Владимир Киселев - Любовь и картошка

• Название: Любовь и картошка
• Автор: Владимир Киселев
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1979

Роман о старшеклассниках, об их жизни и приключениях, о современном селе с его сложными проблемами.

Владимир Киселев — автор многих романов о наших днях: «Девочка и птицелет», «Веселый роман», «Воры в доме», «Человек может».

В новом романе «Любовь и картошка» в самом деле рассказывается о любви. И о картошке. И об очень хороших людях. И о смешных приключениях.

Но главное, герои этой книги, юные и взрослые, любят жизнь, умеют ей радоваться и стремятся сделать ее лучше.

Роман «Любовь и картошка» награжден еще в рукописи почетным дипломом Всероссийского конкурса «Моя Советская Родина» на лучшее художественное произведение для детей.

Дорогие читатели! Напишите нам, проводятся ли у вас конкурсы. Похожи ли они на тот, о котором рассказывается в этой книге? Выбрали ли вы для себя на всю жизнь увлекательное и нужное дело, как герой этой книги Сережа?

Письма отправляйте по адресу: 125047, Москва, ул. Горького, 43. Дом детской книги.

---

Вася сидел на тахте и крутил регулятор японского транзистора. Сережа взял у Васи из рук транзистор и начал медленно вращать регулятор волн. Послышалась быстрая и веселая музыка. Какой-то танец. Современный. Скорее всего, южноамериканский. Вдруг музыка зазвучала глуше, какими-то вспышками, задергалась и умолкла. Сережа крутил то в одну, то в другую сторону регулятор волн, но не мог снова настроить транзистор на эту музыку. Волна пропала, исчезла. И Сережа вдруг представил себе межпланетный корабль, который застрял в паутине радиоволн. Огромная бабочка с крыльями, как у махаона. Она бьет этими крыльями, рвет волны, как паутину. Но все равно застряла.

— Как они в эту Замбию едут? — спросил Сережа.

— Летят. Рим — Каир — Найроби — Лусака — это столица.

— Где они там живут?

— При посольстве.

— Про нунду они ничего не сообщали? — спросил Сережа.

— Про какого нунду?

— Не про какого, а про какую. Такая африканская кошка. Серо-полосатая, а величиной с осла. Ее даже львы и тигры боятся.

— Выдумываешь? — недоверчиво посмотрел на Сережу Вася.— Нету такого животного — нунда.

— Есть,— сказал Сережа.— Я читал. В газете. Охотники находили следы. И в руке одного убитого нундой человека остался клок серой шерсти. Ты напиши своему бате, пусть он сообщит, какие там имеются новые сведения про нунду.

— Ладно,— ответил Вася.— Напишу.

— Эти маски у них там священные?

— Когда-то, может, и были священные. А сейчас просто так, украшения.

— Слушай... А на барабанах — кожа?

— Кожа.

Вася подвинул к себе тыквы и захлопал по туго натянутой желтоватой полупрозрачной коже ладонями. Барабаны отозвались утробным, глухим шаманским звуком.

Нет, барабаны Сереже не годились.

— Подожди, Вася, — сказал Сережа.— Этот мяч белый... помнишь, что мы разбили?.. Ты выбросил?

— Нет. Я его починю. Знаешь, какая там кожа? Из буйвола!

— Его уже не починишь. Мы им наш черный залатаем. В воскресенье матч. Принципиальный. С десятым «А».

— Ладно.

Раздобыв таким образом белую кожу, Сережа отправился домой.

Сережина бабушка созывала во дворе кур. Она сыпала им зерно из фартука, и голос ее звучал задушевно. Совсем не так, как когда звала она их, чтобы поймать белую разжиревшую курицу, которая перестала нестись. Тогда созывала она кур еще ласковей, но с какой-то фальшью в голосе.

Сережа вошел во двор и, не дав бабушке опередить себя, обратился к бычку:

— Ты возьмешься, наконец, за уроки?

Бабушка отвернулась, спрятала улыбку, высыпала остатки зерна и подошла к Сереже.

— Явился? — сказала она.— Опять курил?

— Баб,— страшно удивился Сережа.— Как ты могла такое подумать? Известно ли тебе, что капля никотина...

— Ты брось! У меня нос семейный.

— И у меня семейный,— вздохнул Сережа.— А почему у бати не семейный?

Сережу это всегда удивляло. У Григория Ивановича нос был ровный и узкий.

— Когда он маленький был, я ему прищепку бельевую на нос надевала.

— Почему же ты мне не надевала? — возмутился Сережа.

— Мама твоя не дала. Говорила, что по науке этого делать не полагается. Что от этого носоглотка может испортиться.

— Ну и ладно,— разочарованно решил Сережа.— Зато мой семейный нос показывает, что борщ у тебя, баба, с курой. Только недосоленный.

Говорят, что соль не пахнет. Но Сережа знал: пахнет. И особенно сильно пахла соль в еде.

— Недосол на столе,— ответила Галина Федоровна.

Сережа в кухне распорол мяч ножом, отделил одну полосу и принялся зачищать ее наждачной бумагой.

— Ты руки мыл? — спросила бабушка.— Что это ты делаешь? Зачем мяч порезал?

— Мыл. Он старый. Баб, где у тебя Библия была?

— Зачем тебе Библия? Не дам.

— Мне для школы. По антирелигиозной пропаганде,— не задумываясь, соврал Сережа.— Я не с собой, я здесь посмотрю и отдам.

— Ладно. Только осторожней, эта книга древняя, ценная. От отца Василия осталась.

— Какого отца Василия?

— Был у нас батюшка в отряде.

— Молился?

— Стрелял. Убили его. В один день с дедом твоим.

— А ты, баб, в самом деле в бога веришь?

— В бога? — переспросила бабушка, — Разве может человек, который про космос слышал и про жизнь на Марсе и телевизор каждый день смотрит, а там аттол Бикини показывают,— разве может такой человек в бога поверить? Это все или привычка, или упрямство. А иногда, может, и притворство.

— Но в церковь ты ходишь...

— Бывает, что и хожу. Старая я, Сергейка.

Галина Федоровна вспомнила, как в страстной четверг возвращалась она из Залесья, за шесть верст. В ее селе церкви не было с тридцатого года. В руках она несла горящую свечку, схороненную от ветра в скрученной газете. В бога она не верила и не молилась ему, но в войну в хате пречистую повесила и вышитым рушником убрала.

Не помогло. Сожгли хату вместе с иконой. Казалось, это должно было ее окончательно отвратить от религии. Но нет, когда постарела, то с другими старухами в праздники стала в церковь в Залесье ходить — для порядка и для интереса.

Встречным, внезапно подувшим ветерком спугнуло огонек в газете, и сейчас же донесся дух солярки, и стук железа по железу, и негромкие пустые ругательства.

Когда она подошла ближе, тоувидела, что в канаве, нелепо упираясь брюхом в кусты и круто наклонившись, торчит трактор, а в моторе копается тракторист.

— Как это тебя угораздило? — спросила Галина Федоровна.

— «Как угораздило, как угораздило»... Все вопросы задают, а помочь некому. Ты, бабка, присветила бы мне лучше.

Галина Федоровна перебралась через канаву и затененной газетой свечкой осветила мотор.

— Ты чей будешь?

— Костюк.

— Не Ивана ли Богданыча сын?

— Нет, племянник.

— А что у тебя с трактором?

— Да вот, исследую.

— Подержи-ка свечку, — сказала Галина Федоровна.— Другого ключа нет?.. Да ладно...

Она вывинтила пробку плунжерного насоса, затем занялась пускачом. Двигатель почихал и заработал. Тракторист настолько растерялся, что даже не поблагодарил, а только вернул ей свечку и сказал сердито:

— Вам бы, бабушка, в танкисты-механики, а не по церквам ходить.

А что?.. Могла бы и танкистом. В тридцать третьем покойный муж по вечерам учил ее управлять первым в колхозе трактором «ХТЗ-НАТИ», и она стала первой в районе женщиной-трактористкой. А в сорок четвертом, уже после освобождения, сама собрала из обломков, из остатков гусеничный трактор и работала на нем одна чуть ли не в три смены...

Призывно зазвонил телефон. Галина Федоровна сняла трубку.

— Але,— сказала она.— Ничего... Ничего. Бегаю... Какой праздник? Храм?..— Она оглянулась на Сережу.— Нет. Не пойду... Чего я там не видела?.. И тебе не советую...

У Сережи была своя комната, очень узкая и длинная. Когда Сережа перешел в седьмой класс, Григорий Иванович выделил его — поставил деревянную перегородку. У стены стояла узкая железная кровать. Рядом с ней стул, а уже у другой стены светлый шкаф-бюро. Крышка откидывалась и служила Сереже письменным столом.

Сережа откинул крышку бюро и, перелистывая Библию, начал выписывать на бумажку буквы. Гусиные перья он приготовил заранее. Он очинил их острым ножом и разрезал вдоль. Но чернила из дубовых орешков на бумаге расплывались. Он добавил в чернила еще немного меда, разболтал, а затем на пергаменте, сделанном из дольки Васиного мяча, старательно выписал:

Затем он обжег края пергамента спичкой, с отвращением принюхиваясь, положил пергамент на пол и стал топтать его ногами. Вскоре пергамент приобрел очень древний вид.

На другой день после уроков Сережа отозвал Васю в сторону и таинственно спросил:

— Ты славянский знаешь?

— Какой славянский?

— Ну... этот... древний...

— А что?

— Нашел один документ. В Библии. В старинной. Сережа показал Васе свой пергамент.

— На чем это?

— Не видишь?.. Пергамент! Настоящий!

— А, пергамент,— сказал Вася так, словно каждый день имел дело с пергаментом. С трудом разбирая слова, он прочел: — «Имаи оухо да слышит гради к дубу...» Что-то тут... «Ниво же на полуночь десать и седмь шаг ищи и обращеши сокров...»

— А что значит «сокров»? — преувеличенно заинтересованно спросил Сережа.

— По-славянски — это «сокровище», — ответил Вася, что-то про себя соображая.— Дай-ка мне этот пергамент. Я расследую, что это за «сокров». Посоветуюсь... с одним человеком, а тогда уже посмотрим, что с этим дальше делать.

«Клюнул»,— решил Сережа и отдал Васе пергамент.

Сережа не ошибся. Они с Олегом и Ромасем устроили наблюдательный пост недалеко от усадьбы председателя. Не прошло и часа, как Вася выехал из усадьбы на велосипеде. К багажнику была привязана лопата. Они отправились за ним скрытно. Пешком. На расстоянии.

Из боковой улицы во главе стада появился огромный черный бык Ганнибал. Увидев Васю на велосипеде, он наклонил голову к земле, заревел и с неожиданной легкостью пустился за велосипедистом. Вася оглянулся и закрутил педали так, что спицы замелькали, как пропеллер самолета.