Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

• Название: Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939
• Автор: Ингеборг Фляйшхауэр
• Жанр: История

---

У аккредитованных тогда в Москве журналистов не было сомнений в том, что «Советам (на всякий случай)... пришлось подготовиться к на­падению немцев на Польшу, а также к вовсе не исключавшейся воз­можности, что это наступление захватит Прибалтийские государства и, вероятно, Румынию, что означало бы возникновение второго фронта от Балтийского до Черного моря»[813].

В качестве первой явно защитной меры Наркомат обороны опреде­лил, что ежегодные большие осенние маневры Красной Армии, кото­рые в предыдущем году (во время судетского кризиса) проводились в Белорусском и Киевском военных округах вдоль польско-советской границы, на этот раз состоятся в сентябре уже в Ленинградском воен­ном округе[814]. Польская кампания — об этом совершенно определенно говорили различные (разведывательные) донесения и предупреждения Советскому правительству — должна была начаться в конце августа — первых числах сентября, и предполагалось, что вермахт победоносно завершит «блицкриг» за несколько недель. При этом оставался откры­тым вопрос, действительно ли вермахт остановится на предусмотрен­ной линии или же, напротив, — как сообщал Петер Клейст и указывалось в первом варианте плана «Вайс» в качестве оперативной возможности — зона боевых действий распространится и на соседнюю

Прибалтику. Сконцентрированная в Ленинградском военном округе, готовая к бою Красная Армия могла бы остановить немецкие войска.

Опубликованное 29 июня сообщение об этих маневрах явилось для дипломатических кругов Москвы неожиданностью. Итальянский по­сол увидел в этом решении намерение «показать особую заинтересованность СССР в собственной безопасности вдоль границы с Прибалтийскими странами и, возможно, также запугать правительст­ва этих стран». Шуленбург передал это известие в Берлин без всяких комментариев. Германская сторона могла истолковать сообщение и по-другому: перенесением маневров с советско-польской границы к грани­це с Латвией и Эстонией Советское правительство демонстрировало свою пассивную позицию по отношению к Польше. Правительство Сталина, по всей видимости, считало немецкое нападение на Польшу и (частичную) оккупацию страны неизбежными. Оно сосредоточило внимание главным образом на том, чтобы конфликт не распространил­ся на Прибалтийские государства и затем на советскую территорию.

Поэтому в первые дни лета 1939 г. зарубежные представители Со­ветского Союза внимательно следили за возраставшим политическим и военным влиянием государств-агрессоров на эти страны. Появление в середине июня немецкого крейсера и немецких офицеров в гавани и го­роде Ревеле (Таллинне) могло быть связано с предшествовавшей по­ездкой начальника генерального штаба сухопутных войск Гальдера в Эстонию и Финляндию[815]. Инспекционные поездки японских военных по прибалтийским портовым укреплениям[816] в тот момент, когда Со­ветское правительство определенно полагало, что эскалация «япон­ской провокации»[817] в Монголии — это демонстрация военной мощи Японии «по настоянию Германии и Италии»[818], должны были засвиде­тельствовать Советскому государству наличие особо острой угрозы на двух фронтах. Казалось, будто Германия и Италия после более чем восьми совместно проведенных дипломатических попыток сближения старались оказать на СССР военное давление с обоих флангов, чтобы ввиду предстоявшей германской акции против Польши сделать Стали­на более сговорчивым.

Советское правительство и в этой обстановке не отказалось от идеи союза с западными странами, безусловно, в соответствии со старыми военными и политическими концепциями безопасности. Конечно, оно видело возникшую во второй половине июня 1939 г. опасность «второго Мюнхена, на этот раз за счет Польши»[819]. Это усилило стремление Со­ветского правительства добиться желаемой безопасности для Прибал­тийских государств в рамках договорных соглашений с западными державами. Когда представители западных стран — Сидс, Стрэнг, а также вновь назначенный французский посол Наджиар — передавали Молотову 15 июня новое предложение о договоре, их встретили с боль­шой надеждой. «Послов приятно удивили сердечные манеры Молото­ва»[820].

Немного позднее, 29 июня, когда английское правительство про­должало держаться скептически, Советское правительство опублико­вало в «Правде» сенсационную статью секретаря ленинградской партийной организации и депутата Верховного Совета Андрея Жда­нова и тем самым обратило внимание западных правительств на то, что и в его собственных рядах существовали совершенно различные точки зрения относительно готовности Запада заключить союз и что консенсус в пользу продолжения этих трудных переговоров вовсе не обеспечивался автоматически[821]. Не было случайностью, что Жданов высказал свою точку зрения на переговоры в условиях возникшей уг­розы для Прибалтийских государств. Ведь непосредственно затраги­вались интересы безопасности Ленинградской области. Да и жизненный путь ленинградского партийного секретаря был и оставал­ся тесно связанным со странами Прибалтики[822]. Как показали даль­нейшие события, тревога ленинградца по поводу ситуации, в которой оказался город, не была беспочвенной в период, когда Жданов в статье, опубликованной в «Правде», настаивал на решении вопроса о целесообразности продолжения переговоров. Он считал поведение за­падных держав неискренним и обвинял их в недопустимом затягива­нии переговоров. Жданов указал прежде всего на не решенные проблемы в Прибалтике и заметил, что вопрос о гарантиях Прибал­тийским странам западная сторона превратила в искусственно наду­манный «камень преткновения», грозивший сорвать переговоры, которые по этой причине уже якобы зашли в тупик. По словам Жда­нова, англичанам и французам нужен был такой договор, в котором «СССР выступал бы в роли батрака, несущего на своих плечах всю тяжесть обязательств». Однако ни одна уважающая себя сторона не может согласиться стать «игрушкой в руках людей, любящих загре­бать жар чужими руками (это выражение употребил Сталин на XVIII съезде партии. — И.Ф.). Тем более... СССР, сила, мощь и достоинство которого известны всему миру». В конце статьи высказывалась догад­ка, что, затягивая переговоры, западные державы оставляли открытой заднюю дверь для «сделки» с агрессором. Статью Жданова, вне вся­кого сомнения, санкционировал Сталин. И все-таки есть основание предполагать, что в эти недели Сталин усиленно взвешивал все «за» и «против» переговоров трех держав и что в Советском правительстве действительно возникли разногласия. При этом трудно сказать, ка­ким весом в этот период сузившихся политических и военных возмож­ностей обладали представители военных. Посол Уманский 30 июня подробно развил американскому президенту советскую аргументацию в разрезе статьи Жданова и заверил Рузвельта в том, что советская сторона выступает за продолжение переговоров[823].

Мнения западных дипломатов разделились. Как заметил Шулен­бург в присутствии Россо, еще «неясно, является ли известная статья Жданова всего лишь маневром или же предвещает прекращение пере­говоров с Лондоном и Парижем». Для обоих вариантов Шуленбург предвидел серьезные опасности, однако он утверждал, что и «в первом случае Советское правительство может бросить на чашу весов немец­кую позицию, которая ему давно известна»[824].

Шуленбург, очевидно, опасался, что в результате непрерывных германских предложений самоуверенность Советского правительства возрастет в такой степени, что усложнит переговоры с западными де­ржавами при необходимости вплоть до разрыва, вместе с тем в докладе министерству иностранных дел он лишь указал на то, «что советская позиция в вопросе гарантий Прибалтийским государствам ужесточи­лась» и что упор на личные взгляды автора обнаруживает намерение Советского правительства «оставить лазейку для продолжения перего­воров даже в том случае, если Англия не уступит на все сто процентов». Этим Шуленбург подчеркнул важное значение гарантий Прибалтий­ским странам и стремление Советского правительства прийти к согла­шению с западными державами даже ценою уступок.

Интересам безопасности в районе Прибалтики служила политиче­ская концепция, которую Советское правительство в начале июля 1939 г. включило в свои проекты договора в виде понятия «косвенная агрессия»[825]. При этом оно исходило из опыта применения национал-социалистами различных методов экспансии, учитывало известные ему прогерманские настроения среди членов прибалтийских прави­тельств и опиралось идейно и терминологически на более раннее «опре­деление агрессии» (1933). «Вопрос о косвенной агрессии стал центральным пунктом договоренностей»[826]. Он свыше трех недель бро­сал свою тень на политические переговоры и 23 июля завел их в тупик.

При этом Советское правительство в ходе обмена мнениями — и по мере приближения военной опасности — все более сужало это понятие, усиливая подозрение западных держав, что правительство СССР пре­следует в Прибалтике собственные скрытые цели и хотело бы с по­мощью данной терминологии приобрести одобренный западными державами инструмент овладения Прибалтийскими государствами. В какой-то степени компромиссный проект договора, который под впе­чатлением статьи Жданова от 1 июля[827] послы Англия и Франции пе­редавали Молотову, говорил вообще об «агрессии», которая могла бы поставить под угрозу «нейтралитет и независимость» упоминаемых в составленном по предложению посла Наджиара секретном дополни­тельном протоколе приграничных государств, в первую очередь Эстонии, Финляндии и Латвии. За все время переговоров с Советским правительством, а также в течение лета 1939 г. то было первое серьез­ное предложение относительно включения в договор секретного дополнительного протокола. Оно исходило от французской стороны. В беседах, сопровождавших передачу проекта, Молотов выразил опасе­ния Советского правительства по поводу подобных секретных соглашений. Он подчеркнул, что Советское правительство не может согласиться с доводом Запада, «что не открытый, а секретный список всего лишь формальность», и совершенно недвусмысленно назвал «принятие секретного списка... уступкой со стороны Советского прави­тельства»[828]. Такая позиция имела принципиальную основу: в первом внешнеполитическом акте после революции, в Декрете о мире (8 нояб­ря 1917 г.), В.И.Ленин отверг для Советского правительства всякую тайную дипломатию и объявил безусловно и немедленно отмененным содержание всех заключенных царским правительством «тайных дого­воров, поскольку оно направлено, как это в большинстве случаев быва­ло, к доставлению выгод и привилегий русским помещикам и капита­листам, к удержанию или увеличению аннексий великороссов»[829].