Георгий Шенгели - Собрание стихотворений

• Название: Собрание стихотворений
• Автор: Георгий Шенгели
• Жанр: Поэзия

Хронологически собранные стихотворения и поэмы «ученого поэта», стиховеда, переводчика Георгия Шенгели, пришедшего в русскую поэзию на излете Серебряного века и запечатлевшего его закат, являют собой образец культуры, эрудиции и отточенной литературной техники эпохи.

На основе электронного сборника сайта «Век перевода» (http://www.vekperevoda.com/books/shengeli/).

---

7. X.1945

«Все крепости разрушая…»

Все крепости разрушая,
Фаланга прошла до Ганга…
Так жизнь протекла большая
От «Гонга» до «Гамеланга».
Хотелось поэм огромных,
Стройнее дворцов Кваренги, –
Не этих набросков томных
И хрупких, точно меренги.
Хотелось мечты крылатой
И розовой, как фламинго,
Но робкой, мечта, была ты
На роликах скейтинг-ринга.
Хотелось золото Рейна
Отнять у вас, Нибелунги, –
Но даже глотка рейнвейна
Мои не выпили юнги.
Хотелось львиною шкурой
Одеться в истоках Конго, –
Но вымараны цензурой
Две львиных строки из «Гонга».
Итог безнадежно-краткий:
Какая уж там фаланга!
И правлю стихи в тетрадке
Домашнего гамеланга!

7. X.1945

«Как прорезающийся зуб…»

Как прорезающийся зуб,
Как расправляющийся вывих,
Встают стихи. Привычно груб
И всё ж мучителен прорыв их…
Коню стоялому под стать,
Гремя, мундштук янтарный гложешь,
Когда не знаешь, что писать,
А не писать никак не можешь.
Я не терплю таких минут,
Таких бесцельных вожделений,
Когда лемурами встают
Туманы, сумраки и тени.
О, если б взвиться на дыбы
Под этим небом, вечно хмурым,
И ускакать, — с копыт лемурам
Кидая черные бобы!

7. XI.1945

«Семь струн у лиры. Семь цветов…»

Семь струн у лиры. Семь цветов
У радуги. И семь грехов
У дьявола. И семь небес
Объемлют мир. И семь чудес
У мира. Я же — всех бедней:
Обойма браунинга, — в ней
Семь чудных пуль, — но мне одна,
Ах, лишь одна из них нужна!

26. XI.1945

«Нет больше дела, нет затей…»

Нет больше дела, нет затей;
И в черных мыслях, в мерной смене,
Проходят предо мной безропотные тени.
Моих зарезанных детей.
Им так хотелось жить! Так повторить хотелось
Меня и женщину мою,
Чтоб в них, как в зеркало, душа отцов гляделась,
Вновь призванная к бытию.
Они доверчиво, зародышем горячим,
Вбирали жизнь, растили плоть, –
И я — их убивал, отец! Холодным, зрячим,
Слепых, беспомощных, я их велел — колоть.
И раз мои глаза, как известь, были сухи, –
Вам было не к кому о помощи взывать,
И под ланцет проворной повитухи
Покорная ложилась мать…
И всё ж прощенья не прошу я!
Вы жизни ждали, — ждал вас ад,
Где, беспощадной злобою бушуя,
Грохочет ложь и правда канонад.
Я вас убил — но я! Вас по кровавым гумнам
Не истолок железный цеп войны,
И в жертву упырям безумным,
Что правят миром, вы не отданы…

26. XI.1945

«Мне других наркотиков не надо…»

Мне других наркотиков не надо:
Для меня достаточны вполне
Бешеное солнце Ашхабада,
Демонские ветры при луне, –
Сине-золотой предбанник ада,
Видимо, обещанного мне.
И брожу по уличным теснинам;
Всё теперь неважно и не в счет;
Я за зовом следую змеиным,
Мне сулящим некий тайный плод,
А покуда — сладким безмеином
Воспаленный заливаю рот.
Время — только знаки циферблата;
Миг висит, как белый шар луны,
Сам собой. И нет уже возврата:
Все пути кругом отсечены, –
И легко мне, смело и крылато
Под веселым свистом сатаны!

30. XII.1945

АФГАНЕЦ

Дышит пустыня, и сходят с ума
Звезды, собаки, деревья и люди:
Всех распластала на огненном блюде
Зноем барханов рожденная тьма;
С визгом сует Саломея сама
В рот Иоанну колючие груди.
Душно покойнику; жгучий сосок
В губы вдвигается кляпом каленым.
Похоть и смерть. И бесплодно влюбленным
Слушать стрекочущий в уши песок:
Поздно! Всё поздно!.. И ломит висок,
И содрогается полночь со стоном.

30. XII.1945

ПУСТЫНЯ

Час ходьбы — и за барханом
Всё — иное, мир — иной,
И полуднем бездыханным
Древний-древний льется зной.
Вихрь движением пружинным
Завивает пыль в спираль;
Видно, любо здешним джиннам
Поманить скитальца в даль.
И просыпаться мгновенно –
Мертвым просом в решето…
Всё тут вечно, всё тут бренно,
То же всё, и всё не то…
Нет, назад! Чертовски жарко,
Губы сохнут, боль в виске,
И рычит моя овчарка
На змеиный след в песке.

31. XII.1945

«Вы приснились мне, Игорь, — и каким-то печальным…»

Вы приснились мне, Игорь, — и каким-то печальным,
Пожилым и печальным, в пене редких кудрей;
Четверть века умчалось; было юности жаль нам, –
И стихов попросил я поновей, поострей.
И бестембровый голос, как холодная пена,
Из которой Киприда отлетела в мираж,
Мне сказал: «…королева… и совсем не Шопена…»
И скучливо добавил: «…не любил ее паж…»
Всё зачеркнуто сразу! Кислородный мой Игорь!
Чьим стихом перед смертью надышаться б я мог!
Значит, в вас тоже пепел, та же выцветь и выгарь!
Те же гири на лире и на сердце замок!

8. I.1946

«Как много должен делать…»

Как много должен делать
Того, что не хочу, –
И даже рифмы к «делать»
Никак не залучу.
Сгодился бы рифмоид, –
Кому проверить лад? –
Брезгливо руки моет
В своем дворце Пилат.
И, время обгоняя,
Скользит, шепча: «Держись!»
Моя — всегда двойная,
Всегда косая жизнь.

16. I.1946

«Тут можно бы нагородить метафор…»

Тут можно бы нагородить метафор:
Я выдумками всё еще богат
(Хотя уже приятен ватный шлафор,
И действовать страшнее наугад).
Но хочется, без всяких выкрутасов,
Чеканить — как для бронзовых таблиц, –
Веревкой власяницу опоясав,
Сказать свое сквозь щебет мелких птиц.
Я ведь к моим привык робинзонадам,
Привык брести, обрызганный росой…
Но обмер Робинзон, увидев рядом
С собой на пляже — след ноги босой!..

17. I.1946

«Дождь провел крылом прохладным…»

Дождь провел крылом прохладным
По горбатым переулкам,
В белых кадках олеандры
Освежая на лету,
И уже за Южной бухтой,
Над слободкой Корабельной,
Точно орденская лента,
В небе радуга легла.
И уже бегут к бульварам
Мичмана и лейтенанты
В белоснежных недотрогах –
В непорочных кителях;
Мы же, люди пожилые, –
Я и адмирал Унковский, –
Мудро курим на балконе,
Подливая в кофе ром.

20. I.1946

ГОРОД

Он лежит в кукурузных долах,
У тревожных синих зыбей –
Город мужественных, веселых
И доверчивых людей.
Он гордится бронзовым Дюком,
Что на римлянина похож,
И песком по морским излукам,
И атласной обивкой нож.
Он гордится Морской Палатой
И Турецким Карантином,
И что Пушкин в нем жил когда-то,
И что Ризнич любила в нем;
Что в порту стоят броненосцы;
Что в тавернах его до утра
Сицилийцы или родоссцы
С громом резались в баккара;
Что в слободках звуки рояля
Можно слышать со всех сторон;
Что лавчонкам Пале-Рояля
Откликается Ланжерон.
Он воскресшей дышал Элладой,
С Гарибальди мечтать умел,
Он потемкинской канонадой,
Точно Вагнером, опьянел.
Он с неведением блаженным
Чудно портит любой язык:
Керосин зовет «фотоженом»
И «шаландой» шхуну и бриг…
И теперь, из бани кровавой
Выйдя вновь на ветер и свет,
Изъязвленный черной протравой,
Осиянный славой побед,
Пусть он будет, как прежде, свежим
Краснобаем и удальцом,
Чтобы шла по всем побережьям,
Как улыбка, молва о нем!

1946