Василий Ганибесов - Эскадрон комиссаров

• Название: Эскадрон комиссаров
• Автор: Василий Ганибесов
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1984

Впервые почувствовать себя на писательском поприще Василий Ганибесов смог во время службы в Советской Армии. Именно армия сделала его принципиальным коммунистом, в армии он стал и профессиональным писателем. Годы работы в Ленинградско-Балтийском отделении литературного объединения писателей Красной Армии и Флота, сотрудничество с журналом «Залп», сама воинская служба, а также определённое дыхание эпохи предвоенного десятилетия наложили отпечаток на творчество писателя, в частности, на его повесть «Эскадрон комиссаров», которая была издана в 1931 году и вошла в советскую литературу как живая страница истории Советской Армии начала 30-х годов.

Как и другие военные писатели, Василий Петрович Ганибесов старался рассказать в своих ранних повестях и очерках о службе бойцов и командиров в мирное время, об их боевой учёбе, идейном росте, политической закалке и активном, деятельном участии в жизни страны.

Как секретарь партячейки Василий Ганибесов постоянно заботился о идейно-политическом и творческом росте своих товарищей по перу: считал необходимым поднять теоретическую подготовку всех писателей Красной Армии и Флота, организовать их профессиональную учёбу, систематически проводить дискуссии, литературные диспуты, создавать даже специальные курсы военных литераторов и широко практиковать творческие отпуска для авторов военной тематики.

---

Утром сон самый крепкий, а в воскресенье поваляться особенно хотелось. И когда горнист заиграл зорю, красноармейцы натягивали одеяла до самой макушки, а он, злой на то, что его разбудили раньше всех, ходил по казарме и, надувшись, орал, как паровоз.

— Убирайся отсюда!.. — разъяренно вскакивает оглушенный крайний. — Я те вот дерну сапогом-то! Всю утробу перевернул, губастый черт!

— Ту-ту-ту!.. — сгибаясь к лежащим, неумолчно выводит горнист.

— Костя! — вскакивает другой. — Я тебе всю бандуру исковеркаю, если будешь в ухо!

— Ту-ту-ту! — ходит горнист между коек, надуваясь что есть силы и выкатывая покрасневшие от натуги глаза.

Наконец кто-то вскакивает, придерживает спадающие подштанники и, схватив подушку, запускает ее в ловко увернувшегося назойливого Костю.

— Т-так... — тянет кто-то от двери. — Уже пять минут. Так и запишем как таковые... С дракой, мол, и чуть не с матерщиной...

— Кто это? — срывают красноармейцы с голов одеяла. — Ты чего, Карпов? — узнав Карпова из третьего взвода, спрашивают они.

— Я ничего. Разве вы чего? Пять минут, мол, встаете и все никак встать не можете.

Сон спадает. Красноармейцы срывают одеяла и, искоса взглядывая на Карпова, Савельева из первого взвода и подходящего комвзвода Леонова, торопливо суют ноги в штанины брюк, тщетно стараясь разгадать, зачем эти сюда пришли и какое отношение они имеют к подъему.

У двери первого взвода стояла тоже комиссия во главе с Робеем и засекала время. Боком проталкиваясь между ними, в казарму воровато шмыгнул Ковалев.

— Ковалев, ты что, в наряде? — спросил его Кадюков.

— Из наряда он... от какой-нибудь...

Красноармейцы посмотрели на него тугим, тяжелым взглядом, а он, усмехнувшись, начал стаскивать свои выходные сапоги и ярко-голубые брюки.

— Чего они здесь? — кивая на комиссию, спросил он у Миронова.

— Тебя караулили, — усмехнулся Миронов.

В дверь послышалась команда «равняйсь», красноармейцы прислушались к ней, потом с недоумением посмотрели на Робея и его комиссию.

— Чего это?

— Это третий взвод пошел на уборку. Они уложились в срок, а вы запаздываете.

Взвод заторопился и, кое-как заправив койки, бегом бросился к выходу.

Комиссии ходили за взводами на уборку, осматривали лошадей и снаряжение, подсчитывали количество шагов в минуту, когда шли на чай, и всюду, не отставая от взвода, смущали своим безмолвием и серьезностью.

Через час после завтрака эскадрон выехал на плац. Следом за ним туда же стянулись красноармейцы стрелкового полка, крестьяне из Костовы и Новоселиц; и даже прибрел с костылем Хитрович.

Около старого окопа была поставлена витрина с договором и разграфленной таблицей, которая должна показывать результаты выполнения. Тут же развернули эскадронный шелковый штандарт. Вскоре из полка пришел выпрошенный Смоляком оркестр, а с пристани привезли трех представителей от шефа.

Куров, еще с вечера сам проехавший по всем станкам, перещупавший буквально каждый станок, все же дрожал сейчас мелкой дрожью. «А вдруг что-нибудь случится? Ведь поедут сразу десятеро! Тогда вся затея окажется детской забавой и дурашливым капризом». Он искал глазами Ветрова, чтобы найти у него поддержку, но тот был со взводом сзади, закрытый несколькими рядами всадников.

— Первый взвод, приготовиться! Девять человек, на правом фланге я еду! — крикнул Гарпенко.

Девять,человек с Леоновым выехали, нацелившись каждый против своего ряда. Комэска выхватил клинок, взмахнул им и сразу распластался в галопе. Куров, находящийся в этом десятке, рванулся одновременно со взмахом командирова клинка. Стиснув рукоятку своей шашки, до боли сдавив шлюзы, он думал только об одном: не дать промаха.

Станок... Дзиннь! Станок слева... Дзиннь! Опять справа... Дзинь! Слева... Дзинь! Глина справа... Ширк! Кольцо слева... Есть! Он покрутил клинком над головой, и проволочное кольцо, скользнув по нему, взвилось кверху. Еще останавливая коня, он увидал равняющихся всадников справа и слева и, когда обернулся, небольшой лесок станков был комолый, с короткими пнями лоз. Все. Только кое-где обезглавлена глина неловкими ударами.

Оркестр взял туш, потом марш. Присутствующие нестройно, но искренне закричали «ура», к станкам бросилась комиссия ставить новые лозы, надевать на крючки кольца и выравнивать глину.

Артем соскочил с коня и, подавая поводья подошедшему фуражиру Тихонову, пошел к станкам в комиссию. От взвода отделился еще десяток и также нацелился на ряды своих станков. Едва комиссия, ставившая лозы, успела отойти от станков, по сигналу комэска новый десяток выхватил блеснувшие клинки и сорвался с места в тяжелом галопе.

У первых станков они взмахнули клинками почти одновременно, ко вторым станкам некоторые начали отставать, у глины шеренга сломалась вовсе, но все же картина рубки десятком была красива, еще никем не виданная. После десятка осталось три лозы и два кольца. Комиссия подробно их переписала, а Куров заметил для себя, кто промазал. Лозы втыкали на бегу. Теперь готовился третий десяток, последний от первого взвода.

— Сколько время проехал взвод? — спросил Артем у Искандарова, взглянувшего на часы, когда последний десяток проехал и лозы были поставлены вновь..

— Девять.

— Много. Долго ставили лозы. Надо разбиться по рядам.

К ним подбежал Шерстеников с блокнотом и, записав результаты рубки, убежал к своей витрине.

Первый взвод поехал к месту уколов пикой. Там стояли, выстроившись в одну шеренгу, десять станков с соломенными арбузами, и по полю разбросались, как свиные туши, мешки с соломой. Первый же десяток, проехавший на уколы, сразу же направился на прыжки, и плац запестрел галопирующими группами кавалеристов.

В разномастной толпе, окружившей эскадрон, движение увеличивалось все больше и больше. Гости группами перебегали то на рубку, то на уколы, то на прыжки. Восхищение зрелищем праздничного эскадрона начало сменяться азартом состязания, и они, не доверяя комиссии, стали подсчитывать результаты сами.

У витрины взмокший Шерстеников отбивался от пристававшего старейшего костовского деда.

— Я же тебе говорю, что это проценты, — тыча в диаграмму, горячился Шерстеников. — Понимаешь, проценты!

— Это кто сколь нарубит, значит?

— Вот именно. Нарубит сто — сто будет, пятьдесят — пятьдесят.

— А зачем ты цифрами не пишешь? Писал бы цифрами.

— А это для наглядной агитации, чтобы наглядно было.

— Цифрами-то тоже наглядно... — не унимался дед. — Ну, а если кто вырубит все лозы тогда што? Што будет тогда им? Дадут што, или как?

— Ничего не будет. Выполним, значит, договор — и все.

— Какой же тут интерес? Тут интересу нет.

— Мы не за интерес служим, а так... за сознательность.

— Да ить один сознает, а другой не сознает. Тут бы я присоветовал что-нибудь давать, хоть помаленьку.

— Не возьмут, деда, обидятся еще.

— Вот дураки!

Дед разглядывает диаграмму то близко, вплотную, то откинувшись назад, прищуриваясь.

— Это у тебя большой-то столбик чей?

— Первого взвода, деда, восемьдесят четыре процента дал.

— Ишь ты, больше всех, а до ста-то не дотянул. А этот, маленький-то, второго? Шестьдесят три, говоришь? Мало, мало. Что же они, молодые, или как? Ленятся небось? А ты сам-то из какого взвода?

Шерстеников вдруг густо покраснел, поперхнулся и добросовестно заоткашливался.

— Из второго, значит? — бессердечно дудел дед.

Молодежь помогала ставить лозы на рубке, соломенные арбузы и мешки на уколах и судила эскадрон не хуже комиссии.

— Ну что, сколько? — спрашивали у отбегавших от станков товарищей.

— Восемь.

— А вон те, надрублены которые, те считали?

— Их надо две за одну считать.

— Как за одну? Все равно ведь они из строя выбыли.

— Мало ли, а все-таки навовсе не перерубили.

— Пиши, Спирька, две за одну.

— Сколько эти? — спрашивали у Спирьки.

— Эти меньше промахов, чем второй взвод.

— А все-таки до первого им не дотянуть.

— Кадровикам-то второвзводникам — борода.

— Еще неизвестно, как на пиках да на прыжках.

— Чего неизвестно? Сразу видно.

— Ребята, смотри какой маленький! Ему и на лошадь не залезть.

От станков от комиссии бежал к лошади маленький Карпов. Он закинул повод и неожиданно быстро комком взлетел в седло, пристроился к группе, лихо вскинул клинок и, сопровождаемый восторженными взглядами, скосил все лозы чисто, как бритвой, перерезал глину и ловко поймал кольцо.

— В-вот, черт!

Ветров, сопровождавший эту последнюю группу третьего взвода, собрал их и повел на уколы. Он сейчас только заметил Хитровича, сидевшего на гребне окопа и, улыбнувшись ему, приветливо помахал рукой.