Генри Джеймс - Послы

• Название: Послы
• Автор: Генри Джеймс
• Издательство: Наука, Ладомир
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-86218-295-0

Американский писатель Генри Джеймс (1843–1916) — крупнейшая фигура в литературе западного мира, один из новаторов, давших направление психологической прозе XX столетия.

Роман «Послы» (1903), который Джеймс считал своим главным творческим свершением, выходит на русском языке впервые. Читателям предстоит увлекательное путешествие в мир человеческих страстей, запутанных ситуаций, глубоких переживаний. Вместе с главным героем мы побродим по улицам туманного Лондона, погуляем по бульварам сияющего Парижа. Автор с помощью своих героев раскроет много тайн, главная из которых — тайна человеческой души.

Издание подготовили М. А. Шерешевская, А. М. Зверев.

---

— Священный гнев? Вот-вот! — И мисс Бэррес, которая впервые услышала этот термин в применении к Уэймаршу, признала его соответствие, зааплодировав своими унизанными драгоценностями руками. — Теперь мне ясно, почему он не может быть banal. Но все равно, я рада, что, как могу, удерживаю его от покупок, — видели бы вы, что он иногда выбирает! Право, я уже не одну сотню ему спасла. А принимаю от него только цветы.

— Цветы! — снова эхом отозвался Стрезер, с грустью подумав про себя: а много ли букетов преподнес ты, кавалер?

— Невинные цветы, — продолжала она, — пусть посылает сколько угодно. И надо сказать, он посылает такие роскошные! Ведь все лучшие лавки знает наперечет — и все сам отыскал. Нет, он бесподобен!

— И ни словом не обмолвился мне, — улыбнулся наш друг. — У него собственная жизнь. — И тотчас вернулся к мысли, что ему подобный образ поведения заказан. У Уэймарша не было миссис Уэймарш, и ему ни с кем не приходилось считаться, а ему, Ламберу Стрезеру, постоянно приходилось — пусть даже в тайниках души — считаться с миссис Ньюсем. Более того, ему нравилось думать, будто его друг — хранитель подлинных традиций. И все же он позволил себе заключить так: — Да, им движет священный гнев. И какой гнев! — Стрезер поискал нужное слово. — Он выражает неодобрение.

Мисс Бэррес слушала — правда, несколько отстраненно — и пыталась понять:

— Да, мне тоже так кажется. Только чему?

— Как чему? Он, знаете ли, уверен, что это я живу своей жизнью. Хотя на самом деле ничего подобного.

— Ничего подобного? — спросила она и, как бы уличая его, рассмеялась: — Ой! Ой! Ой!

— Нет, я живу не своей жизнью. А, пожалуй, жизнью для других.

— Ну да — для других и с другими. Теперь, например, с…

— С кем же? — остановил он ее, не давая договорить.

Его тон заставил ее помолчать и даже, как ему подумалось, сказать нечто иное, чем она хотела:

— Ну, скажем, с мисс Гостри. Какие подвиги вы для нее совершаете?

Вот уж что окончательно поставило его в тупик:

— Никаких. Решительно никаких.

XV

Тем временем в салон заглянула мадам де Вионе, которая тотчас подошла к ним, и мисс Бэррес уже было не до того, чтобы срезать собеседника; меря ее взглядом с головы до ног, она вновь слилась со своим всевидящим оком — черепаховым лорнетом на длинной ручке. Мадам де Вионе — это уже при первом ее появлении поразило Стрезера — была одета как для парадного выхода и, даже более чем в двух предыдущих случаях, отвечала возродившемуся у него во время приема в саду представлению, образу femme du monde в ее обыденной жизни. Ее обнаженные плечи и руки были белы и прекрасны; платье, на которое, насколько Стрезер мог судить, пошли шелк и креп, отливало серебристо-черным, а искусное сочетание этих двух тканей создавало эффект теплого сияния; на шее она носила ожерелье из крупных старинных изумрудов, зеленый блеск которых отсвечивался на других деталях ее наряда — шитье, финифти, атласе, во всех материалах и фактурах, богатых, но неброских. Ее голова в ореоле необычайно светлых и изысканно убранных волос казалась волшебной грезой, памятью о былом, запечатленной на старинной драгоценной медали, на серебряной монете эпохи Ренессанса, а ее воздушность, одухотворенность, веселость, ее манера говорить и решительность суждений усиливали впечатление, которое поэт, надо полагать, определил бы в образах, наполовину мифологических, наполовину светских. Он сравнил бы ее с богиней, парящей в рассветном облаке, или встающей из морского прибоя нимфой. Нашего же героя мадам де Вионе наталкивала еще и на ту мысль, что femme du monde — в лучших проявлениях этого типа, — подобно шекспировской Клеопатре,[72] разнообразна и многогранна. У нее множество сторон, черт, день не приходится на день, вечер на вечер, — или они, по крайней мере, подчинены ее собственным таинственным законам, в особенности когда, ко всему прочему, речь идет о женщине гениальной. Сегодня она держится незаметно и сдержанно, завтра выступает как личность яркая и открытая. В этот вечер мадам де Вионе казалась ему яркой и открытой, хотя он и понимал, насколько эта формула приблизительна, потому что одним из прямых ходов, доступных гениям, эта дама внезапно сокрушила все его построения. Дважды за ужином он ловил на себе долгие взгляды Чэда; но они, правду сказать, рождали в нашем герое лишь прежние сомнения: по ним никак нельзя было различить, означают они просьбу или предостережение. «Видите, как я привязан» — словно говорили они; но именно как он привязан, Стрезер и не мог увидеть. Однако, быть может, ему удастся это сейчас?

— Не могли бы вы сделать доброе дело, освободив Ньюсема от тяжкой обязанности занимать мадам Глориани? О, всего на несколько минут, пока я с любезного разрешения мистера Стрезера задам ему один вопрос. Нашему хозяину, право, нужно перемолвиться и с другими дамами. Всего минутку, и я приду вам на смену.

Эта просьба, обращенная к мисс Бэррес, была выражена мадам де Вионе так, словно сознание своего особого долга в этом доме только-только ее посетило; и означенная леди реагировала на смятение, охватившее Стрезера, — просившая слишком явно демонстрировала, что чувствует себя тут своей! — глубоким молчанием, так же как и ее собеседник, воздержавшийся от каких бы то ни было комментариев; когда же секунду спустя мисс Бэррес, дружески выразив согласие, покинула petit salon, он уже вынужден был думать совсем о другом.

— Вы не знаете, почему Мария так внезапно уехала? — Таков был вопрос, который привел к нашему другу мадам де Вионе.

— Боюсь, что не смогу назвать вам иной причины, кроме той, какую она сообщила мне в своей записке: внезапная необходимость побыть на юге с больной приятельницей, которой стало хуже.

— Так она переписывается с вами?

— Нет, она не писала с тех пор, как уехала… а эту записку с объяснениями составила еще до отъезда. На днях я пошел навестить ее — назавтра после визита к вам, — но уже не застал, и консьерж сообщил: она просила в случае, если я наведаюсь, передать, что написала мне. И, возвратившись домой, я как раз получил ее записку.

Мадам де Вионе слушала с интересом, не отрывая глаз от лица Стрезера; и когда он кончил, грустно покачала своей с большим вкусом убранной головкой.

— Мне она не написала. Я отправилась к ней, — добавила она, — как и обещала на приеме у Глориани, почти сразу после вашего визита. Она не предупредила меня, что может отсутствовать, и, стоя у ее дверей, я, по-моему, все поняла. Она отсутствовала, потому что — при всем почтении к версии о больной приятельнице, каковых у нее, насколько мне известно, легион, — не хотела, чтобы я ее застала. Ей нежелательно впредь встречаться со мной. Что ж, — продолжала она с дивной всепрощающей мягкостью, — когда-то я любила ее и восторгалась ею, как никем другим, и она об этом знает — что, возможно, и побудило ее уехать, — но, смею надеяться, я не потеряла ее навсегда.

Стрезер молчал; его брала оторопь при мысли — сейчас он думал о себе, — что может стать предметом пересудов двух милых дам — уже, в сущности, является; более того, как он уловил, за этими намеками и признаниями явно стояло некое утверждение, которое, согласись он с ним, дурно сказалось бы на его нынешнем решении упростить себе задачу. Но, все равно, ее кротость и грусть казались искренними. И это впечатление не уменьшилось, когда чуть позже она сказала:

— Я очень рада, что она нашла свое счастье.

Он и тут промолчал, хотя то, что имелось в виду, было выражено умно и тонко. А имелось в виду, что мисс Гостри нашла свое счастье в нем, и он чуть было не поддался порыву это опровергнуть. Опровергнуть же это можно было бы, лишь спросив напрямик: «Что, собственно, вы полагаете, происходит между нами?», но уже в следующий миг он был несказанно рад, что удержался. Все-таки лучше выглядеть туповатым провинциалом, чем самодовольным пентюхом; он также отшатнулся, не без внутреннего содрогания, от возможности поразмышлять на тему о том, что женщины — в особенности весьма развитые — способны думать друг о друге. Зачем бы он сюда ни явился, он явился сюда не за тем, чтобы входить в их дела, а потому он не подхватил ни одного из намеков, которые его собеседница обронила. Тем не менее, хотя он избегал ее все эти дни и полностью предоставил ей взвалить на себя бремя хлопот о новой встрече, она не проявила и тени раздражения.

— Ну а теперь о Жанне, — улыбнулась она, пребывая в том веселом расположении духа, в каком вошла в petit salon. Он мгновенно почувствовал — тут главная ее цель, тем не менее протянул с ответом, приучая к тому, что каждая его фраза должна обойтись ей в несколько. — Как, по-вашему, она влюблена? Я имею в виду — в мистера Ньюсема?

Однако! На такое Стрезер мог наконец ответить сразу:

— Каким образом я могу об этом судить?

— Ах, но есть же тьма примет, — мадам де Вионе сохраняла предельное благодушие, — по которым судят — не притворяйтесь! — обо всем на свете. Ведь вы говорили с ней, не так ли?