Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

• Название: Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939
• Автор: Ингеборг Фляйшхауэр
• Жанр: История

---

Газета «Правда» от 1 октября 1938 г. указывала на то, что Совет­ское правительство действительно интенсивно занималось германски­ми планами, связанными с Польшей. Она настойчиво предостерегала польское правительство, учитывая его поведение в период судетского кризиса, от того, чтобы последнее своими собственными руками не вы­рыло могилы для польской безопасности, и высказала мрачное пред­положение, что недалеко то время, когда «фашистская Германия, развращенная своей безнаказанностью, поставит на повестку дня во­прос о разделе Польши». Выдвинутое Потемкиным в беседе с польским послом в Москве В.Гжибовским предложение о переговорах показыва­ет, что Советское правительство столь мрачными прогнозами никоим образом не призывало к бездеятельности. Напротив, оно добивалось, и не без успеха, углубления и улучшения двусторонних политических и экономических отношений на основе растущей обоюд­ной озабоченности: представители обеих стран не были приглашены в Мюнхен и имели основания скептически отнестись к результатам кон­ференции — усилению позиций Гитлера[161]. Изменений в союзнической политике СССР в тот момент заметно не было.

И хотя в послевоенное время западная историография снова и снова возвращалась к предполагаемой реплике Потемкина[162], о которой пове­дал Кулондр, она не утверждала в категорической форме, что Со­ветское правительство уже в тот момент планировало или по крайней мере серьезно взвешивало перестройку своей системы союзов. Англий­ский историк Макс Белофф утверждает, что «советская политика за пе­риод между мюнхенскими переговорами и немецкой оккупацией... Чехословакии... не претерпела никаких существенных изменений» и что «советская дипломатия, по всей видимости, не испытывала жела­ния выступать с какой-либо инициативой, а, напротив, скорее гото­вилась смириться с положением сравнительной изоляции, в котором оказалась страна». Заслуживающим обсуждения Белофф считал во­прос, не сложилось ли у Советского правительства в этот промежуток времени мнения, «что его интересам лучше всего отвечает официаль­ная договоренность с Германией при условии, что ее удастся уговорить отказаться от идеи нападения на Россию...»[163].

Другой английский историк, Э.Карр, знакомый с соответствую­щей германской дипломатической перепиской, еще в 1949 г. не видел оснований для дальнейшего исследования данного вопроса. Он, в ча­стности, писал: «Период с октября 1938 г. по март 1939 г. содержит мало достоверных сведений, освещающих развитие советской внеш­ней политики. То, что западные главы государств являлись весьма не­надежными союзниками в вопросе противодействия германской агрессии, было советскому руководству очевидно. Не менее очевид­ным являлось и то, что результатом, если не намерением, Мюнхен­ского соглашения должен был быть поворот германской агрессии на восток. Однако предложить какую-либо альтернативную политику не смог никто»[164].

I. РАСШИРЕНИЕ ТОРГОВЫХ СВЯЗЕЙ 1 ОКТЯБРЯ 1938 ГОДА — 31 ЯНВАРЯ 1939 ГОДА

Вероятность изменения советской внешней политики как следствие глубокого потрясения, которое пережило правительство Сталина в свя­зи с подписанием четырехстороннего соглашения, казалась поначалу чрезвычайно ничтожной. Сообщенные Кулондром высказывания По­темкина свидетельствовали скорее о политической прозорливости по­следнего относительно все большего сужения внешнеполитических возможностей Советского правительства, нежели о принятых им пред­варительных решениях.

Ведь ничто не говорит о том, что Советское правительство уже в первые дни октября на своих многодневных конфиденциальных сове­щаниях рассматривало подобные варианты со столь дальним прицелом. Вместе с тем оно считало необходимым из сохранившихся компонентов разрушенного здания коллективной безопасности сконструировать но­вую внешнюю политику. Однако, насколько это можно понять из сооб­щений последующих месяцев, эта политика пока что сводилась к максимальному укреплению обороноспособности с целью отражения опасности с востока и запада собственными силами и не имела в виду какой-либо сделки с агрессивным противником. Вопрос о том, обсужда­лись ли и насколько глубоко на этих совещаниях проблемы будущей политики Германии, остается открытым. Но по всей вероятности, уже тогда сформировался прочный консенсус относительно тайных замыс­лов западных держав[165], их намерения, насколько возможно, не созда­вать препятствий немецкой агрессии, а предоставить Германии свободу действий на востоке. Понимание скрытого смысла четырехстороннего соглашения как одобрения германской экспансии в восточном направ­лении прибавило к растерянности Советского правительства глубо­кое недоверие к западным державам. Это недоверие, достигшее зимой 1938/39 г. в украинском вопросе своего апогея, росло в последующие недели и месяцы в связи с целым рядом внешнеполитических событий, которые, казалось, его оправдывали. К ним относились решения Вен­ского арбитража от 2 ноября и подписание 6 декабря 1938 г. герма­но-французской декларации о ненападении[166]. Все это на несколько месяцев осложнило отношения Советского правительства с Францией и Англией вплоть до прекращения сообщения.

Официальные заявления представителей Наркомата иностранных дел непосредственно после этих совещаний свидетельствуют не только о растерянности Советского правительства, но в первую очередь об от­сутствии твердой ориентации. Народный комиссар иностранных дел Максим Литвинов, возвращаясь с Женевской ассамблеи Лиги Наций в Москву, сделал остановку в Париже, где он осыпал упреками министра иностранных дел Франции Жоржа Боннэ, повторив при этом основные моменты заявлений Советского правительства периода судетского кри­зиса. Он, в частности, утверждал, что Чемберлен поддался обману Гит­лера, встав на путь Годесберга и Мюнхена, что Гитлер никогда бы не осмелился пойти на риск войны, если бы Англия и Франция, опираясь на помощь России, дали решительный отпор[167]. Разумеется, германская дипломатия в этом отношении придерживалась иного мнения.

16 октября 1938 г. после консультаций с Советским правительством Литвинов высказал уходящему с этого поста послу Франции в Москве Кулондру неодобрение относительно того, что Франция систематиче­ски уклонялась от попыток советской стороны достичь необходимых военных соглашений к договору о взаимопомощи от 1935 г., даже тогда, когда Чехословакия действительно нуждалась в их помощи. На вопрос Кулондра, что же можно предпринять теперь, Литвинов ответил, «что утерянных драгоценных позиций сейчас не вернуть и не компенсиро­вать. Мы считаем случившееся катастрофой для всего мира. Остается одно из двух: либо Англия и Франция будут и в дальнейшем удовлетво­рять все требования Гитлера и последний получит господство над всей Европой, над колониями и он на некоторое время успокоится, чтобы пе­реварить проглоченное, либо Англия и Франция осознают опасность и начнут искать пути для противодействия дальнейшему гитлеровскому динамизму. В этом случае они неизбежно обратятся к нам и заговорят с нами другим языком. В первом случае в Европе останутся лишь три ве­ликие державы — Англия, Германия и Советский Союз. Вероятнее все­го, Германия пожелает уничтожить Британскую империю и стать ее наследницей. Менее вероятно нападение на нас, более для Гитлера рис­кованное»[168].

Внутриполитическое развитие первых недель после Мюнхена — короткое, интенсивное усиление террора против мнимых врагов в собственных рядах, против представителей иностранных держав и разного рода иностранцев — также не свидетельствовало о начинаю­щемся повороте советской внешней политики в сторону Германии. Не ощущалось и ослабления страха, подозрительности и враждебности по отношению к представителям национал-социалистской Германии. Ни официальная, ни личная переписка германского посла в Москве того периода не содержит никаких признаков, позволяющих сделать вывод о подобных переменах советской точки зрения. Напротив, сотрудники германского посольства в Москве отмечают в те дни, недели и даже месяцы после Мюнхена исключительно холодную, ограниченную са­мым необходимым корректность представителей Советского прави­тельства. В отношении граждан и представителей посольства рейха органами безопасности Наркомата внутренних дел практиковались насильственные меры. Значительно усилились придирки к живущим и аккредитованным в Советском Союзе иностранцам[169]. Вместе с тем в своих отчетах в Берлин германское посольство старалось убедить со­ответствующие службы в том, что немцы занимают «нормальное» ме­сто в общей системе преследования иностранцев, которую сочли необходимым ввести Сталин, считавший ситуацию предвоенной, и его органы безопасности, исходившие из существующего кризиса недове­рия. Жесткая бесцеремонность новой кампании против иностранцев, продиктованная желанием предотвратить опасность, а также неуве­ренностью, непониманием и подозрительностью, не различала наци­ональностей[170].