Валентин Рыбин - Море согласия

• Название: Море согласия
• Автор: Валентин Рыбин
• Издательство: Магарыф
• Жанр: Историческая проза

Творчеству писателя Валентина Рыбина — автора поэтических сборников «Добрый вестник», «Синие горы», «Каджарская легенда», повести о пограничниках «Тайна лысого камня», — присуща приверженность к историческим темам.

История зарождения великой дружбы русского и туркменского народов с особой силой волнует писателя. Изучению ее В. Рыбин отдал немало творческих сил и энергии. Роман «Море согласия» — плод напряженного труда писателя. Он повествует о первых шагах сближения русских и туркмен, о тех драматических событиях, которые разыгрались у берегов Каспия полтора столетия назад.

---

— Хош гюлебсен, — прожурчал старичок, подъехав вплотную и разглядывая с любопытством русских. Муравьев по-тюркски ответил на приветствие. Видя, что русский офицер хорошо говорит по-мусульмански, воин в латах назвал себя по имени Ёш-Назар и представил старика, назвав его Атчапаром. Старик, в свою очередь, бесцеремонно объявил, что русские послы — его гости и попросил, чтобы ехали за ним.

Муравьев выразил недоумение и попытался объяснить, что он направляется во дворец к хану. Тогда лицо старика сделалось строже и он приказным тоном вымолвил: «Все делается согласно обычаю». Как только Муравьев повернул коня и очутился посреди всадников, Атчапар сладкоречиво пояснил:

— Узбеки — народ гостеприимный. Поживешь у меня, посол, отдохнешь, потом хан тебя призовет...

Муравьев заметил, как по лицу Атчапара скользнула предательская усмешка. «Неужели заговор?» — испуганно подумал капитан, но тотчас прогнал подлую мысль.

Их привезли в крепость Ильгельды, что стояла в фарсахе от столицы, на взгорке. Высокие глинобитные стены, боевые башни, бойницы, железные ворота и стража произвели на Муравьева удручающее впечатление. Теперь он уже не сомневался, что входит сюда не гостем, а пленником хана. Ступив в тяжелые скрипучие ворота, Николай Николаевич сразу же увидел людей в деревянных колодках и в цепях. Сердце у него замерло, рука невольно потянулась за пистолетом. Однако Атчапар вел себя столь гостеприимно, что всякие мысли о плене бежали прочь. Хозяин повел гостей в глубь двора. Дорога рассекала урюковые сады. Между деревьями бегали дети. Дальше потянулись мазанки. Возле них стояли оборванные туркмены в тельпеках. Несколько стражников с плетками прохаживались тут же, отгоняя пленных рабов от дороги. Среди пленных Муравьев увидел и русские лица.

«Неужели и нас ждет эта участь?» — не на шутку оробел капитан. Атчапар, понимая беспокойство русских, злорадно осклабился:

— Это рабы моего сына, Ходжа-Мехрема. Сын во дворце, а я — здесь...

Усадьба Ходжа-Мехрема находилась в глубине крепости. По сути это была вторая — меньшая крепость. Такие же толстые стены, железные ворота. Только строения за стенами были иными. Здесь стояли кирпичные дома с широкими навесами. Крыши навесов были подперты деревянными резными колоннами. Напротив дома Ходжа-Мехрема тянулись длинные сараи. Оттуда доносился скрип и размеренное постукивание ткацких станков. Едва русских ввели во двор, на пороге ткацкой мастерской появились несколько женщин. Любопытными, диковатыми взглядами ощупывали они гостей, пока Атчапар-Аллаверды не махнул на них рукой.

Хозяин отвел русским обширную комнату без окон, с с выходом во двор. Слуги сюда снесли тюки с подарками. Жадные глаза Атчапара сразу уставились на добро. Муравьев не стал дразнить воображение Атчапара. Распоров один из тюков, он одарил старика отрезом малинового сукна. А многочисленным внукам хозяина, которые толпились у входа, дал позолоченные погремушки. Атчапар немедля заварил чай в больших фарфоровых чайниках, расстелил на ковре сачак. Слуги подали пиалы, сахар и фрукты в большой керамической чаше.

— Так говоришь, хорошо доехал до нашего ханства? — спросил за чаем Атчапар, и прибавил:— Пусть аллах ниспошлет счастье тому, кто снарядил тебя в дорогу. Скажи, кто провожал тебя, Мурад-бек?

— Кият-ага, — ответил Муравьев.

— Так-так, — оживился Атчапар. — Вон кто, оказывается... А какое дело у тебя к хану?

— Это уж моя забота, хозяин, — сухо отозвался Муравьев. — К хану я приехал, перед ханом и выложу свое дело...

Атчапар-ага насупился и больше ни о чем не спрашивал.

После полудня Николай Николаевич, в нижней рубашке с засученными рукавами, сидел на тюке, записывал в дневник последние два дня путешествия. Они не были ничем примечательны. Записывая, капитан вспоминал привал у Сарыкамыша. Его пугали встречные караванщики: «Зря, посол, едешь к хану! В руки гибели добровольно идешь...» Муравьев выслушал узбеков. От слов их у него холодело сердце, но повернуть назад его бы не заставила сама смерть. Вспомнил Николай Николаевич, как сначала Муратов, а затем и Демка высказали одно и то же: «Не вернуться ли назад, ваше благородие?» Муратову капитан посоветовал отдохнуть, дабы бредовым языком не изъяснялся, а Демку, по-свойски, назвал дурачком и поясйил: «Победа чаще всего завоевывается ценой- жизни, Дема. Если даже головы здесь, в песках, оставим — не беда». «В чем же тогда беда, ежели не в смерти?» — удивился денщик. «В трусости позорной!» — резко ответил капитан...

На другой день Николай Николаевич с Муратовым вышли из ворот поместья — оглядеть крепость. Солнце вставало над крепостью, озаряя башни и верхушки деревьев. В саду было тихо, и из-за сада, доносились стонущие звуки кузнечного молота. Муравьев и Муратов прошли через сад и спустились в овраг, заставленный множеством глинобитных мазанок. Достаточно было беглого взгляда, чтобы понять— это мастерские Ходжа-Мехрема. Всюду, возле мрачных домишек сновали оборванные рабы: дубили в громадных чанах кожу, свивали веревки, мастерили хомуты, обтягивали седла. Рыжебородый кузнец то и дело выскакивал из кузницы, выносил в щипцах раскаленные докрасна обода арб и бросал их в хауз. Вода в бассейне дымилась. Чуть поодаль рабы делали кирпичи. Там же курилась печь для обжига...

— Вот оно — царство Менелая, — скептически усмехнулся Муравьев. — Всюду — одно и то же. Раб горбится, стонет, а хозяин кнутом его погоняет. — Капитан вскинул голову и увидел на башне стражника с длинноствольным ружьем.

— Не оказаться бы нам, ваше благородие, вместе с ними! — горестно произнес Муратов.

Капитан промолчал и направился вниз, к кузнице: его занимал рыжебородый кузнец...

В черной холщевой рубахе, подпоясанной обрывком ве ревки, в заплатанных штанах и онучах, подошел он к нежданным гостям и с сомнением спросил:

— Никак русские?

— Русские, мужик, разве не видишь, — улыбнулся Муравьев.

— Вижу, горемычные, вижу... Где же они, нехристи, вас пымали?

— Сами пришли... в гости, — пояснил капитан. — А ты как сюда угодил?

— Давыд я, — сказал печально мужик и добавил: — Давыдом меня звали, а теперь по-ихнему — Давлетом величают.— И он вкратце рассказал, что жил в деревне близ Елецкой Защиты с женой и детьми. Однажды задержался в поле и попал в руки киргизам. Сначала его держали на привязи у юрты, а потом привезли сюда, в Хиву, и продал»! в рабство Ходжа-Мехрему...

— И много тут таких, как ты?— с тревогой спросил Муравьев.

— Да, ведь, как сказать? Почти в каждом дворе русский раб. Тыщенки три, а то и больше наберется.

Тут же Давыд принялся расспрашивать о Расее, как он выразился. Спрашивал и глотал слезы. Ручейками они стекали по черному от сажи лицу и застревали в горьких уголках губ. Захотелось Муравьеву вызеолить раба из неволи. Подумал Николай Николаевич: «Сколько бы радости было жен» и детишкам!» Но еще с большей тоской ощутил он свою беспомощность; вздохнул, хлопнул Давыда по плечу и утешил: «Бог даст, вернешься домой, мужик... Не век тебе прислуживать на чужбине»...

— Услышь, господь, слова барина. — Давыд перекрестился и вытер глаза рукавом.

Муравьев прошел дальше, к седельщикам...

Ночью русские легли спать во дворе, на широкой деревянной тахте. Долго не могли уснуть, переговаривались: мучались неведением — почему хан отказал в приеме. Воз-ле самых ног, под тахтой, лежал хозяйский пес и время от времени рычал на гостей. Из глубины крепости, с подворья рабов, доносилась грустная мелодия. Кто-то пел, играя на дутаре. Вслушиваясь, Николай Николаевич различал от-дельные слова и составлял их в предложения.

— Хивинец проклятый сжег наши кибитки.

Погнал нас плетями в неволю, — произносил он вслух.

— И они, стало быть, промеж собой воюют? — спро-сил Демка и сознался: — А я думал мусульмане живут, дружно...

— Там, где мы этим летом высадились, в прошлый год большая сеча была, — отозвался Муравьев. — Налетели хивинцы, как воронье, на гокленов, на иомудов. Кибитки пожгли, воинов поубивали, многих уволокли в плен. Нынче я интересовался: здесь, у Ходжа-Мехрема, больше двух-. сот туркмен батрачат. Остальных угнали в Ургенч.. Трудно живется кочевникам. Думаешь зря Кият-ага со своим племенем в наше подданство запросился? Отчаяние довело. Деться больше некуда. Персы налетают— бьют, уводят в неволю, хивинцы еще пуще. Мало того, что все кочевья на Сумбаре и Атреке разграбили, тысячи душ в плен угнали, вдобавок ко всему, хан Хивы душит туркмен голодом. Приказал хлеб иомудам продавать втридорога. Говорит: когда переберетесь со своими семьями в мои владения, тогда и хлеб вам будет, как всем. А перебраться к нему — значит, стать рабом хана.

— Не знать бы нам таких жестоких пыток. Вели нас по пескам, мы падали в песок, — опять принялся капитан переводить слова песни...