Вильям Александров - Блуждающие токи

• Название: Блуждающие токи
• Автор: Вильям Александров
• Издательство: Издательство литературы и искусства им.Гафура Гуляма
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 1973

Что должен оствить человек после себя на земле? Что нужно человеку для полноты счастья? Что есть подлинное творчество. Не принимаем ли мы иногда показную деловитость, стремление любыми средствами утвердить себя за истинно творческое отношение к делу, за самоотверженное служение людям?

Эти вопросы в какой-то момент со всей обнаженностью встают перед героями повести "Блуждающие токи", оказавшимися в критических, переломных ситуациях

---

— Пройдите к седьмому окну, получите билет.

Лаврецкий растерянно взял бумажку, повертел ее.

— Уж не знаю, как благодарить вас…

— Это вы Александра Васильевича благодарите, — сказал дежурный, — вам отдали бронь Института солнечной энергии.

— Вот как! У него даже бронь своя…

— Обязательно. Ежедневно человек десять во все концы Союза выезжают без брони далеко бы не уехали. Ну, и потом Александр Васильевич, кроме того, что директор, человек известный, депутат. Сказал: очень надо — значит, надо.

— Ну что ж, еще раз большое спасибо, — Лаврецкий пожал дежурному руку, — жаль, что уезжать срочно приходится.

Уже с билетом в кармане он прохаживался возле кассы, и тут кто-то обнял его за плечи. Он оглянулся, увидел незнакомого лысоватого мужчину в больших роговых очках с сильными стеклами. Мужчина как-то странно, в одну сторону рта, улыбался, и только по этой улыбке Лаврецкий узнал Сашу Карелина.

Они поднялись на открытую площадку на самом верху аэровокзала, откуда виден был весь аэропорт, дальние горы, море, и долго молчали, стоя бок о бок у края балюстрады. Потом, немного успокоившись, они сели за столик неподалеку, стали разглядывать друг друга.

— А я тебя сразу узнал, — сказал Саша, — со спины… Так ты свою походку и сохранил..

— Разве что походку, — грустно сказал Лаврецкий, вглядываясь в одутловатое лицо. — А я тебя, пожалуй, и не узнал бы… Нет, ни за что не узнал бы, если б сам не подошел…

Он хотел сказать, что Саша был таким кудрявым, застенчивым, милым, с тонкими чертами лица, но — ничего не сказал, только глядел на Сашу, и глаза его влажно блеснули под очками.

Саша тоже поправил свои большие роговые очки.

— Ладно, — сказал он Лаврецкому, — рассказывай..

— Да, да, сейчас… — говорил Лаврецкий, протирая очки и близоруко вглядываясь в Сашино лицо, — это когда же мы в последний раз?..

— На конференции в Москве. В пятидесятом, кажется… Да, в пятидесятом. Слушай, а все-таки ты свинья порядочная! — Саша погрозил ему кулаком. — Сидеть целый месяц в санатории, где-то в сорока минутах езды, и молчать… Ну, хоть бы открытку бросил!

— Да, Сашенька, ты прав. Виноват! — Лаврецкий поднял вверх руки. — Единственное, что меня может оправдать, это вот… — Он расстегнул портфель, вытащил н бросил на столик толстую ледериновую папку. — Вот оно — дело моей жизни. Рассчитывал завершить!

— Блуждающие?! — Саша взял папку, уважительно взвесил. — Знаю, слыхал. Ну, и как?

— Пока не вышло, — вздохнул Лаврецкий. — Понимаешь, мне кажется, что я вот-вот, на последнем звене… И я полагал, что за это время добью…

— Все понял, можешь не продолжать, извини! — Саша провел ладонью по ледериновой поверхности папки, нахмурился. — А что ж они там, не могли тебя в покое оставить еще некоторое время?

— Видимо, не могли. Так получилось..

— Плохого ты заместителя себе нашел, вот что я тебе скажу. Несамостоятельного.

— Кажется, слишком самостоятельного.

— А!.. Понятно. — Саша опять погладил лапку. — Обидно! Я ведь тоже и администратор, и избранник, как говорится…

— Уже знаю, — улыбнулся Лаврецкий. — Ты прямо маг и волшебник. Вот он — билет…

— Вот-вот, — вздохнул Саша, — чем только мне заниматься не приходится, если б ты знал… От железнодорожных платформ до распределения жилплощади… С утра до вечера, как в колесе… И грех вроде бы жаловаться — со всех сторон почет, уважение, да и пользу реальную приношу… Для людей пользу… Радостно бывает, когда видишь счастливые лица — для них я маг и волшебник Но вот когда наконец добираюсь до своего письменного стола, тут мне уж не до радости. Плакать иногда хочется… Время-то идет! Его-то мне никто не возвратит при всем ко мне уважении… Да что я тебе рассказываю, небось знакомо?!

— Знакомо.

— Ну вот…Так что ты правильно сделал. Все пройдет и забудется. А вот это… — он пристукнул ладонью по папке, — вот это останется. И если ты чувствуешь, что находишься на финише, бросай все к черту, иди до конца, не останавливайся1 Ты понял? А то ведь и на катык можно выйти!

Он употребил их старое, юношеских времен, выражение, и они улыбнулись одновременно.

— Помнишь еще… — сказал растроганно Лаврецкий.

— Как же! У нас весь институт эту историю знает. Как возгордится кто-нибудь, решит, что совершил переворот в науке, так ему и говорят: "Гляди, на катык выйдешь!"

— А что такое катык, знают?

— Ну, может, не все знают — это уж из поколения, в поколение передается. Но смысл усвоили. Прямо как, технический термин.

История была связана с их первыми самостоятельными шагами на инженерном поприще. Они только что окончили московский энергетический и поехали в Среднюю Азию монтировать одну из самых первых гидроэлектростанций в этих краях на реке Чирчик. Работа была новая, сложная, приходилось решать тысячи непредвиденных проблем — организационных, моральных, технических, а часто и политических. Дело было в 1932 году, трудились на стройке в основном сельские парни из кишлаков, приехавшие по путевкам комсомола. Ребята были хорошие, работящие, но безграмотные, многие даже не представляли себе, что такое они строят, а тут еще кто-то пустил слух, что делают они "колесо шайтана, его джины будут вертеть, будет адский огонь идти оттуда, и каждый, кто работает здесь, заслужит проклятье аллаха…"

Пришлось организовать вечерние курсы и здесь же, на стройке, после работы, объяснять, что такое электричество, как можно заставить воду давать ток и сколько добра и пользы принесет эта станция людям. А потом, ночами, они вчетвером — Лаврецкий, Гурьев, Карелин и Далимов сидели над чертежами, выверяли, исправляли недоработки проекта. А с шести часов утра шли на стройку, были и инженерами, и прорабами, и учителями, и монтерами. А тут еще жара ударила, настоящая, среднеазиатская, когда днем, на солнце, кажется, что с неба льется расплавленный металл…

Они прокалились на солнце, высохли, глаза ввалились, губы потрескались, волосы выгорели… И хотя полны они были веселой неистовости, в один прекрасный день они почувствовали, что выдохлись, что если не отдохнуть хоть пару дней, то ничего больше делать они не смогут… Далимов предложил пойти в горы, он хорошо знал эти места и обещал им восхитительное зрелище с высоты малого Чимгана. Они согласились, подготовили провизию, подобрали снаряжение и вышли в путь на рассвете.

Они преодолевали головокружительные подъемы, карабкались, как им казалось, по едва видимым тропам спускались, зацепившись канатом за выступ скалы… Они казались себе Нансенами и Амундсенами одновременно, чьими именами тогда жил весь мир… К концу дня, смертельно усталые, они вышли на небольшую площадку и победно оглянулись вокруг. Вид действительно был изумительный, и некоторое время они молчали, стоя плечом друг к другу, невероятно гордые и счастливые… И в этот торжественный момент они вдруг увидели широко раскрытые глаза Саши Карелина и его трясущуюся руку, протянутую куда-то вбок… В нескольких шагах от них сидела на камне сухощавая старушка и, откинув паранджу, деловито накладывала деревянной ложкой кислое молоко в пиалу из глиняного горшочка. Увидев их, она закивала головой и осведомилась: "Катык керакмы?" ("Кислое молоко надо?").

Несколько секунд, они тупо разглядывали вытянувшиеся физиономии друг друга, потом стали безудержно хохотать. А старушка кивала головой, улыбалась беззубым ртом и приговаривала: "Яхши катык, оласиз катык.."

С тех пор и пошло у них на всю жизнь: "Выйти на катык". И сейчас, когда Саша сказал это, вдруг нахлынуло на них все былое, вся их юность, те незабываемые тридцатые, и первая их станция, и все, что было с ней связано…

Они сидели за столиком на верхней площадке аэровокзала, мимо них пробегали виртуозы-официанты в черных костюмах, с переполненными подносами на вытянутых руках, играла музыка, на взлетном поле перемигивались цветные огни, уходила вдаль посадочная полоса, взлетали и садились огромные современные реактивные самолеты, а перед их глазами стояла маленькая по нынешним масштабам станция, обтянутая красной материей трибуна и невысокий человек в кителе, произносивший пламенную речь перед строителями. Самодеятельный духовой оркестр заиграл туш, человек сошел с трибуны, ему подали ножницы, он разрезал ленточку, и все стали обниматься. Потом они вошли в главный зал, лучший строитель Карим Акбаров нажал кнопку пуска, открылись затворы, вода хлынула в спиральные камеры, и два генератора по 10 тысяч киловольтампер каждый стали набирать обороты…

Сколько оборотов сделали они за эти сорок лет?

— Ты знаешь, я как-то прикинул, — сказал Лаврецкий, — получается порядка трех миллиардов…

— Подумать только, — тихо проговорил Саша, — сорок лет! Такие гиганты — Красноярская, Куйбышевская, а она ведь, наша старушка, с ними вместе, в одно кольцо работает…