Василий Ганибесов - Эскадрон комиссаров

• Название: Эскадрон комиссаров
• Автор: Василий Ганибесов
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1984

Впервые почувствовать себя на писательском поприще Василий Ганибесов смог во время службы в Советской Армии. Именно армия сделала его принципиальным коммунистом, в армии он стал и профессиональным писателем. Годы работы в Ленинградско-Балтийском отделении литературного объединения писателей Красной Армии и Флота, сотрудничество с журналом «Залп», сама воинская служба, а также определённое дыхание эпохи предвоенного десятилетия наложили отпечаток на творчество писателя, в частности, на его повесть «Эскадрон комиссаров», которая была издана в 1931 году и вошла в советскую литературу как живая страница истории Советской Армии начала 30-х годов.

Как и другие военные писатели, Василий Петрович Ганибесов старался рассказать в своих ранних повестях и очерках о службе бойцов и командиров в мирное время, об их боевой учёбе, идейном росте, политической закалке и активном, деятельном участии в жизни страны.

Как секретарь партячейки Василий Ганибесов постоянно заботился о идейно-политическом и творческом росте своих товарищей по перу: считал необходимым поднять теоретическую подготовку всех писателей Красной Армии и Флота, организовать их профессиональную учёбу, систематически проводить дискуссии, литературные диспуты, создавать даже специальные курсы военных литераторов и широко практиковать творческие отпуска для авторов военной тематики.

---

Хитрович, значительно похудевший за время болезни, потерял в госпитале весь свой накопленный за лето загар и сейчас походил на стажирующегося академика. Он слабо улыбнулся Ветрову, значительно кивнув головой, будто говоря: «Ты прав был, товарищ, второй взвод отстал».

Он только что видел провал взвода и на рубке и на уколах и, зная слабость его в управлении конем, заранее предрешил провал и на прыжках. Первый раз он почувствовал тупую досаду на свою любовь к Лизе, и здесь, на плацу, эта любовь ему начала казаться ненужной и постыдной. Он пожалел, что болел, и решил при первой же возможности взяться за взвод как следует.

Сзади него, взявшись за руки, ходили нарядные девушки. Они беспрерывно, лузгали семечки, плевались во все стороны, задорно стреляли глазами по молодцеватым отделкомам, всхохатывали, но работой эскадрона не интересовались нисколько. Им было весело потому, что здесь много народу и музыка. Хитрович чувствовал и на себе их шныряющие любопытством взгляды и, досадуя на них, побрел к витрине.

Мужики сидели у витрины на корточках, курили и лениво плели пеструю веревку разговора о страде, урожае, потребиловке и деревенских новостях. Они оживлялись только тогда, когда Шерстеников приносил от комиссии цифры, и замазывал чернилами столбики диаграммы.

Хитрович, осторожно укладывая ногу, подсел к ним.

— Интересуетесь? — спросил он крестьян, кивнув на гомонивший плац.

— Люди вот в праздник работают, а мы сидим и глазеем, как баран на новые ворота.

— Мы вот про это говорили, — кивая на лесок станков, проговорил один пожилой уже крестьянин. — Я вот в Кречевицах служил, да век рубили на одном ряду, тут бы эскадрон целый день провожжался, а сейчас две закурки искурили — и готово. Говорят, слышь, красноармеец изобрел, верно ли?

— Я им говорил, что Артем Куров, — ввязался Шерстеников, — и показывал, а они не верят.

— Да ведь парень-то больно... ни виду, ни чего.

— И потом, — добавил другой, — не в обиду будь сказано, — покосился говоривший на Шерстеникова, — он нам приврал, будто в Англии овцы всех мужиков съели. Как тут ему после этого верить?

— Да ведь я как говорил-то? — вспыхнул Шерстеников. — Я ведь говорил, что их много развелось, овец-то, капиталисты развели, а земли в Англии мало, вот капиталисты отобрали у мужиков землю, чтобы овец пасти, а те пошли в рабочие, вот и не стало крестьян.

— Ты уж не отпирайся, все слышали, как ты сказал: «В Англии овцы всех мужиков съели».

— Сказал! Надо понимать, как сказал и что к чему, — обиженно огрызнулся Шерстеников.

А плац гудел. Оркестр грянул марш. Молодежь сыпанула к витрине. На фоне распластавшегося в галопе эскадрона взяли песню. Она взмыла, даже мужики, уткнувшись в бороды, безмолвно подтягивали ей. У Хитровича заиграли губы, засинело в глазах, и он вместе с другими подхватил до боли знакомое:

О том, как в ночи ясные,
О том, как в дни ненастные
Мы гордо,
Мы смело в бой идем,
Идем.
Веди ж, Буденный, нас
Смелее в бой!
Пусть гром гремит!
Пускай пожар кругом!
Пожар кругом!
Мы беззаветные герои
Все!
Ведь вся-то наша жизнь есть борьба!

Звуки оркестра растворялись в песне и, сливаясь с нею, неслись к галопирующим красноармейцам. И тогда они стискивали челюсти, мертвой хваткой впивались в древки. Пушистые конские гривы, взметываемые вихрем галопа, больно стегали лица скачущих; лошади, закусывая трензеля и вырывая поводья, переходили в шальной карьер.

Братишка наш Буденный,
С нами весь народ!
Приказ голов не вешать
И смотреть вперед!
Ведь с нами Ворошилов,
Первый красный офицер,
Сумеет кровь пролить
За ЭС-ЭС-ЭС-ЭР!
Веди ж, Буденный, нас
Смелее в бой!..

4

Вечером в роще у эскадронной эстрады проходила политповерка. За тремя надетыми на колья палатками сидели Ветров, Шерстеников и Куров. У полотнищ палаток повзводно толпились красноармейцы, переругиваясь за очереди. За столом на эстраде сидела комиссия из двоих от эскадрона и трех рабочих-шефов и, определяя правильность ответов, вела счет.

— Дай я, — лез Баскаков вне очереди.

— Куда ты? Успеешь!

— Мне в наряд идти, заступать скоро.

— Наряд пропускайте вне очереди! — объявил Смоляк, услыхавший спор.

Баскаков протискался вперед, взял удилище и, улыбаясь во весь рот, закинул ниточку за полотнище.

— Клюет, Баскаков, дергай! — крикнули под смех взвода Баскакову сзади. Баскаков потянул удилище, но нитка натянулась, не давалась.

— Щука, наверно, подсекай ее и сразу! — подшучивают сзади.

— Я те дам «подсекай»! — ворчит из-за полотнища Шерстеников. — И так всю нитку изорвали. Вот теперь готово.

Баскаков дернул за удилище и вытянул на нитке бумажку с вопросом, на который нужно ответить. Он долго вглядывался в вопрос, подносил бумажку ближе к глазам, будто не разбирая почерк.

— Не задерживай, Баскаков, скорее! Не разберешь, что ли?

— Не при нем писано.

— Дай я прочту!

— Прочитал! — обрадовался Баскаков, видимо, найдя ответ. — «Что говорится в июньском обращении Реввоенсовета?» — прочел он. — Ета, значит, чтобы не было самовольных отлучек и, однем словом, спячек на политзанятиях.

Толпившиеся грохнули в хохоте, а Баскаков морщится от растерянности, топчется, не зная куда деваться.

— Кто ответит за него? — спрашивает Смоляк.

— Мне дайте! — просит Люшкин.

— Я, я, я!.. — наперерыв кричат первовзводники, боясь, что ответ дадут красноармейцы из другого взвода и тогда им сделают двойной минус, а тем дадут плюс. Нужно, чтобы за провалившего ответил еще не говоривший, поэтому слово дали Липатову. Липатов осторожно пробрался вперед и спокойно, уверенно, как и все, что он делал, загудел своим глубоким грудным голосом:

— Реввоенсовет призывает организовать социалистическое соревнование, чтобы в нем приняли действительное участие действительные красноармейские массы и чтобы темп боевой подготовки был как следует. Вот.

Он сказал это и опять молча направился на свое место.

— Ответ-то, Липатыч! Закинь удочку.

Липатов вместо ответа вытянул карандаш, брошюру Ленина о соревновании и обращение Реввоенсовета.

— На, прочтешь хорошенько, — сунул он подарок все еще стоявшему около Баскакову.

Вопросы были главным образом из решений партконференции, и еще на свежую память красноармейцы отвечали хорошо.

Однако и здесь второй взвод оказался на последнем месте. Третьевзводники, несмотря на двухмесячное пребывание в эскадроне, почти не отстали от первого взвода, у которого не ответил только Баскаков.

— У них еще Ковалев не удил, — выкликнул Силинский из задних рядов.

— Ковалев? Правильно. Где Ковалев?

Ковалева не было. За ним побежали в казарму, на плац, но нигде не нашли.

— Надо его считать как ноль! — крикнул Карпов. — Раз не пришел, то как таковому — ноль.

— Как то есть ноль? А может, он ответил бы. Больно прыткий на ноли-то.

— Дай я выужу за него, — вызвался Миронов.

— Не давать по два раза. Тогда и мы переудим, которые не ответили.

— А мне можно за него? — спросил женский голос из задних рядов.

— Кто это? — заинтересовалась красноармейцы.

— Это комвзводова баба, жена то есть.

— Дать! Дать!

— Не давать! Мало ли!

— Дать, она тоже из первого взвода.

— Тише, товарищи, — ввязался Смоляк. — Я думаю, мы так сделаем: Зинаиде Павловне дадим выудить и причислим к первому взводу, а Ковалеву все-таки поставим ноль.

— Правильно, — согласились красноармейцы.

Зинаида Павловна прошла к эстраде при общем напряженном внимании. Заметно волнуясь, она взяла у Миронова удилище, закинула нитку за полотнище и выудила последнюю, ковалевскую бумажку.

Эскадрон следил за каждым ее движением. Красноармейцы видели, как она развернула бумажку, пробежала написанное глазами и вспыхнула. Сидевший среди красноармейцев ее муж Леонов кусал себе губы, нервно дергал ногою и выражал явное недовольство. «Черт ее дернул. Тьфу! Заревет еще, пожалуй».

Леонов видел, как у Зинаиды Павловны чуть заметно шелестел листок, вздрагивали губы. Резко поднявшись, краснея не менее жены, Леонов ушел за эстраду. «Провалит, будь ты проклята!»

— Громче! — крикнули из собрания, хотя Зинаида Павловна еще молчала.

— Громче!

Зинаида Павловна посмотрела на собрание, обвела ряды взглядом, ища поддержки.

— Тише, товарищи, сейчас прочтет, — успокоил эскадрон Смоляк.

Зинаида Павловна с отчаянной решительностью откинула голову и, чеканя слова, на память прочитала:

— «Зачем мы организовали социалистическое соревнование?»