Луи де Берньер - Бескрылые птицы

• Название: Бескрылые птицы
• Автор: Луи де Берньер
• Издательство: Эксмо
• Жанр: О войне
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-699-21208-8

Британский писатель, лауреат множества европейских литературных премий Луи де Берньер написал «Войну и мир» XX столетия, величайшую сагу о любви и войне. История греко-армяно-турецкого геноцида в Малой Азии, история жизни захолустного турецкого городка Эскибахче, захлестнутого Первой мировой войной и турецкой войной за независимость, история любви, покореженной Временем, — в романе «Бескрылые птицы». Остров, затерянный в Средиземном море; народ, захваченный вихрем Второй мировой; люди, пронесшие страсть через десятилетия, — в романе «Мандолина капитана Корелли», продолжении «Бескрылых птиц». Две блистательные истории любви, две грандиозные военные эпопеи, две истории о том, что делает с людьми война.

---

Эпилог

1. Что сделал новый имам

Новый имам был из тех дуболомов, кого нашпиговали стереотипами в духовных училищах Коньи. Вскоре после ухода христиан его посетило праведное вдохновение, и он воспламенил немногих сторонников на свершение священных дел.

Во-первых, они взломали запертые двери покинутых домов, сочтя излишним спросить ключи у соседей, ибо Аллах вознаграждает чрезмерное усердие. Отыскав в домах запасы вина, они вытащили кувшины на улицы, где и опорожнили. Оскверненные вином сосуды разбили вдребезги, а затем выдрали и сожгли виноградники, даже те, чьи плоды предназначались исключительно на изюм.

Во-вторых, они сходили в храм Николая Угодника в нижней оконечности города — церквушку, где в стропилах проживал филин, — и в белую часовенку на вершине холма у древних гробниц. В обеих церквях они прилежно выскребли глаза всем фигурам, изображенным на фресках, и разломали оставшуюся церковную утварь.

В-третьих, из склепа позади церковки с филином они вынесли и сбросили с утеса оставшиеся кости христиан.

В-четвертых, они уничтожили все символические изображения на древних ликийских гробницах.

В-пятых, длиннющими шестами они сбили в маленькое стадо свиней, поневоле брошенных прежними хозяевами. Этих свиней они загнали на вершину утеса с часовенкой и на глазах Ибрагима, сидевшего там со своими козами и по-прежнему полного ужаса от случившегося с Филотеей, столкнули визжавших и верещавших животных с того же обрыва, откуда сбросили христианские кости.

Из всех этих деяний лишь последнее получило нескрываемое одобрение жителей в целом, поскольку в обычном мусульманине необъяснимо глубоко укоренен запрет на свинину. Однако многие никогда не забудут аппетитный аромат жареной свинины, что прежде плавал над городом, будя желание и отвращение разом. Остальные священные акты, особенно уничтожение вина, были встречены тревогой и ужасом в разной степени, однако людей устрашал безумный огонек моральной уверенности в глазах тех, кто действовал по предписаниям Аллаха, изложенным в святых книгах, которые никто не мог прочесть. С этих событий в городе потянулись беспредельно нудные годы почтенности, соблюдения правил и приличий, отчего жизнь всем казалась вдвое длиннее, и даже критские изгнанники разучились петь суты[124] и танцевать пентозали. И только множество сторонников Алии, впервые за всю историю ощутивших себя меньшинством, поскольку других меньшинств не осталось, упорно следовали старым обычаям и избежали мертвящей тягомотины безрадостной жизни.

В Греции уничтожили почти все мечети и осквернили мусульманские кладбища. Нет сомнения, что эти деяния совершались с исступленным праведным рвением, весьма идентичным тому, что пережили святоши-вандалы в Эскибахче.

2. Я Каратавук

Примерно через год после ухода христиан и поселения на их место критских мусульман мне как-то понадобился ножик, чтобы отрезать кусок веревки, но я нигде не мог его найти. Потом вспомнил, что в армии носил нож в ранце, и подумал — вдруг там завалялся?

Отыскал ранец, пошарил в нем, но ничего не нащупал и тогда перевернул — может, выпадет? Однако выпал не нож, а кожаный кошелек, старый и ссохшийся.

Я его поднял, заглянул внутрь и увидел горсточку земли, которую друг Мехметчик дал мне с собой на войну, когда нам было лет по пятнадцать. Я вспомнил, как он говорил, что, когда вернусь, надо положить землю на то же место, откуда взяли, и что у нее особый, неповторимый запах.

Я поднес кошелек к носу и понюхал, но пахло только кожей. Потом я пошел к дому ходжи Абдулхамида, где по-прежнему жила его вдова Айсе, и нашел место у стены, откуда мы взяли землю. На секунду я замешкался, потому что пришла мысль — вдруг опять придется идти на войну? Но затем опростал кошелек, чтя наказ Мехметчика. Посмотрел на кучку и растер ногой, ровняя с землей. Встал на колени и понюхал (если б кто меня увидел, определенно подумал бы, что я молюсь), и теперь пахло нормальной землей.

Пришли грустные мысли о Мехметчике: ему-то уж точно не удалось взять отсюда земли. Знать бы, где он, послал бы ему горсть.

Как-то я разговорился с отцом семейства, что заняло дом Мехметчика, он один из немногих критян изъяснялся на турецком. Я поведал ему историю с землей, он просиял, сходил в дом и вернулся с кошельком. Развязал тесемку, дал мне заглянуть и сказал:

— Критская земля.

— Рано или поздно она будет пахнуть кожей, — заметил я.

Он лишь пожал плечами:

— Все меняется.

Чуть позже критянин рассказал, что высыпал землю в горшок, где рос базилик из семян, привезенных с родины, чтобы получилось настоящее критское растение. Оно выросло очень крепким, он взял от него семена, а потом брал семена от новых посадок и раздавал людям, так что теперь у всех нас на подоконниках растет критский базилик, который приправляет нашу еду и отпугивает мух.

Ножик я так и не нашел.

3. Памук

Однажды в начале лета Рустэм-бей курил во дворике, когда из дома с криком «Хозяин, хозяин! Памук совсем плохо!» выбежал слуга.

И правда, кошка лежала на боку, лапы подергивались, в глазах безумный ужас, дыхание хриплое и прерывистое.

— Ох, бедная Памук, — сказал Рустэм-бей, присев на колени. Он погладил кошку по голове; под пальцами — бархатистые уши и черепок под кожей. — Совсем старенькая. Шерстка да кости.

— С характером была, — вздохнул слуга. — Что делать-то, хозяин?

— Наверное, лучше убить, чтоб не мучилась в конце.

Слуга опешил. Он любил кошку и испугался, что умерщвлять ее прикажут ему.

— Только не я, хозяин, — взмолился слуга. — Пусть кто-нибудь другой.

— Я сам, другому не позволю, — сказал Рустэм-бей.

Слуга перевел дух.

— А как это сделать?

— Можно утопить, свернуть шею, отрубить голову, задушить или пристрелить. — Мягкий тон Рустэм-бея опровергал откровенную жестокость слов.

— Жалко пачкать кровью такую красивую белую шерсть.

— Я вынесу ее на улицу. Дай какое-нибудь толстое покрывало, — приказал Рустэм-бей.

Во дворе он плотно укутал кошку и, взяв на руки, сел в кресло. От кошачьей макушки сладко пахло пылью.

Горестно раскачиваясь с закрытыми глазами, Рустэм-бей прижал старую кошку к груди. Правая рука надавила чуть сильнее. Рустэм надеялся, что вконец ослабевшее животное не понимает, что происходит, и шептал:

— Бисмиллах аллах акбар, бисмиллах аллах акбар, бисмиллах аллах акбар…

Слова отвлекали от печали.

Голова Памук завалилась набок, вывалился розовый язычок, и Рустэм понял, что кошка больше не дышит, но еще долго сидел, крепко прижимая ее к груди.

Наконец справившись с собой, он внес закутанную Памук в дом.

— Умерла, — сказал Рустэм слуге, который все это время на почтительном расстоянии ошивался в дверях.

— Что теперь? — спросил слуга. — Унести и оставить на холме?

— Нет. Принеси лопату. Мы давно решили, что похороним Памук на ее любимом месте под апельсиновым деревом. Она часто там нежилась.

— Позвольте мне это сделать, хозяин, я с радостью…

— Нет. Я сам ее похороню.

Потом, глядя на земляной холмик, Рустэм-бей вспоминал, как много лет назад в Галате впервые увидел молоденькую Памук, которая зыркала и сердито шипела из большой ивовой клетки для птиц, венчавшей гору Лейлиного багажа. Один глаз голубой, другой желтый, и абсолютно белая шерсть. «Это еще что?» — спросил он. «Кошка», — ответила Лейла. Он тогда не любил кошек и сухо сказал: «На кошку я не рассчитывал».

«Я много на что не рассчитывал», — подумал Рустэм-бей. Забавно: связь с кошкой пережила отношения с любовницей, хотя есть некое мистическое чувство, что подлинные узы никогда не прерываются.

Не желая показывать слугам, что расстроен, Рустэм-бей отыскал письмо Лейлы-ханым, которое так и не прочел, и, сунув его в карман пиджака, отправился в город. Миновав красивые дома, в которых некогда жили армяне, он остановился там, где во исполнение обещания начал строить мечеть. Сейчас здесь все поросло сорняками и чертополохом, посреди стройки вытянулось миндальное деревце; все вместе походило на древнегреческие руины. Наверное, надо бы устыдиться, что дело не закончено, тем более теперь, когда в городе есть мужчины, ведь это позор в глазах жителей, но одна мысль о затее наполнила душу неимоверной усталостью. Рустэм-бей дернул плечом и сказал себе: «В конце концов, мечетей Господу хватает».

Он пошел дальше, пробираясь по косогору сквозь колючий кустарник. Миновал ликийские гробницы, где обитал Пес, и саркофаг святого. Увидев Ибрагима-рехнутого с Кёпеком и козьим стадом, он приостановился послушать, как пастух выводит на кавале странно красивую, но бессвязную мелодию. Наконец козьей тропой Рустэм добрался до края обрыва.