заставляли Москву существенно умерить тот энтузиазм, с которым она поначалу распространяла идеи десталинизации среди стран социалистического лагеря. Эти опасения разделяли и китайские лидеры. Мао, с самого начала весьма неоднозначно относившийся к переменам, в конце 1956 г., ссылаясь на венгерские события, прямо предостерегал партию от опасности бесконтрольных реформ и потребовал не забывать о «классовой борьбе»[320]. В то же время кровопролитие в ходе венгерского восстания и его тяжелые международные последствия показали Москве, что применение силы обходится слишком дорого и что такого поворота событий следует по возможности избегать.

Необходимо упомянуть, что немалое впечатление на северокорейское руководство произвела так называемая «Октябрьская декларация» советского правительства, официально принятая 31 октября 1956 г. Эта декларация была составлена в те дни, когда кризис в Венгрии приближался к своей кульминации, непосредственно накануне советской вооруженной интервенции. Сегодня этот документ, когда-то широко обсуждавшийся и комментировавшийся, оказался практически забыт. Показательно, что эту «декларацию» редко упоминают даже специалисты, изучающие историю взаимоотношений Советского Союза и стран Восточной Европы. Современные исследователи, в общем, вполне обоснованно воспринимают «Октябрьскую декларацию» как тактический маневр, который был необходим для того, чтобы усмирить наиболее беспокойные элементы в «странах народных демократий» и выиграть драгоценное время в Венгрии. Однако, как теперь известно из ставших доступными документальных источников, в декларации была и определенная доля искренности. Хотя последовавшие вскоре события в Венгрии сделали «Декларацию» политически бессмысленной, опубликованные материалы дискуссий в Политбюро ЦК КПСС показывают, что в момент ее принятия и сам Хрущёв, и его окружение воспринимали этот текст вполне серьезно[321].

Как уже говорилось, в Северной Корее к декларации отнеслись с большим вниманием. На следующий день после ее появления, 1 ноября, текст «Октябрьской декларации» был опубликован на первой полосе «Нодон синмун» и с этого момента политики и пресса регулярно стали ссылаться на нее.

«Декларация» стала выражением некоторого раскаяния советского руководства. В первом параграфе признавались «серьезные ошибки», имевшие место в отношениях между братскими странами: «…Были ошибки и действия, нарушавшие принципы равенства в отношениях между социалистическими странами». Однако далее утверждалось, что Москва полностью осознала былые ошибки и полна решимости их исправить: «XX съезд КПСС подчеркнул необходимость учитывать специфику и исторический опыт стран, ступивших на путь строительства новой жизни». В «Декларации» содержалось торжественное обещание впредь не нарушать суверенитета других социалистических стран. Авторы декларации также обещали обсудить возможность отзыва советских военных и технических советников, чья излишняя активность часто раздражала «народные демократии», и даже намекали, что предметом обсуждения может стать сам факт советского военного присутствия в этих странах[322].

Главным образом «Декларация» предназначалась недовольным союзникам Советского Союза в Восточной Европе. Для руководителей КНДР ключевыми словами этого документа были: «Прочный фундамент уважения полного суверенитета каждой социалистической страны… заложенный XX съездом КПСС». Это было обещанием отказаться от вмешательства во внутренние дела других социалистических стран. Независимо от действительных намерений Советского Союза, северокорейские лидеры восприняли (или притворились, что восприняли) «Октябрьскую декларацию» как данную Москвой гарантию невмешательства в дела других социалистических стран. Ким Ир Сен и его приближенные могли питать немалые сомнения по поводу искренности Москвы, но «Октябрьская декларация» давала им квазизаконную защиту, являясь неким официальным документом, на который можно было при необходимости ссылаться. Видимо, именно поэтому эта «Декларация» так широко упоминалась в печати.

Могли быть и другие причины того, что СССР остался в стороне, когда Ким Ир Сен снова начал репрессивную кампанию против оппозиции и вернулся к своей прежней политике. В частности, обозначившиеся расхождения с Китаем могли в немалой степени охладить стремление Советского Союза защищать людей, которые по большей части (и вполне обоснованно) воспринимались как агенты китайского влияния. Как мы помним, в 19561958 гг. жертвами гонений становились в основном лидеры яньаньской фракции, а их падение означало снижение китайского влияния в Пхеньяне. В новых условиях такой поворот событий едва ли волновал Москву. В то же время готовность СССР принимать перебежчиков из Северной Кореи и предоставлять им политическое убежище была среди прочего и явным предупреждением для Пхеньяна.

К ужесточению мер против оппозиции объективно толкали и события в Китае, где вспышка либерализма оказалась очень непродолжительной. В июне 1957 г. либерализм «движения ста цветов» внезапно сменился репрессивной «кампанией по борьбе с правыми»[323]. В ходе этой кампании различным видам публичного «порицания», ссылкам и арестам подверглись многие представители интеллигенции и другие инакомыслящие, в том числе и из среды тех партийных кадров, которые несколькими годами ранее слишком уж увлеклись либеральными идеями реформаторов. После короткого периода колебаний маоистский Китай взял курс на отказ от десталинизации и установление неограниченной личной диктатуры «Великого кормчего» — процесс, который вскоре привел к кровавому хаосу «культурной революции». Ким Ир Сен, свободно владевший китайским языком и регулярно читавший китайскую прессу, очень внимательно следил за событиями по ту сторону реки Ялуцзян и едва ли мог не заметить перемены в китайской официальной позиции. С его точки зрения, происходившее в Пекине свидетельствовало о том, что в новых условиях китайские власти не будут настаивать на проведении в жизнь примиренческих, пролиберальных, почти «ревизионистских» решений сентябрьского пленума.