Виктор Кузнецов - Сергей Есенин. Казнь после убийства

• Название: Сергей Есенин. Казнь после убийства
• Автор: Виктор Кузнецов
• Издательство: Издательский Дом «Нева»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-7654-4497-0

Книга писателя и литературоведа Виктора Кузнецова «Тайна гибели Есенина» (М., «Современник», 1998) вызвала большой интерес в России и за рубежом. В исследовании впервые использовались недавно еще секретные архивно-документальные источники из труднодоступных фондов (ВЧК-ГПУ-НКВД, МВД и др.).

В своей существенно дополненной и переработанной книге В. И. Кузнецов представляет новые факты и аргументы, убедительно доказывающие убийство великого русского поэта. К основному тексту работы прилагаются воспоминания и материалы современников, дополняющие его биографический портрет. Впервые в книге приводятся ссылки на неизвестные и редкие архивные данные. Исследование иллюстрировано уникальными фотографиями и документами.

---

Пересуды 20—30-х годов о том, что поэт «накаркал» свою погибель, шли от плохого знания мировой лирики, нередко обращавшейся к трагической теме смерти. В ней у Есенина был замечательный предшественник, его духовный учитель Иван Никитин, автор проникновенного реквиема «Вырыта заступом яма глубокая…» Тончайшие музыкально-ритмические нюансы есенинских «песен» образуют природно-органическую целостную систему. «До свиданья…» же с его диссонансами выпадает из нее — недаром многие опыты переложения стихотворения на музыку кончались неудачами.

Особая глава в истории «До свиданья…» — ее графологический анализ. Накануне убийства поэта Д. М. Зуев-Инсаров, специалист с большим дореволюционным стажем, провел экспертизу восьмистишия (и других произведений) и передал свои выводы есенинскому музею в Москве (вскоре закрылся). В 1927,1929-м вышла книга графолога «Почерк и личность», в которой — в качестве приложения был напечатан разбор автографов «подопытного». В ряде случаев наблюдения небезынтересны и совпадают с личностными характеристиками поэта, но невольно «спотыкаешься» на тех умозаключениях Зуева-Инсарова, которые никакие соответствуют его же методике работы.[169] Некоторые положения почерковеда вписываются в тривиальную схему «есенинщины», дискредитируя графологию как научную дисциплину. Так, он договаривается (издание 1929 года) до по меньшей мере странных выводов: «Сердечности в натуре мало»; «Склонен к одиночеству» и т. п. Комментарии излишни. Подобные нравственно-поведенческие черты личности вне сферы графологии, а сам Зуев-Инсаров, глава целой школы этой области знания, никогда ранее не оперировал подобными определениями. Современные почерковеды обратили внимание на это противоречие («Чудеса и приключения», 1927, № 11/12). Для разгадки сей нелепицы может быть несколько подходов. Книга Зуева-Инсарова появилась в примечательном для нашей темы 1929 году, когда укрыватели преступления в «Англетере» стали лихорадочно заметать следы злодеяния и создавать себе алиби (Вольф Эрлих поспешил издать фальшивые мемуары «Право на песнь», Георгий Устинов исчез из Москвы и затаился в глухом местечке родного Нижегородского края, сексот ГПУ Лазарь Берман — лжегость 5-го номера «Англетера» — срочно подался в столицу; по грубо состряпанным уголовным «делам» попали за решетку бывший управляющий гостиницей чекист Василий Назаров и милиционер Николай Горбов, составитель (?) протокола обнаружения тела поэта в отеле).

Неожиданные метаморфозы произошли и с другими засуетившимися лицами. Такая возня-беготня вовсе не случайна: в начале ноября 1929 года за конспиративную связь с высланным из СССР Троцким расстреляли его прихвостня, чекиста-террориста Якова Блюмкина, одного из убийц Есенина. Весть о «ликвидации» спеца по «мокрым делам» быстро долетела до Ленинграда, и преступники бросились заметать следы.

Однако вернемся к Зуеву-Инсарову. Вряд ли он имел отношение к закулисной интриге: вероятно, его втянули в нее и «помогли» отредактировать текст экспертизы. На такую мысль наводит следующий настораживающий абзац зуево-инсаровской книга: «Исследование почерка Есенина, — пишет он, — сделано мною за несколько дней до его трагического конца (курсив мой. — В. К.) по просьбе ответственного редактора издательства "Современная Россия", поэта Н. Савкина».[170]

Во-первых, известно, графолог, опытный профессионал, никогда не проводил экспертиз без согласия «объектов» (Л. Толстой, М. Горький, А. Луначарский н др.), а на сей раз разрешения не спросил. Во-вторых, выражение «за несколько дней до его трагического конца» цинично-бестактно, так как свидетельствует о тенденциозности и запланированности результатов исследования. В-третьих, почему он не заметил рисунка головы свиньи наверху листка?

Удивляют и другие «мелочи» — ничего не сказано о принадлежности стихотворения «До свиданья…» (по почерку) Есенину, не объяснено, каким неизвестным предметом (заостренной палочкой?) начертано стихотворение (в фешенебельном отеле, выходит, не только отсутствовали чернила, но и обычной письменной ручки не нашлось), не указано на исправления в тексте (кому они принадлежат?).

Наконец, элементарная логика подсказывает: если автограф стихотворения «До свиданья…» появился у графолога «за несколько дней» до кончины поэта, значит, нужно было значительное время для его пересылки в Москву, производства экспертизы, отправки подлинника обратно в Ленинград с целью напечатания стихотворения в «Красной газете». Но ведь первая публикация здесь датирована 29-м декабря, и воспоминатели (Устиновы) пишут, что поэт вручил листок со стихотворением Эрлиху 27 декабря. Согласитесь, есть над чем призадуматься…

Вдогонку к графологическому сюжету несколько слов о Николае Петровиче Савкине, посреднике в передаче стихотворения «До свиданья…» и других есенинских рукописей Зуеву-Инсарову. Микроскопический стихотворец, издатель-делец, человек, далеко не безупречный нравственно. 17 сентября 1924 года Есенин писал сестре Екатерине: «Передай Савкину, что этих бездарностей я не боюсь, что бы они ни делали. Мышиными зубами горы не подточишь».[171] Такая резкая оценка объяснялась тем, что Савкин распространял сплетни о поэте, угрожал ему.

В сравнительно недавнее время так называемый оригинал стихотворения «До свиданья…» подвергался экспертизе, но она была односторонне-тенденциозной, полностью игнорировала изложенные выше факты. На эту тему см. статью автора этой книги «Фальсификаторы» («Молодая гвардия», 2000, № 12).

Псевдоэлегия появилась на свет не случайно. Она не только закрепляла в сознании советских людей факт самоубийства поэта, но и постоянно использовалась в его посмертной моральной казни, названной «есенинщиной».

Занятый интригами на XIV съезде РКП(б), Троцкий о русской поэзии помалкивал и откликнулся на событие в «Правде» (1926,19 января) спустя более трех недель после трагедии. Обратимся к его «руководящему слову», помня, что оно немедленно послужило сигналом к прекращению следствия по «делу самоубийцы».

Никогда ранее Лев Давидович не писал о поэте в столь возвышенном тоне, до того снисходительно определяя его «мужиковствующим». Теперь, когда все более проясняется роль «демона революции» в организации кощунственного спектакля в «Англетере», требуется внимательнее вчитаться в его статью «Памяти Сергея Есенина». От нее разит фарисейским душком. О такого рода психологических типах писал жене в 1917 году Г. В. Плеханов: «Как мало ты знаешь этих людей! Они способны подослать наемного убийцу, а после убийства проливать крокодиловы слезы».

Обратим внимание: Троцкий в статье дважды датирует смерть поэта 27-м декабря, хотя все советские газеты называли 28-е. И он, знавший закулисную механику кровавого события, был прав: Есенина убили поздним воскресным вечером 27 декабря, а затем тело перетащили в гостиницу, где состоялась инсценировка самоповешения.

Свой «плач» Лев Давидович совершает, строя статью на мотиве крови, комментируя на разные лады именно стихотворение «До свиданья…»: «Он ушел сам, кровью попрощавшись с необозначенным другом…»; «Кому писал Есенин кровью в свой последний час?» и т. п. Как преступника обычно влечет на место преступления, так и Троцкого тянуло к стихотворению, которым он козыряет в качестве туза в шулерской игре.

Главная мысль Троцкого: «Поэт погиб потому, что был несроден революции». Чтобы вывод выглядел основательней, некролог разукрашивается стилевыми кудряшками: «Он ушел из жизни без обиды, без позы протеста — не хлопнув дверью, а тихо прикрыв ее рукой, из которой сочилась кровь»; «Есенин всегда, видимо, чувствовал себя — не от мира сего». В этих разглагольствованиях не только «красовитость», но и заведомо продуманная ложь.

Поэт ушел из жизни мужественно, не склонив головы перед палачами. Ближе к правде Вольф Эрлих, автор аллегории «Шпион с Марса» (1928 года) [горделивый намек на сексотскую службу], в которой далеко не лирический герой подслушивает в соседнем помещении жаркую словесную перепалку, сопровождаемую дракой («гром и звоны»), а затем «шпион» исповедуется (повторимся):

Но, когда последний человечий
Стон забьет дикарской брани взрыв,
Я войду, раскачивая плечи,
Щупальцы в карманы заложив.

Так ли картинно входил Эрлих в камеру, где был замучен Есенин, сказать трудно («Вова» частенько зарифмовывал сюжеты из своей потаенной биографии), но, согласитесь, стишок наводит и на такие размышления…

Троцкий в «Правде» внутренне спорит с автором «Страны негодяев», вернее, создает его искаженный портрет; под его пером предстает эдакий лирик-озорник и недотепа, всю жизнь готовившийся наложить на себя руки по причине своей «неотмирности», не нашедший себя «.в культурных центрах Европы и Америки», не охваченный «неистовым патриотизмом своей эпохи», хотя и «не был чужд революции». Что ни фраза — извращение подлинного Есенина, которого мы открываем лишь в последние годы. Поэт огромной интуиции, он предчувствовал свою преждевременную гибель, так как остро ощущал неправду жестокой эпохи и свое одиночество в мире социально-классовых облав; сравнивая себя с загнанным волком, писал: «Как и ты — я, отвсюду гонимый, // Средь железных врагов прохожу». И не ошибался. Силы были слишком не равны — ведь это он, по словам Веры Инбер, возглавил «.. в наше железобетонное время целую нацию», ведь это с ним связывали имя последнего русского национального поэта. Взвалив на себя столь тяжкую ношу, певец Руси сознавал гибельные последствия своей независимости — потому и говорил по адресу своих потенциальных убийц: «Это им не простится, за это им отомстят. Пусть я буду жертвой, я должен быть жертвой за всех, за всех, кого не пускают [домой]» (запись Галины Бениславской).