Луи де Берньер - Бескрылые птицы

• Название: Бескрылые птицы
• Автор: Луи де Берньер
• Издательство: Эксмо
• Жанр: О войне
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-699-21208-8

Британский писатель, лауреат множества европейских литературных премий Луи де Берньер написал «Войну и мир» XX столетия, величайшую сагу о любви и войне. История греко-армяно-турецкого геноцида в Малой Азии, история жизни захолустного турецкого городка Эскибахче, захлестнутого Первой мировой войной и турецкой войной за независимость, история любви, покореженной Временем, — в романе «Бескрылые птицы». Остров, затерянный в Средиземном море; народ, захваченный вихрем Второй мировой; люди, пронесшие страсть через десятилетия, — в романе «Мандолина капитана Корелли», продолжении «Бескрылых птиц». Две блистательные истории любви, две грандиозные военные эпопеи, две истории о том, что делает с людьми война.

---

— Не уходи! — кричала Айсе. — Не уходи!

Ее вопль оказался заразительным, и другие застонали, глядя на проходящих христиан. Мужчины судорожно сглатывали, а женщины дали волю слезам. Вскоре вой и стенание, немыслимо умноженные толпой, стояли как на похоронах, где плачут убитые горем. У древних гробниц на холме Пес, насторожившись, прислушался, а сержант Осман, шедший среди переселенцев, подумал, что в жизни не слышал ничего более бередящего душу — не сравнить даже с криками умирающих на ничейной земле.

Испуганные христиане, начавшие одиссею тягот и утрат, вошли в безмятежно душистый сосновый бор за городом, а в ушах у них еще долго билось эхо душераздирающего плача оставшихся. Путники миновали мусульманских покойников, что под накренившимися побеленными надгробьями в тихом забвении сливались с землей. Люди вбирали в себя окружающее с особой жадностью, сознавая, что лишь в драгоценной памяти вновь увидят лицо своей родины.

Их уводил прочь ослепший от слез отец Христофор. Он прерывал моление, чтобы поцеловать серебряный оклад иконы, и продолжал читать все молитвы к милосердию, какие помнил.

— Верховные воители ратей небесных, мы, недостойные, молим вас охранить нас своею молитвою, и укрыть нас крылами славы вашей бесплотной, ибо оберегаете вы нас, падших и упорно взывающих, избавьте же нас от напастей… — пел Христофор, мучимый острым, неудержимым подозрением, что молитвы взлетают к пустому небу.

89. Я Филотея (15)

Когда комиссия пришла оценивать имущество, никто особо не обеспокоился. Мы не верили, что нас вышлют, мы ведь по-гречески не говорили. Только Леонид-эфенди и отец Христофор знали греческий.

— Мы не греки, мы оттоманы, — сказали мы.

А комиссия отвечает:

— Оттоманов больше не существует. Если вы мусульмане, вы — турки. Если вы христиане и не армяне, но местные, вы — греки.

— А то мы не знаем, кто мы такие, — говорим мы, но комиссия не стала слушать, а принялась оценивать наши пожитки.

Приход жандармов с указом всех ужасно потряс, времени на сборы не дали, никто не знал, что делать и что с собой брать, паника неописуемая.

Многие кинулись продавать имущество соседям, каждый пытался что-нибудь сбыть, и потому все уходило за бесценок. Мой отец Харитос тоже мотался с горшками и коврами, пытаясь их продать. Мой брат Мехметчик дезертировал из трудового батальона, считался вне закона, и мы не могли его известить. Моя мать Поликсена вопила и хваталась за голову, пока мы раскладывали пожитки и собирали еду. В конце концов она решила оставить свой сундук у вдовы ходжи Абдулхамида Айсе, надеясь, что когда-нибудь вернется за ним и заберет. Я помогала тащить сундук, Айсе-ханым была ужасно расстроена, и нам пришлось ее успокаивать.

Я просто разрывалась. Мы с Ибрагимом обручены, а он ушел далеко в горы с Кёпеком и козами. Я христианка, но стала бы мусульманкой, если б вышла за Ибрагима. Я не знала, что делать. Я его любила, но понимала, что пока он не в себе, и еще знала, что он совсем рядом. Я любила отца с матерью и хотела уйти с ними в наш новый дом, но также хотела остаться и выйти за любимого, когда он поправится.

Все это крутилось в голове, и уже не было сил терпеть, думала, с ума сойду от терзаний, и когда мать отвернулась, я побежала по улице мимо богатых домов, где раньше жили армяне, а потом пробиралась сквозь колючий кустарник среди гробниц, натолкнулась на Пса и спросила:

— Пес-эфенди, скажите, пожалуйста, куда Ибрагим повел коз?

Он показал на холм у моря и покачал пальцем, будто говоря: «Не ходи», но я все равно пошла.

90. Письмо Лейлы-ханым к Рустэм-бею

Дросула прибежала в особняк Рустэм-бея, чтобы наскоро попрощаться с хозяйкой, которой они с Филотеей так долго служили, и никак не ожидала, что Лейла-ханым воспримет новость подобным образом. Внезапное появление сержанта Османа с жандармами всех повергло в ужас и смятение, а Лейлу-ханым явно взбудоражило и разволновало.

— Вас вправду увозят в Грецию? — без конца спрашивала она. — А куда в Греции? На чем вас везут? Сколько времени займет дорога?

В ответ Дросула лишь пожимала плечами и повторяла:

— Никто не знает, никто. Велено собраться на площади со всем, что можем унести. Больше ничего не сказали.

— Греция, — задумчиво произнесла Лейла. — Вас увозят в Грецию. — В ее глазах светился огонек, будто в предвкушении чего-то упоительного.

Дросуле некогда было вожжаться с Лейлой в ее странном изумлении. Дома ждала мать, пытавшаяся управиться с пьяным в стельку отцом семейства, который ежеутренне напивался ракы, дабы заглушить вечную зубную боль. Вдобавок, предстояло дождаться мужнина решения, как им поступить. У Герасима имелся план, казавшийся и безумным, и единственно возможным. А потому женщины обнялись, обнадежили друг друга, мол, бог даст, еще встретимся, и Дросула поспешила домой сквозь нараставший хаос скоропалительного ухода.

Дрожа от возбуждения, но ужасаясь глупостям, которые готова была совершить, и грозным несчастьям, которые могла навлечь на свою голову, Лейла на минутку присела и попыталась мыслить разумно. Рустэм-бей был в отлучке — охотился в горах, и у Лейлы сжалось сердце при мысли о том, что она собирается сделать. Спросив бумагу и перо, она села к столу и принялась старательно писать. По ее щекам катились слезы.

Мой лев,

пишу в жуткой спешке, времени мало, а сделать нужно многое. Возможно, ты никогда не прочтешь это письмо, но я бы ужасно себя чувствовала, если б ушла просто так. А ведь я даже не знаю, умеешь ли ты читать. Так и не выяснила. И потом, приходится писать по-гречески греческими буквами, по-другому я не умею. Нет времени переводить турецкие слова в греческие буквы, а турецкого алфавита я не знаю вовсе. В результате может оказаться, что я пишу письмо себе.

Знай, мой лев: когда ты купил меня у Карделен, я сначала любила тебя из страха и по необходимости. А потом безоглядно полюбила душой и телом. То были райские годы. Затем наша любовь превратилась в любовь брата и сестры, и настали годы покоя и согласия. И оттого, что наша любовь стала такой, я могу покинуть этот дом и продолжать любить тебя, не умирая от горя. Я стану скучать по тебе, и в моем сердце всегда будет прогал с очертаниями Рустэм-бея, я вспомню тебя каждый раз, когда буду играть на лютне, есть чеснок или делать все то, что мы делали вместе. Я буду скучать по тебе, но печаль моя не станет невыносимой, потому что мы любим друг друга, как брат и сестра, а не как возлюбленные. Надеюсь, что и в твоем сердце навсегда останется полынья с очертаниями твоей Иоанны.

Я не Лейла, мой лев. Я долго тебя обманывала. И я не черкешенка, хотя ты еще больше ценил меня именно за это. Знай, я вовсе не мусульманка, меня зовут Иоанна, я гречанка. Я родом с маленького острова Итака, и всем сердцем туда стремилась, с тех пор как его покинула. В моем сердце всегда была прогалина с контурами Итаки. Сейчас, когда устроили переезд в Грецию, появился шанс вернуться домой. Наверное, у меня никогда не будет детей, и это повод разыскать оставшихся родственников, чтобы со временем мои кости упокоились в надлежащем месте.

Мой лев, я была девочкой из хорошей семьи. Видишь, умею писать, вот и доказательство. Меня похитили злые люди, хотя я спряталась в оливковой роще позади родительского дома. Они причалили в лодке, вышли на берег, избили моих родителей, отняли вещи и скотину и для забавы разрушили наш дом. Эти люди плохо со мной обращались, я претерпела много жестокостей, и меня продали сначала на Сицилию, потом на Кипр, а после в Стамбул Карделен. Наверное, ты так и не понял, что такое Карделен, ведь ты не искушен в мирских делах, хоть и здешний ага. Ты не развращен городом. Карделен — мужчина и женщина сразу, божья жертва, но он первый хорошо ко мне отнесся и сделал из меня то, что я есть. Он устроил, чтобы я выучилась игре на лютне — великой радости моей жизни, научил меня быть хорошей гетерой и разбираться в похоти. Он отдал мне большую часть денег, на которые ты меня купил, а ты и не знал.

Мой лев, все эти годы я тебя дурачила, даже не во всем хотела бы признаться. Мне стыдно за мой обман, но я возместила его множеством радостей, которыми мы наслаждались вместе.

Мой лев, я мечтаю услышать, как меня называют моим настоящим именем, говорить на родном языке и слушать, как звучит в ушах его сладкая мелодия. Я огорчилась, узнав, что здешние греки не говорят на греческом. Теперь им придется его выучить.

Мой лев, если б я осталась здесь, я умерла бы с именем «Итака» на устах. Но теперь на Итаке мои губы шепнут перед смертью твое имя. Скажу: «Рустэм, мой лев» и потом умру. И когда будешь умирать ты, пусть имя на твоих губах будет моим и лицо перед мысленным взором тоже моим.

Мой лев, пожалуйста, не пускайся вслед за мной. Я хочу отыскать Итаку, которая столько лет населяла мои сны и была привязана к моему сердцу невидимой веревкой, что ныне тянет меня обратно даже против моей воли. Пусть и ты найдешь свою Итаку, если она у тебя есть. Если же нет, тебе надо ее создать.