Валентин Рыбин - Море согласия

• Название: Море согласия
• Автор: Валентин Рыбин
• Издательство: Магарыф
• Жанр: Историческая проза

Творчеству писателя Валентина Рыбина — автора поэтических сборников «Добрый вестник», «Синие горы», «Каджарская легенда», повести о пограничниках «Тайна лысого камня», — присуща приверженность к историческим темам.

История зарождения великой дружбы русского и туркменского народов с особой силой волнует писателя. Изучению ее В. Рыбин отдал немало творческих сил и энергии. Роман «Море согласия» — плод напряженного труда писателя. Он повествует о первых шагах сближения русских и туркмен, о тех драматических событиях, которые разыгрались у берегов Каспия полтора столетия назад.

---

Кавалькада под усиленной охраной и войско, отставшее немного, спешили в Шушу,

ТАРКИ

Крепость Бурная на вершине горы в Тарках строилась медленно. Казна выделяла на строительные работы мизерные средства. На кладке стен в основном трудились кумыки, подданные шамхала. С рассвета до ночи они тесали гигантские камни и затаскивали их на стены. Но и кумыков было немного. Хан не очень ревностно исполнял приказы русского командования. Вел, что называется, двурушническую политику. В меру угождал главнокомандующему, но и считался с угрозами Ахмет-хана Аварского, у которого с приходом русских отобрал эти земли. Хан Аварии из-за гор обещал расправиться с предателем и отдать его тело на съедение шакалам. Но как бы то ни было, работы на крепости продвигались — тому способствовали два батальона солдат Куринского и Апшеронского полков.

Муравьев едва успел принять эти батальоны, как в Тарки на осмотр крепости приехал генерал-майор Вельяминов-младший. Бурная строилась по его инициативе и под его наблюдением. Вельяминов гордился ею как блистательным памятником. Действительно, в четырех верстах от моря, высоко над Тарками, она выглядела памятником, но не более. В стратегическом отношении крепость ничего особенного не представляла. Больше того, у опытных командиров при виде ее постоянно возникал вопрос: «Для чего сие сооружение? Какой глупец станет брать ее, когда она защищает лишь вершину горы, а город, расположенный внизу, весь открыт для неприятеля. Он может преспокойно захватить Тарки и не трогать Бурную, пока гарнизон ее сам не сдастся или не вымрет от голодной смерти, а еще проще изжарится без воды: ведь крепость громоздилась над обрывом, и воду в нее доставляли бочками, которые опускались на веревках, в протекавший Енизу ручей».

Щеголеватый Вельяминов, резко отличавшийся от своего старшего брата выхолощенными манерами и легковесностью суждений, буквально пританцовывал, дивясь башням и стенам.

— Великолепный замок, не правда ли?! — спрашивал он.

Муравьев, чтобы не обидеть генерала, отмалчивался или неопределенно кивал. А тот продолжал:

— Вряд ли в современной армии найдутся средства, коими можно было разрушить сию цитадель!

— Но кому придет в голову разрушать ее? — заметил двусмысленно Муравьев.

— Разумеется, У кого хватит смелости?! — тотчас отозвался Вельяминов, но призадумался. Видимо, догадался о втором значении слов Муравьева. «Нет необходимости разрушать ее». Нахмурившись, он больше не разговаривал с полковником и на другой день покинул Тарки.

А еще через сутки прибыл из Кубы генерал-майор Вреде. Муравьев немного знал его: встречались в Тифлисе, у командующего.

— Боже, Николай Николаевич! — воскликнул он при встрече. — Да за какие грехи Алексей Петрович загнал вас в сию дыру? Главное — бесполезное занятие. Иное дело, когда строишь и знаешь, что ты создаешь нужное для отечества и народа. Но что же игрушка! А если по иному мыслить, то каменный гроб!

Вскоре уехал и барон Вреде. Николай Николаевич остался один на один со своей совестью, двумя батальонами и этой каменной безделушкой.

Дни потянулись один другого скучнее. Солдаты и кумыки поутру взбирались на гору и приступали к работе: поднимали из ручья воду, замешивали глину с саманом, тащили на стены и укладывали огромные каменные глыбы. Муравьев осматривал крепость, интересовался, как идут работы, и все время ждал: что-то должно произойти — ведь не может же эта никому не нужная волынка длиться вечно! Но ничего пока не происходило — все было заведено, как часы.

Три комнатушки, в которых жили Муравьев и Якши-Мамед, помещались в красном кирпичном доме на казарменном дворе. Нудные звуки воинской трубы будили их утром. Днем напоминали о перерыве на обед. Вечером — об ужине и о том, что пора ложиться спать. Все свободное время Николай Николаевич отдавал чтению книг, дневниковым записям и учению Якши-Мамеда. Русской школы в Тарках не было.

Днем, когда полковник отсутствовал, Якши-Мамед заходил в казарму, беседовал с дневальными. Затем отправлялся в город и дальше, к берегу моря. Оно звало к себе. Это было его, Каспийское море.

Якши-Мамед наблюдал за работой грузчиков в Тарковском порту, за рыбаками, которые на окраине в вавилонах солили рыбу. Тощие, просоленные морскими ветрами и изваленные в рыбьей чешуе, они ничем не отличались от иомудских рыбаков. И владельцы судов — купцы и беки — выглядели точно так же, как астрабадские ханы или бакинские хозяева нефти. Походили они и на грузинских князей, и на туркменских старшин. Глядя на них, Якши-Мамед все время вспоминал отца, его властный голос и высокомерие.

Видел Якши-Мамед, как тарковские купцы и беки слащаво улыбаются и кланяются, едва увидят русского офицера, и вспоминал отца. Он точно так вел себя с Ермоловым.

Чем больше Якши-Мамед приглядывался к окружающему, тем более утверждался в мысли, что мир делится на три части. На бедных мусульман, богатых мусульман и русских офицеров, которым подчинены и те и другие. Причем, чем больше русские давят на богатых мусульман, тем жестче те относятся к своим бедным сородичам.

Наконец, и о четвертой части мира стал задумываться Якши-Мамед. В нее, по его соображениям, входили солдаты. Этим доставалось больше, чем всем остальным вместе взятым. Дважды Якши-Мамед видел, как провинившихся солдат проводили сквозь строй, как били их офицеры, как гнали их с базара тарковские торговцы, пренебрежительно обзывая свиноедами. Только с бедняками кумыками солдаты находили общий язык и ели вместе, сварив на костре в котелках пшенную кашу или пустую похлебку, «Значит, не разные боги и разные веры разъединяют людей, — соображал он, стараясь постигнуть самую суть жизни. — Бедные едят с бедными, богатые — с богатыми». Он жалел бедняков, но откровенно радовался, что принадлежит к более высшему сословию людей, и старался держаться с достоинством, как подобает сыну хана.

В середине лета в серую невзрачную жизнь Муравьева и его подопечного неожиданно влилось разнообразив. Приехав Абдулла, чтобы прислуживать Якши-Мамеду. Привез гостинцев, подарки полковнику и письмо. Проездом в Астрахань Кият дал весть, что на обратном пути непременно заедет повидаться. Извещал о случае у Кара-Богазского залива, о своих торговых делах и еще раз напомнил о Якши-Мамеде — не пора ли ему возвращаться домой.

Вскоре пришло другое письмо. От Верховского. Он сообщал о своем новом назначении и предлагал Муравьеву непременно и как можно быстрее встретиться. С этого часа Николай Николаевич только и жил мечтою съездить в Дербент или как-нибудь заманить Евстафия Иванозича в Тарки. Он уже выбрал день поездки, но передумал и написал записку, предлагая встретиться в Буйнаках.

Через неделю ответ был получен, и в назначенный час Муравьев с Якши-Мамедом и отрядом казаков отправились в путь. Буйнакское поселение лежало в пятидесяти верстах от Гарков, по дороге в Дербент. Гам правил один из сыновей шамхала, одиннадцатилетний Зобаир.

Выехали на рассвете, и в полдень уже копытили по чистой улочке предгорного аула. Зобаир встретил Муравьева не по летам серьезно, соблюдая весь церемониал. Полковник разместился в небольшом дворце, а точнее, а большом доме с огромным двором. Множество слуг кинулось к нему, чтобы принять коня, снять сюртук и фуражку, проводить на ковер и предложить с дороги холодный шербет. Пока Николай Николаевич отдыхал в прохладной комнате, беседуя с Зобаиром и не зная, как себя с ним держать, на дворе послышались голоса, и все догадались — приехал новый начальник Дербента — полковник Верховский. Зобаир, слуги и домочадцы, а за ними Якши-Мамед и сам Муравьев вышли к воротам, Николай Николаевич на радостях стащил Евстафия Ивановича с седла, обнял и расцеловал трижды, по-русски. А в сторонке, обнимаясь, хлопали друг друга по плечам Якши-Мамед и Амулат-бек.

После шумной и восторженной встречи все опять пошли в дом. По обычаю гостеприимства началось веселье. Пили шербет и вино, насыщались всевозможными яствами и обменивались новостями.

— Ну что ж, Николай, — доверительно сообщил Верховский. — Долг службы и предупреждение командующего велят мне держать язык за зубами, но дружба наша и привязанность моя к тебе говорят о другом. Я не могу умолчать о том, что ты назначен командиром 7-го карабинерного полка! Побыстрей разделывайся с крепостью и отправляйся в Тифлис, Ладинский ждет тебя, дабы сдать свой полк и отправиться за кудыкину гору, на Русь.

— Неужто так, Евстафий Иваныч?

— Ей-богу! А не объявил тебе об этом Алексей Петрович лишь потому, что боится, как бы не бросил Тарки преждевременно.

— Спасибо, Евстафий Иваныч, спасибо! — искренне благодарил Муравьев, все еще не очень веря в радостную новость.

Толков на этот счет у встретившихся друзей было много. Говоря, они вовсе не замечали окружающих. Зобаир со своими домочадцами незаметно оставил гостей. А вскоре вышли из комнаты и Амулат-бек с Якши-Мамедом: слуга сообщил, что аварца ждет во дворце его кунак из Хунзаха.