Валентин Рыбин - Море согласия

• Название: Море согласия
• Автор: Валентин Рыбин
• Издательство: Магарыф
• Жанр: Историческая проза

Творчеству писателя Валентина Рыбина — автора поэтических сборников «Добрый вестник», «Синие горы», «Каджарская легенда», повести о пограничниках «Тайна лысого камня», — присуща приверженность к историческим темам.

История зарождения великой дружбы русского и туркменского народов с особой силой волнует писателя. Изучению ее В. Рыбин отдал немало творческих сил и энергии. Роман «Море согласия» — плод напряженного труда писателя. Он повествует о первых шагах сближения русских и туркмен, о тех драматических событиях, которые разыгрались у берегов Каспия полтора столетия назад.

---

«Как жила без меня? — спросили глаза Кията. — Не было ли ссор с Кейик-эдже? Не вертелся ли возле порядка Кеймир? Не уходила ли самовольно, без Мама-карры к отцу? Не приходил ли кто из посторонних? Не заговаривала ли с кем из мужчин? Я думал, ты уже шьешь нашему будущему ребенку рубашки, но в руках твоих нет ни иглы, ни шитья! Разве все еще не зачала?»

Тувак прочла в глазах грозного мужа только последний вопрос и отвела взгляд: «Нет пока... Ничего нет». Но Кият подумал обо всем сразу, решил мгновенно: «Значит, ссорилась с Кейик! Значит, Кеймир все-таки крутился здесь! И к отцу, значит, ходила! И посторонние подходили к кибиткам! И с мужчинами заговаривала! И долгожданного сына не будет! Но разве он появится, когда жена о нем не думает: голова ее заполнена всякой скверной?!"

Кият оттолкнул жену, разделся. Шубу бросил на кованый сундук. Сел и, отвернувшись от женщин, смотрел куда-то далеко, сквозь войлок кибитки. Тувак, перепуганная столь холодным обращением мужа, засуетилась, расстилая сачак. Мама-карры принесла чайник с пиалами, чашу с дымящейся шурпой, яблоки и гранаты и китайской вазе. Хак, с трудом подавив в себе негодование, сказал:

— Я ужинал с урусами. Зачем опять принесли?

Мама-карры схватила было чашу, чтобы отнести ее назад, в черную кибитку. Тувак нагнулась за вазой. Кият остановил их.

— Положите все на место. Раз принесли — должно быть съедено. Садитесь обе и ешьте.

Кият постукал носиком наскяды о ладонь и бросил зеленый порошок табака под язык. Женщины стесненно опустились на ковер и принялись за трапезу.

— Зачем приходил сюда пальван? — спросил, картавя, Кият: зеленая жидкость под языком мешала ему говорить.

— Какой пальван, мой хан? — удивилась Тувак.— Уж не о Кеймире ли ты до сих пор вспоминаешь?

— Вспоминаю, ханым. И думаю: вольно себя ведет батрак. Не на твою ли силу надеется? — он встал, сплюнул за порог и вернулся.

— Зачем ты говоришь такое, мой хан! — обиделась Тувак.

Мама-карры взглянула на Кията, произнесла с покорством:

— Не надо, Кият-ага, не обижай бедняжку. Подозревая ее, ты и меня обижаешь своим недоверием. За каждый шаг и движение Тувак я могу ответить.

— Тогда зачем, Тувак-ханым, прячешь глаза от меня, если вины твоей нет?

— Прячу их оттого, что ты сам виноват, мой хан,— смело отозвалась Тувак. Выпрямилась, посмотрела на него.

Насмешливо сузив глаза, он окинул ее с головы до ног, будто увидел впервые. С минуту молчал, разглядывал. Мама-карры поднялась с ковра, боясь, как бы не вскочил хан да не ударил жену. И он, кажется, был близок к этому. Но нашел в себе силы, сдержался. Сказал с той же желчной усмешкой:

— Ты не училась в медресе, Тувак... Но ты, как я думаю, можешь сосчитать по пальцам — сколько от меня детей. А у тебя нет ни одного. Так кто же из нас виноват?

Тувак умолкла. Руки ее словно прилипли к вороту платья. Мама-карры что-то лепетала, произнося имя аллаха. Кият встал, накинул на плечи шубу и ушел.

У Кейик сидел за угощением Таган-Нияз. Сестра потчевала брата всем самым лучшим, что у нее было. Пока он пил чай с леденцами, она рассматривала подарки на Астрахани: кусок бархата, золотистую бухарскую парчу, часы в деревянном корпусе. Разглядывая с женской тщательностью каждую вещь, Кейик говорила:

— В Дербент за орденом заехали, а к Якши-Мамеду дорогу не нашли. Отец — не мать, сердце у него к своим детям не лежит.

— Не гневайся зря, Кейик. Кият не виноват. Туда мы плыли на бриге. Остановились в Тарках — там Якши-Мамеда не нашли. Он куда-то уехал с Муравьевым. Мы не могли его ждать: бриг стоял в Тарках только один день. Кият-ага оставил твоему сыну Абдуллу. А на обратном пути, когда остановились в Тарках, комендант рассказал — полковник с двумя туркменами уехал совсем, в Тифлис. Орден тут ни при чем, сестрица. С орденом вышло так. Комендант сказал Кияту: «Плыви быстрей в Дербент и зайди к полковнику Верховскому. Там у него лежит тебе награда от государя». Мы приехали в Дербент и зашли к этому Верховскому. Он говорит: «Ах, жаль, жаль, Кият-ага, только три дня назад твой сын уехал отсюда в Тифлис. Выехал бы из Астрахани пораньше, увиделся бы с ним». После этого он построил на двора весь свой полк, велел играть музыкантам и при всех дал Кияту орден.

— Значит, Якши-Мамед уехал в Тифлис? — немного повеселела Кейик.

— Ай, Якши-Мамед, где бы он ни был, все равно не пропадет; — ободрил сестру Таган-Нияз.

В этот момент в кибитку вошел Кият-хан. Поздоровавшись с женой, он спросил о Кадыр-Мамеде. Старуха ответила, что сын принимает рыбу у батраков — уехал на Огурджинский остров. Кият огляделся по сторонам, чувствуя, как далеко отошел от этой женщины и ее вещей. Когда-то все в этой кибитке нравилось ему, а теперь тошно на все смотреть. И сама Кейик с желтоватыми настороженными глазами, обвисшим морщинистым подбородком вызывала чувство отчужденности.

— Проходи, садись, хан,— сказала она, поддразнивая.— Слава аллаху, не забыл совсем обо мне.

Таган-Нияз поднялся с ковра и, деликатно сославшись на то, что его ждут в своей семье, удалился.

— С сыном, значит, не виделся? — спросила старуха.

— Нет, не удалось.

— Знаю, мне рассказал брат. Но разве ты не мог по* требовать у этого Ярмол-паши нашего птенца? Или он всю жизнь его там держать будет!

— Не лезь не в свои чарыки,— посуровел Кият.— Не за тем я к тебе пришел, чтобы выслушивать бабьи жалобы. Ты расскажи, как дело вела без меня. Почему батраки сидели, на солнышке грелись, а соль не рубили и нефть не черпали?

Старуха злорадно засмеялась:

— Ты, когда увозил урус-барана и его людей, почему мне не сказал: «Бери все в свои руки!» Пошел к Мулла-Каибу, ему доверил остров. С него и спрашивай, хан!

— Но и ты не сидела на месте. Люди говорят, харваров двести соли продала русским купцам. И пошлину Каибу не дала. Сказала ему: «Сама с Киятом сговорюсь. Зря ты это сделала. В казну со всех пошлина идет. А с нас в первую очередь. Если мы не покажем пример, то кто нам поверит, что деньги собираем на благо всего иомудского племени?

— Казна-то все равно в наших руках, мой хан! — засмеялась Кейик.

— Казна в наших руках, но деньги в казне подсчитывают другие: Мамед-Таган-кази, Махтум-Кули-хан, Булат-хан, Мирриш, Тангрыкули-хан. Еще могу назвать пять-шесть помощников. Имя твоего брата гоже среди них стоит.— Кият нахмурился, переставил с места на место цветастую пиалу, сказал решительно: — Ну-ка дай мне те деньги, которые за соль получила!

— Хочешь этой бесплодной ишачке отдать? — сверкнула глазами Кейик.— Хочешь ее главной ханшей сделать?

— Прикуси язык, женщина! Дай сюда то, что у тебя просят! — грозно потребовал Кият, встав с ковра.— Вижу, без меня ты научилась бесстыдству. По-мужски разговариваешь! Может, в мужчину превратилась? — хан захохотал. Кейик проворно полезла в сундук, достала мешочек с русскими серебряными рублями и бросила мужу.

— Вот, на,— вымолвила она надтреснутым голосом.— Ешь со своей бесплодной!

— Это все! — спросил Кият, взвешивая мешочек на руке.

— Все, хан. Тут русское серебро.

— А персидские риалы где?

— Персидские захотел? А не ты ли просил Ярмол-пашу, чтобы он рейятов к Челекену не подпускал? Ты добился своего, хан. Теперь они редко показываются здесь. Говорят, русские на Ашир-ада стоят — никого на к нам, ни от нас в Астрабад не пускают. О каких риалах спрашиваешь?!

— Ладно, поговорим еще,— пообещал Кият, тяжело вздохнув, и, пригнувшись, вышел из кибитки.

Он вернулся к Тувак и застал ее плачущей. Молодая ханша лежала на постели, уткнувшись лицом в подушку. Плечи ее вздрагивали от рыданий. Рядом сидела Мама-карры и гладила ее по голове. Кият жестом велел удалиться старухе. Та мгновенно вскочила и выскользнула из юрты. Кият, не зная, как подступиться к молодой жене, в шутку сказал:

— Над чем ты смеешься, Тувак-джан? Неужто Мама-карры что-нибудь веселое рассказала?

Тувак заплакала еще сильнее, всем своим видом давая понять, что она не смеется, а плачет.

— Вах, вон, оказывается, что! Моя Тувак-джан плачет!

Хан сел у изголовья, пытаясь поднять лицо жены. Тувак капризно отвернулась. Он покачал головой, прицокнул языком:

— Чем обидели тебя, джаным?

Тувак мгновенно повернулась, села на постели.

— Чем обидели, спрашиваешь, мой хан? А тем, что женой ты меня не считаешь, а ребенка от меня требуешь. Вот чем обидели!

— Не кощунствуй, ханым! — повысил голос Кият.— Не испытывай мое терпение. Говори, что тебе надо!

— Немного надо, хан. В доме отца у меня власти было больше, чем здесь, хоть и зовусь я ханшей. Или верни меня отцу, или сделай своей помощницей! Твоя старая Кейик серебром играет перед сном, а я джорапы вяжу.

К твоей Кейик соль, нефть везут, кланяются ей, как аллаху, а меня никто на замечает. Она же на меня и клевещет.