Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

• Название: Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939
• Автор: Ингеборг Фляйшхауэр
• Жанр: История

---

При этом Советское правительство в ходе обмена мнениями — и по мере приближения военной опасности — все более сужало это понятие, усиливая подозрение западных держав, что правительство СССР пре­следует в Прибалтике собственные скрытые цели и хотело бы с по­мощью данной терминологии приобрести одобренный западными державами инструмент овладения Прибалтийскими государствами. В какой-то степени компромиссный проект договора, который под впе­чатлением статьи Жданова от 1 июля[827] послы Англия и Франции пе­редавали Молотову, говорил вообще об «агрессии», которая могла бы поставить под угрозу «нейтралитет и независимость» упоминаемых в составленном по предложению посла Наджиара секретном дополни­тельном протоколе приграничных государств, в первую очередь Эстонии, Финляндии и Латвии. За все время переговоров с Советским правительством, а также в течение лета 1939 г. то было первое серьез­ное предложение относительно включения в договор секретного дополнительного протокола. Оно исходило от французской стороны. В беседах, сопровождавших передачу проекта, Молотов выразил опасе­ния Советского правительства по поводу подобных секретных соглашений. Он подчеркнул, что Советское правительство не может согласиться с доводом Запада, «что не открытый, а секретный список всего лишь формальность», и совершенно недвусмысленно назвал «принятие секретного списка... уступкой со стороны Советского прави­тельства»[828]. Такая позиция имела принципиальную основу: в первом внешнеполитическом акте после революции, в Декрете о мире (8 нояб­ря 1917 г.), В.И.Ленин отверг для Советского правительства всякую тайную дипломатию и объявил безусловно и немедленно отмененным содержание всех заключенных царским правительством «тайных дого­воров, поскольку оно направлено, как это в большинстве случаев быва­ло, к доставлению выгод и привилегий русским помещикам и капита­листам, к удержанию или увеличению аннексий великороссов»[829].

Этот вердикт по поводу секретной дипломатии и, следовательно, запрет на заключение международно-правовых соглашений относи­тельно третьих стран сохранял до того времени более или менее обяза­тельный характер для советской внешней политики (тайное военное сотрудничество Красной Армии с рейхсвером, если быть точным, к дан­ной проблеме не относится). В этой связи в то время в самом деле мог возникнуть вопрос, который недавно с полным основанием поставил Л .Безыменский: «Имело ли Советское правительство моральное право перенимать методы своих капиталистических соседей?»[830] В сложив­шейся ситуации вопрос разрешался по-деловому: бравшиеся под защи­ту страны, дескать, не хотели, чтобы их называли публично, так как опасались, что они тогда тем более могут стать жертвами германской агрессии. Поэтому не оставалось ничего другого, как упомянуть их в секретном документе.

С другой стороны, Молотов сразу же обратил внимание на то, что представленный проект предусматривал лишь случаи прямой агрес­сии. В то же время именно для названных в дополнительном протоколе приграничных государств не исключалась косвенная агрессия. Как по­сол Сидс сообщил министру иностранных дел Галифаксу[831], при этом Молотов имел в виду «такие случаи, как уступка президента Гахи в марте... Молотов констатировал, что вопрос может быть решен, если в нашем проекте статьи 1 после упомянутого слова «агрессия» будет до­бавлено: "прямая или косвенная"».

Советское правительство не стало дожидаться изменения статьи 1 западного проекта, а передало через Молотова 3 июля послам новый проект договора, в котором факт упоминаемой в статье 1 «агрессии» оп­ределялся в не подлежащем публикации приложении в том смысле, что она наличествует как в случае прямой, так и в случае косвенной агрес­сии. Под «косвенной агрессией» Советское правительство понимало «внутренний переворот или поворот в политике в угоду агрессору»[832]. Согласно проекту от 8 июля, это понятие должно было охватывать и та­кие действия, «на которые соответствующее государство дало свое со­гласие под угрозой применения силы со стороны другой державы и которые связаны с отказом этого государства от своей независимости или своего нейтралитета»[833].

Прежде чем западные послы смогли проконсультироваться у своих правительств, Молотов представил им 9 июля новый проект, как он его назвал, «дополнительного письма» к тексту договора. В соответствии с ним выражение «косвенная агрессия» относилось к действию, «на кото­рое какое-либо из указанных выше государств (приграничных — Я.Ф.) соглашается под угрозой силы со стороны другой державы или без такой угрозы и которое влечет за собой использование территории и сил[834] данного государства для агрессии против него или против одной из дого­варивающихся сторон, следовательно, влечет за собой утрату этим го­сударством независимости или нарушение его нейтралитета»[835]. Камнем преткновения в этом проекте оказалась формулировка «или без такой угрозы». Английское правительство соглашалось лишь при­нять во внимание в договоре случаи, в которых «правительство под уг­розой применения силы агрессором против собственной воли» принуждается к отказу от своей независимости или нейтралитета. В бе­седе с послами 17 июля Молотов назвал данную формулировку «непри­емлемой»[836]. Нельзя было так просто отмести ни аргумент Молотова, что и президент Гаха, вне всякого сомнения, стал бы отрицать, что от­дал свою страну Гитлеру под угрозой применения силы, ни возражение западных стран, что подобная формулировка позволила бы трем де­ржавам, подписавшим договор, втянуть пограничные государства про­тив их воли в военные действия. В основе этого выражения лежали постоянные английские опасения, что Советское правительство ищет договорный инструмент для нарушения независимости Прибалтий­ских государств — предположение, которое, к большому неудовольст­вию СССР, 31 июля высказал в палате общин заместитель министра иностранных дел Р.О.Батлер.

После проведенных бесед Советское правительство поняло, что в такой, вызванной германскими военными приготовлениями, спешке достигнуть соглашения по этому политическому вопросу не удастся. Тогда оно перенесло главное внимание на военную сферу. Уже совет­ский проект от 8 — 9 июля обусловливал одновременное подписание политического и военного соглашений. В статье 6 говорилось, что дей­ственность политического соглашения обеспечивается лишь незамед­лительным подписанием военного соглашения о методах, формах и размерах взаимной помощи. При обсуждении этой статьи Молотов на­звал политическое соглашение без военного соглашения «пустой де­кларацией». В основе такого мнения лежала оценка западной стратегии переговоров, к которой пришло Советское правительство в тот период. У него, в частности, сложилось впечатление (об этом Сталин сообщил Черчиллю в августе 1942 г. уже в других условиях), «что английское и французское правительства и не думали воевать в случае нападения на Польшу, а больше надеялись на то, что дипломатическое единство Анг­лии, Франции и России отпугнут Гитлера. Мы были уверены, что оно его не напугает». Черчилль нашел эту советскую точку зрения «основа­тельной, но не говорящей в пользу господина Стрэнга и Форин оффиса!»[837]. Практиковавшуюся Галифаксом политику, которая сводилась к тезису «Пускай Гитлер гадает»[838], и Сталин, ни Черчилль не посчи­тали убедительной.

Как позднее сообщал Уильям Стрэнг, Форин офис рассматривал тогда советскую взаимообусловленность политического и военного со­глашений как выражение необоснованного недоверия по отношению к «нашей» искренности и полагал, что Советское правительство наде­ялось вопреки нашим убеждениям заставить принять военные усло­вия». Стрэнг, который за многие недели переговоров с Молотовым и под влиянием московских дипломатов, в том числе и Шуленбурга, стал по­нимать и советское положение и ход советских мыслей, попытался смягчить взаимное недоверие; 20 июля он писал в Форин офис: «Если мы хотим понять, как оно (Советское правительство. — И.Ф.) воспринимает вопрос о Прибалтийских государствах, то мы должны предста­вить себе, какую бы мы заняли позицию, если бы речь шла о герман­ском влиянии в Голландии и Бельгии». Стрэнг считал последнее советское определение «косвенной агрессии», учитывая «новую техни­ку» стран «оси», оправданным и указал на то, что западные страны и в случае неподписания желаемого советской стороной военного соглаше­ния будут вынуждены оказать военную помощь СССР, «если он, защи­щая... Прибалтийские государства, будет втянут в военные действия». Стрэнг подчеркивал, что было бы лучше, если бы западные державы уже раньше согласились на благоприятные условия СССР, и настойчи­во высказывался за заключение обоих соглашений, прежде чем «меж­дународная обстановка еще больше ухудшится». Он обратил внимание Форин оффиса на то, что британское правительство нуждалось в подо­бном соглашении, в то время как у России в конечном счете имелось две альтернативы: «политика изоляции и политика прекращения конф­ронтации с Германией!». Срыв переговоров после нескольких месяцев совещаний вызвал бы не только «дурные чувства», «он поощрил бы не­мцев к действию и подтолкнул бы Советский Союз к изоляции или же к сближению с Германией». Послы Сидс и Наджиар разделяли эту точку зрения. Благодаря влиянию на свои правительства они смогли 23 июля сообщить Молотову об их согласии, чтобы политическое и военное со­глашения вступили в силу одновременно. Молотов принял это заявле­ние «с глубоким удовлетворением» и подчеркнул, что «определение косвенной агрессии найдется. Важнее было определить форму и масш­табы военного соглашения. Поэтому военные переговоры должны не­медленно начаться»[839].