Георгий Шенгели - Собрание стихотворений

• Название: Собрание стихотворений
• Автор: Георгий Шенгели
• Жанр: Поэзия

Хронологически собранные стихотворения и поэмы «ученого поэта», стиховеда, переводчика Георгия Шенгели, пришедшего в русскую поэзию на излете Серебряного века и запечатлевшего его закат, являют собой образец культуры, эрудиции и отточенной литературной техники эпохи.

На основе электронного сборника сайта «Век перевода» (http://www.vekperevoda.com/books/shengeli/).

---

8. I.1946

«Как много должен делать…»

Как много должен делать
Того, что не хочу, –
И даже рифмы к «делать»
Никак не залучу.
Сгодился бы рифмоид, –
Кому проверить лад? –
Брезгливо руки моет
В своем дворце Пилат.
И, время обгоняя,
Скользит, шепча: «Держись!»
Моя — всегда двойная,
Всегда косая жизнь.

16. I.1946

«Тут можно бы нагородить метафор…»

Тут можно бы нагородить метафор:
Я выдумками всё еще богат
(Хотя уже приятен ватный шлафор,
И действовать страшнее наугад).
Но хочется, без всяких выкрутасов,
Чеканить — как для бронзовых таблиц, –
Веревкой власяницу опоясав,
Сказать свое сквозь щебет мелких птиц.
Я ведь к моим привык робинзонадам,
Привык брести, обрызганный росой…
Но обмер Робинзон, увидев рядом
С собой на пляже — след ноги босой!..

17. I.1946

«Дождь провел крылом прохладным…»

Дождь провел крылом прохладным
По горбатым переулкам,
В белых кадках олеандры
Освежая на лету,
И уже за Южной бухтой,
Над слободкой Корабельной,
Точно орденская лента,
В небе радуга легла.
И уже бегут к бульварам
Мичмана и лейтенанты
В белоснежных недотрогах –
В непорочных кителях;
Мы же, люди пожилые, –
Я и адмирал Унковский, –
Мудро курим на балконе,
Подливая в кофе ром.

20. I.1946

ГОРОД

Он лежит в кукурузных долах,
У тревожных синих зыбей –
Город мужественных, веселых
И доверчивых людей.
Он гордится бронзовым Дюком,
Что на римлянина похож,
И песком по морским излукам,
И атласной обивкой нож.
Он гордится Морской Палатой
И Турецким Карантином,
И что Пушкин в нем жил когда-то,
И что Ризнич любила в нем;
Что в порту стоят броненосцы;
Что в тавернах его до утра
Сицилийцы или родоссцы
С громом резались в баккара;
Что в слободках звуки рояля
Можно слышать со всех сторон;
Что лавчонкам Пале-Рояля
Откликается Ланжерон.
Он воскресшей дышал Элладой,
С Гарибальди мечтать умел,
Он потемкинской канонадой,
Точно Вагнером, опьянел.
Он с неведением блаженным
Чудно портит любой язык:
Керосин зовет «фотоженом»
И «шаландой» шхуну и бриг…
И теперь, из бани кровавой
Выйдя вновь на ветер и свет,
Изъязвленный черной протравой,
Осиянный славой побед,
Пусть он будет, как прежде, свежим
Краснобаем и удальцом,
Чтобы шла по всем побережьям,
Как улыбка, молва о нем!

1946

«Ай, хорошо! Я на три километра…»

Ай, хорошо! Я на три километра
Заплыл. Лежу, качаясь, на спине.
По животу скользит прохлада ветра,
Плечам тепло в полуденной волне.
Двумерен мир. Обрыв Камыш-Буруна
Сам по себе синеет вдалеке,
И у ресниц вплотную тает шхуна,
Как леденец в алмазном кипятке.

1946

«Окна распахнуты, спущены шторы…»

Окна распахнуты, спущены шторы;
Мрак, прорезаемый вдруг сквозняком;
Полдень влетает, и вносит просторы,
И обдает голубым кипятком.
Шахматный столик стоит в кабинете,
В партию Стейница впился отец;
Пахнет сигарой, и — резвые дети –
Мы не дождемся: когда же конец?
Туго набиты бельем чемоданы,
Гладок и свеж чесучовый пиджак;
Лошади поданы. В дальние страны
(То есть в Одессу) поедет чудак.
Едет без дела он — так, прокатиться,
Ветра, и моря, и дали глотнуть
В чудном бездельи; он — вольная птица,
Всюду ему — незаказанный путь.
Мягкий и толстый, из бархата свернут,
В гавани встал пароходный гудок.
Время!.. Садимся, — и кони как дернут;
И борода отвевается вбок…
Боже мой, Боже мой!.. Всё это было,
Всё это было — и хинью прошло:
Где-то в Сибири отцова могила;
Да и меня уж к моей подвело!..

19. VI.1946

«А в мире так скучно, и в небе так серо…»

А в мире так скучно, и в небе так серо,
И слезы на окнах ничем не сотру,
И каменный Демон над гробом Бодлера
Безропотно зябнет на мокром ветру.

10. VII.1946

«Цветет акация. Безмолвие созвездий…»

Цветет акация. Безмолвие созвездий,
Безмолвие луны над миром голубым.
И мальчик с девочкой целуются в подъезде, –
И так им хорошо, так сумасшедше им.

17. IV.1947

«Невесомый балкон, как мембрана, над морем повис…»

Невесомый балкон, как мембрана, над морем повис;
За спиною маяк распрямился, как будто с разбегу;
Черный бархат прибоя уводит внимание вниз,
Черный веер норд-веста уносит его же на Вегу.
В парусиновой блузе свежо на полночном ветру;
Губы солоны; патлы стрекочут и плещутся в уши;
Мы с подружкой моей продолжаем немую игру, –
В черных безднах пространства навеки заблудшие души.
Хорошо и тревожно. А тут, за спиною, маяк,
И в огромной пластине хрустального ультрамарина
Сгустком пламени синего ровно пылает очаг:
Мирный свет морякам посылает огня сердцевина.
Мы же в безднах затеряны, поглощены темнотой;
Этой черной вселенной ни якоря нет, ни границы;
Только зону луча прорезают бакланы порой, –
Буревестники счастья, громадные Синие Птицы.

1948

«Дождь прошел. Тугие тучи…»

Дождь прошел. Тугие тучи
Твердый ветер свеял вбок,
И разверзся в небе жгучий
Синевы блаженный клок.
В сад бежит девчонка. Где ж ей –
Дома киснуть? Как не так!
И в траве, как небо, свежей
Скользко чавкает башмак.
А уже воздушным змеем
Мы, большие, занялись
И гордимся, что умеем
Запустить китайца ввысь.
И звенит льняная нитка,
Натянулась, как струна,
И по ней бумажка прытко
Ветром вверх унесена.
Вновь и вновь к тростинкам рамы
За листом взлетает лист,
Это — «Богу телеграммы»
Шлет веселый гимназист.
Нить звенит легко и тонко;
Бог вверху, внизу трава;
Палец в рот, стоит девчонка, –
И в глазищах — синева!

26. IX.1948

«Дом на Верхне-Митридатской…»

Дом на Верхне-Митридатской;
В черной арке черный вход,
Точно «дверь пещеры адской»;
Кто там жил и кто живет?
Неуклонно окна слепы,
Тусклым глянцем залиты,
И огромных комнат склепы
Полны гулкой пустоты.
Рядом — кроткие домишки,
С солнцем дружные дворы,
Где священствуют мальчишки
В строгих таинствах игры.
Жизнь кругом. Соленый ветер;
Даль, лазурней женских слез;
Джефф — известный кошкам сеттер –
В тумбу тычет сочный нос.
Но иду проулком длинным,
А за мною, не дыша,
Веет холодом заспинным
Дома страшного душа.

27. IX.1948

ВСТРЕЧА

Кони гремят за Тверскою заставой,
Давит булыгу дубовый полок:
Ящик, наполненный бронзовой славой,
Сотней пудов на ободья налег.
Пушкин вернулся в свой город престольный –
Вечным кумиром взойти на гранит,
Где безъязычный металл колокольный
Недозвучавшую песнь сохранит.
Через неделю вскипят орифламмы,
Звезды и фраки склонятся к венцам,
Будут блистать адъютанты и дамы,
И Достоевский рванет по сердцам…
Кони гремят по бугристой дороге;
Вдруг остановка: подайся назад;
Наперерез — погребальные дроги,
Факельщик рваный, — «четвертый разряд».
Две-три старушки, и гробик — старушкин,
Ломкий приют от несчастий и скверн,
С тою, которой безумствовал Пушкин,
С бедной блудницею — Анною Керн.
Две-три старушки и попик убогий;
Восемьдесят измочаленных лет;
Нищая старость, и черные дроги;
Так повстречались Мечта и Поэт.
Но повстречались!.. Безмолвье забвенья –
Как на измученный прах ни дави, –
Вспомнят мильоны о Чудном Мгновеньи,
О Божестве, о Слезах, о Любви!

10. II.1948