Ю. Щербачев - Поездка в Египет

• Название: Поездка в Египет
• Автор: Ю. Щербачев
• Издательство: Университетская типография (М. Катков) на Страстном бульваре
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1883

Поездка эта относится собственно к 1876 году. Однако, за истекшие семь лет на берегах Нила и Суэцкого канала ничто не изменилось из того, что здесь описано: предлагаемые наброски ни политических, ни экономических вопросов не затрагивают а касаются исключительно путевых впечатлений туриста, осмотревшего то, что осматривалось, осматривается и во веки будет осматриваться в Египте.

Наброски эти разновременно появились на страницах Русского Вестника. В настоящей книжке некоторые утомительные подробности — по большей части археологические — перенесены из текста в примечания.

---

А теперь разве я наяву гуляю по этому очарованному саду? Давно ли бежал я вприпрыжку, навстречу неугомонному тысячеголовому чудовищу, грозившему унести и раздавить меня. Вокруг все дышит покоем и негой; лист не шелохнет на деревьях; возле искусственной пещеры бабочки лениво перепархивают с камня на камень; другие уснули, лаская крылышками цветы: над водою склонилась плакучая ива, и по пруду, словно влюбленные, задумчиво плавают лебеди.

Однако есть дневная пера, когда человеку и в самом чудном крае, при самых высоких эстетических наслаждениях, хочется завтракать. Проснувшись от поэтического забытья, я направляюсь домой.

В Каире завтрак, обыкновенно слишком сытный, подается в час, и до обеда, в восемь часов, успеваешь, заменив осла извозчичьею коляской, сделать одну из стереотипных загородных поездок.

Характер здешних извозчиков можно очертить двумя словами: они — те же ослятники, иначе великие негодяи, и плохо приходилось бы иностранцам, если б для езды— как по городу, так и за городом — не было установлено подробной таксы.

Прогулка возбуждает аппетит, и по возвращении обед кажется весьма вкусным; впрочем Аббат, несмотря на свое внешнее убожество, славится отличною кухней.

Вечер я провожу в одном из театров, — в «Итальянской опере» или во «Французской комедии». Играют в них поочередно: один день дается опера или балет, на следующий — драматическое представление и т. д. Цены местам довольно умеренные (кресло первого ряда в «оперу» стоить десять франков, в «комедию»- пять).

Здешние театры нужно причислить к первостепенным: Аида, которую Верди написал для хедива, идет в Каире лучше чем где-либо; Офенбаховские и Лекоковские оперетты обставлены во всех отношениях превосходно, — костюмы свежи, декорации художественны, певцы и в особенности певицы сделали бы честь любой столичной сцене;—только в комедии игра актеров могла бы иметь более французской живости и грации. Я чаще бываю в опере и сижу до тех пор, пока не опустится в конечный раз эмблематический занавес.

Кстати о занавесе. Кисть живописца изобразила на нем состояние современного Египта: полуголые феллахи строят под руководством муз новый Парфенон; на ступенях его возлегает Феб, вдали пирамиды и мечеть, прикрытая кактусами.

— Это вовсе не Феб, это портрет, говорил мне однажды генерал Федоров: вглядитесь хорошенько; не узнаете? так и читаешь на его лице: «сниму последнюю рубашку с подданного, чтобы в Египте пощеголять европейскою цивилизацией…»

Представление кончается поздно, — иногда во втором часу.

Нехотя иду я обратно в гостиницу. Над городом волшебно светит луна, и серебряная пыль прозрачным туманом висит в воздухе. Пальмы, поднявшись еще выше к небу, дремлют в ночном безветрии. Затих грохот разъезда карет; по сонным улицам, еле звеня бубенчиками, проходит лишь запоздалый караван: Арабы, укутанные с головою в бурнусы, мерно покачиваются на высоких седлах.

И как резкий разлад доносится откуда-то напев:

 Pore adore — c‘est Giioflee!..

Дома охватит меня слабый, оранжерейный запах гари и глины. В комнатке моей так тесно, что приходится шагать через открытые саквояжи. Ведя жизнь перелетной птицы, я по мере надобности достаю из них белье и платье, но не разбираюсь окончательно; знаю, что на дне уложены черные мысли, беспокойства, скука и те мелкие заботы и хлопоты, которые неприметно отравляют жизнь. Впрочем до полной раскладки далеко; много светлых дней впереди, — и я сплю сном ребенка, пока не разбудят меня, прокравшись сквозь кисею по юга, лучи восходящего солнца… Лишь бы ночью за стеною не кашлял Швейцарец.

* * *

В Каире я посетил цитадель, мечети Гасан и Эль-Азар, гробницы Халифов, молельню воющих дервишей, Ниломер, коптскую церковь Абу-Сиргэ, Эль-Амр, Булак и хедивские конюшни.

Хотя для проверки объяснений, за которыми Тольби не лазил в карман, мне и случаюсь перелистывать Murray, но из боязни, чтобы настоящие беглые наброски сами не разрослась в скучный Путеводитель, я, при описании поименованных мест, ограничусь, насколько возможно, личными впечатлениями.

―

Цитадель расположена на холме в восточной части города; сюда ездят смотреть «Мехмеда-Али», «колодезь Иосифа» и «Скачок мамелюка.»

Построенная по образцу стамбульских мечетей, — с высокими минаретами, — мечеть Мехмеда-Али так же хороша, как ее оригиналы; внутри своды, поддержанные четырьмя столпами, пестреют арабесками и яркими стеклами окон.

«Колодезь Иосифа» существует с незапамятных времен. В XII веке основатель цитадель, Селлах-Эддин Юссуф, очистил его от песку и оставил ему свое имя (Юссуф-Иосиф). Тольби однако полагает, что колодезь получил название от Иосифа Прекрасного, которому будто бы служил темницею.

Кругом стенок, в земле, прорыт до самого дна спиральный ход, по которому в старину вывозили на быках воду. Теперь ее добывают несколько иначе: быки вращают над колодцем большое колесо: на его обводе надето достающее до низу ожерелье кувшинов, обернутых горлышками в ту сторону, куда колесо вертится; таким] образом, нижний кувшин на глубине сорока сажень черпает воду, в то время как верхний, над землею, выливается в подставленный желоб. Подобный способ качания распространен во всем Египте.

Я спускался на дно; часть его занята сухим пространством. Колодезь так глубок, что широкое отверстие в вышине кажется маленьким светлым четвероугольником; внизу царит непроницаемый мрак, которого не разгоняет пламя свечи, в руках у сторожа, воздух неподвижен как в склепе, — и чувствуешь себя

Tief unter dem Schall der menschlichen Rede.

Звуки наружного мира не долетают до поверхности воды; лишь капля, падающая все в ту же точку, уныло звенит в темноте и жалуется на свое одиночество.

— If you please, не угодно ли? сказал сторож, поднося огонь к стене сочащейся от сырости: легионы путешественников оставили на ней свои никому не нужные имена.

Западная сторона цитадели, обращенная к городу, пр<?сечена обрывом, и в этом месте крепостной вал заменяет железная решетка. Под ногами простирается загадочный как сфинкс светло-бурый Каир, плоские кровли которого осенены пальмовыми венцами, дальше стелется зеленая низменность, изрезанная плесами Нила, а на горизонте застыли волны песчаного Океана-Сахары с маяками-пирамидами на берегу.

К «Скачку мамелюка», так зовется обрыв, идут, побывав в Иосифовом колодце. Человек, только-что выбравшись из недр земли, не ожидает видеть ее с высоты птичьего полета и, обвороженный, стоит без слов и без мыслей, точно попал на тот баснословный остров, где все забывается — и друзья, и слава, и родина….

Если Тольби прав относительно первоначального значения колодца, мне понятно, почему Фараонов виночерпий, по выходе из темницы, не вспомнил о своем товарище заключения.

На площадке, откуда теперь я спокойно наслаждаюсь панорамой, пол-столетия назад, в такое же солнечное утро, всадники в богатых одеждах метались в страхе у края пропасти; слышались выстрелы, стоны умирающих, проклятия, мольбы о пощаде…. 16 февраля 1811 года здесь совершено было избиение 480 вождей мамелюков. Приглашенные Мехмедом-Али, под предлогом какого-то торжества, они доверчиво явились в цитадель. Лишь только все въехали, ворота захлопнулись, и со стен, с башен, с кровель зданий открылась пальба; вожди напрасно искали спасения в бегстве, — выходы были заперты. Видя пред собою неминуемую смерть, несколько наездников вместе с конями ринулись в бездну; в числе их был знаменитый Эмин-Бей, каким-то чудом оставшийся в живых и даже, как уверяют, не потерпевший ушибов. Властелин, когда к нему привели схваченного беглеца, сказал: «Аллая кебир» (Бог велик), — и с той поры могущественный вице-король и последний из мамелюков стали неразлучными друзьями. Предание это передавал мне в Александры один почтенный египетский — старожил.

«Я однажды видел их вместе в ложе театра», заключил он свой рассказ: «на Эмин-бее был пурпуровый плащ (мамелюк до самой смерти продолжал носить сословный наряд). Мехмед-Али, наклонившись, разговаривал с ним вполголоса и часто икал… Нервная икота не оставляла вице-короля с тех пор, как, притаившись у одного из дворцовых окон, глядел он на жертвы своего вероломства. В мое время дворца уже не существовало: в 1824 году, по приказанию вице-короля, он был взорван порохом и над развалинами его строилась мечеть Мехмеда-али».

Я припоминал на месте кровавую легенду и старался не слушать комментариев Тольби.

«Their nomber was 7,000», повествовал он, «and all where on their donkeys» [29]…

Близ круглой площади Гумэлэ стоят рядом две большие мечети: одна, еще неоконченная, Эль-Руфайэ, строится исключительно на иждивение матери Измаил-паши; другая — Гассан — сооружена в XIV веке. Интересна только последняя. Основатель её, с ужасно длинным именем (Мелик-эн-Назир-Абу-эль-Маали-Гассан-ибн-Калуан), пораженный великолепием мечети и опасаясь, чтоб архитектор не выстроил подобной или лучшей вне пределов страны, велел будто отрубить ему руки. По моему, храм даже не величествен и только подавляет своею громадой. Внутри, на грязно-белых стенах нет украшений, кроме фальшивых парусов да надписи обручем ниже купола; по средине — гробница Гассана. Темною стариной веет отовсюду; на каменном полу черные пятна, следы кровяных луж: мечеть служила и до наших времен служить местом сходбищ и буйных расправ во дни народных возмущений. Мрачные сказания связаны с её именем: так, по словам историка Макрици, один из минаретов, обрушившись, задавил 300 человек.