Василий Ганибесов - Эскадрон комиссаров

• Название: Эскадрон комиссаров
• Автор: Василий Ганибесов
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1984

Впервые почувствовать себя на писательском поприще Василий Ганибесов смог во время службы в Советской Армии. Именно армия сделала его принципиальным коммунистом, в армии он стал и профессиональным писателем. Годы работы в Ленинградско-Балтийском отделении литературного объединения писателей Красной Армии и Флота, сотрудничество с журналом «Залп», сама воинская служба, а также определённое дыхание эпохи предвоенного десятилетия наложили отпечаток на творчество писателя, в частности, на его повесть «Эскадрон комиссаров», которая была издана в 1931 году и вошла в советскую литературу как живая страница истории Советской Армии начала 30-х годов.

Как и другие военные писатели, Василий Петрович Ганибесов старался рассказать в своих ранних повестях и очерках о службе бойцов и командиров в мирное время, об их боевой учёбе, идейном росте, политической закалке и активном, деятельном участии в жизни страны.

Как секретарь партячейки Василий Ганибесов постоянно заботился о идейно-политическом и творческом росте своих товарищей по перу: считал необходимым поднять теоретическую подготовку всех писателей Красной Армии и Флота, организовать их профессиональную учёбу, систематически проводить дискуссии, литературные диспуты, создавать даже специальные курсы военных литераторов и широко практиковать творческие отпуска для авторов военной тематики.

---

— Федька, Федька! Иди-ка домой! Куда ты, сукин сын, забельшил коваленку? Надо литовку отбивать, а ее не найдешь. Живо!

Федька, придерживая штанишки (опять пуговицу оторвал), несется по улице, взлягивая и игогокая...

Кое-кто из красноармейцев вздыхал, ворочался, поднимался и, как от спящих, на цыпочках уходил.

— Вот дураки какие мы, вот дураки! — сопел Карпушев. — О бабах да об одеже болтаем, жить как, а где, спрашивается, жить-то? Колхоз-то где, в каком месте?

— Как то есть?

— Ну, а где он? Вот он весь тут, под этой березой. Мы вот.

Красноармейцы удивленно оглядывались, будто где-то действительно колхоз затерялся.

А его не было. Ни земли, ни домов, где они как-то собирались жить, ничего похожего на колхоз не было. Куда же это они записались-то? Верно говорит Карпушев, что дураки. Когда-то, да еще где-то будет! Да еще будет ли? Пока его организуют, так тут без потрохов останешься, не только что... И что это на них нашло в самом деле? Тяп-ляп, да здравствует, ура, и готово — пиши, Артемка...

А в это время Артем бегал из канцелярии эскадрона в библиотеку и обратно.

Зная крестьян по горькому опыту своего детского батрачества, он ни на минуту не успокаивал себя мыслью, что дело с колхозом пошло. Для него было совершенно очевидно, что из красноармейцев ему придется долго выколачивать, как из шубы запах нафталина, многовековую, замшелую отчужденность и мелкособственнический индивидуализм. Он долго искал чего-нибудь такого, что привязало бы красноармейцев к колхозу, заинтересовало их, подожгло бы желание бороться за колхоз, преодолевать трудности. Если бы они были неимущие бедняки или батраки, тогда это было бы легче, тогда они легче отказались бы от привычек к собственности по одному тому, что у них ее нет. Они скорее восприняли бы «железно-экономический закон», потому что на своей шкуре крепче других знали бы, что означает капиталистическое развитие сельского хозяйства. Но его товарищи были не батраки. С ними нужна большая работа. Нужно доказать, что в колхозе будет выгоднее. Куров вспомнил оброненную на политзанятии Абрамовым мысль и на ней остановился. В самом деле, надо начинать с земли, с места в колхозе. В тот же день он расспросил Абрамова о бывшем монастыре подробнее. Семьсот десятин земли, почти наполовину распаханной, вполне подходящие постройки являлись для колхоза прямо кладом, если учесть еще и приволжские черноземы. Забрав Абрамова с собою, Куров побежал к военкому, и в тот же вечер в Балашевский рик было отправлено письмо с заявкой на бывший монастырь, а в политотдел дивизии — закрепительное ходатайство.

По расчетам Курова, ответ должен был прийти еще вчера. Вчера еще теребил Шерстеников и писаря, но ответа не было.

Сегодня, перед уходом в рощу, он опять забежал к Шерстеникову.

— Ну как, нету?

— Не знаю, — ответил Шерстеников, ходивший за эскадронной корреспонденцией. — Тебе нет.

— Да не мне, — поморщился Артем. — На военкома должен быть или на эскадрон, от Балашевского рика.

— От Балашевского? Было от Балашевского, я его еще утром в канцелярию сдал.

Куров побежал в канцелярию, но ротозей писарь, оказывается, ничего не помнит: «Не было вроде». Пришлось делать очную ставку; оказалось, что писарь отдал письмо военкому, а последний — на заседании в политотделе.

Куров побежал в политотдел, разыскал военкома, но письмо оказалось не от Балашевского рика, а от Большаковского о льготе одному красноармейцу. Выругавшись, Куров побрел в рощу к товарищам. Прошло уже минут сорок, пока он бегал, и сейчас, позванивая шпорами, он раздумывал, что он будет с красноармейцами говорить.

На плацу кикали футболисты. Из полковых казарм долетали звуки разухабистой красноармейской песни. По дороге около манежа шло человек пять третьевзводников, глазея на чудовище-казарму.

— Эй, мухоморы, красноголовые! — окликнули их из третьего этажа стрелки. — Слушай мою команду-у! — Кричавший, выпялившись в окно, сделал страшные глаза и гаркнул:

— Р-р-руби!.. Ать, два-а! — и махнул рукой.

Его товарищи в окне захохотали.

Третьевзводники смешались было, но потом один нашелся и, отскочив от товарищей, крикнул стрелкам:

— Эй, крупа! Слушай мою команду-у! — он сугорбился, как от вещевого мешка, и тоже гаркнул: — 3-замотай обмотку!.. Три, четыре!..

— Вы ноги-то и на ночь запеленывайте, а то родимчик схватит! — подхватил еще один кавалерист.

— Бросьте, товарищи! — одернул своих Куров. — Чего вы связались?

— А пусть они не дразнются. Мы их не трогали.

— Чего вы, товарищи, привязываетесь? — крикнул Куров стрелкам. — Чего вам надо от нас?

— Тебя, — нахально выглядывая, ответил тот же.

— Как ваша фамилия?

— Кобылья.

— Брось, Игнатов, чего ты в самом деле? — толкнул стрелка один.

Куров посмотрел на него, чтобы запомнить, и, решив сегодня же зайти к политруку этой роты, заторопился в рощу.

Подходя к ней, он увидел троих возвращающихся из рощи в эскадрон.

— Вы куда, товарищи? Вернитесь, сейчас поговорим! — крикнул им Куров.

— Дела, — откликнулся Савельев. — Некогда.

И они, уже больше, не оборачиваясь, заторопились от Курова.

— Только четверо вас было? — спросил он оставшегося одного Карпушева.

— Все были, да вот... — кивнул он головой в сторону ушедших.

Куров устало плюхнулся рядом. От Карпушева пахнуло конским потом и табаком, он сопел, будто воз вез, и тайком взглядывал на Артема. Легкий ветерок пошевеливал березы, и они весело, как бабы у колодца, шелестели листьями.

— Ты, Артем... — прислушиваясь к шелесту, заговорил Карпушев — ты, это... не тужи...

Артем взглянул на его ссутулившиеся, как у вороны на суку, плечи и улыбнулся своей редкой, детски простой улыбкой.

— Мало ли! — продолжал Карпушев. — Не сразу, брат. Тут такое дело... историческое, — вспомнил он военкома. — А ребят-то ты не вини, не от себя это у них. Новая-то жизнь тянет, как огонек ночью, а идти-то боязно.

Он замолчал опять, чутко прислушиваясь.

— Может, там чего... — это, — отворачиваясь от Курова, начал он опять. — Сделать чего, может, надо, помочь или што, так ты скажи.

У эскадрона заиграли вечернюю поверку. Карпушев быстро вскочил и, не оборачиваясь, пошел к казармам.

Глава четвёртая

1

В канцелярии эскадрона за столом, покрытым перевернутой прошлогодней стенгазетой «Красные пики», сидел Егор Иванович и читал приказы, предписания, циркуляры, инструкции, отношения, протоколы, директивы и прочие штабные донесения. Рядом с ним за другим столом сидел Смоляк и тоже читал такие же сочинения, с той только разницей, что бумаги у Егора Ивановича шли от штаба дивизии, а у Смоляка — от политотдела. Сидели они так уже больше двух часов, а конца сочинениям как будто не предвиделось.

— Я кончаю, товарищ командир, — обратился Смоляк к командиру. Он только что дочитал циркуляр о режиме экономии, на него посматривала директива «о претворении в жизнь препровождаемой при сем директивы Пуокра о развитии мобильности на ногах и колесах», под ней лежала директива о дисциплине, но она была, как и первая, на четырех страницах и одним видом своим вогнала Смоляка в пот.

— Я кончаю! — повторил он, захлопывая папку, как будто в ней вдруг заползали клопы. — Кончаю, а то скоро озверею!

— Все? — спросил комэска делопроизводителя.

— Нет еще, товарищ командир.

— Что-нибудь срочное есть?

— Да, отношение дивветврача о присылке сведений на больных и здоровых лошадей за год по месяцам в отдельности и в процентном отношении.

— Мы же ему ежемесячно шлем.

— Не знаю, он запрашивает за год.

— Напишите и пошлите. Еще что?

— Еще вот директива, — подсовывает делопроизводитель циркуляр.

Командир увидел три страницы мелкого шрифта и устало сказал:

— Вы скажите, в чем тут дело-то? Вы читали ее?

— Читал.

— О чем тут?

Делопроизводитель покраснел.

— Не знаю.

— Ну как же не знаете? Читали, а не знаете? О мобильности, о режиме экономии, о самокритике, о лошадях или о чем?

— Там на все это намеки есть, а в конце сказано, что командиры, купившие лошадь, могут держать ее в конюшне части и на довольствии тоже могут.

— Ну, конечно, могут.

— И что если она падет от старости или болезни (если ее сам командир не убьет), то он получит за нее стоимость или выберет соответствующую из казенных.

— Конечно! Ну да! Еще что? — спросил, начиная терять терпение, комэска.

— Здесь вот, — подал делопроизводитель еще бумагу, — начхоздив запрашивает, сколько и когда получено сена, есть ли перерасход и на сколько еще хватит остатков.

— Ответьте, — сердясь на ненужные запросы, приказал Гарпенко. Его злила изобретательность штабников, перегружающих ненужной перепиской строевых командиров. Штаб дивизии находится в трехстах шагах от эскадрона, и все-таки штабники ухитряются заводить иногда месячные, переписки. Комэска помнит одну директиву — дать свои соображения о вновь выходящем уставе, который части не читали и не видывали. Комэска отказался дать эти соображения, но штаб не удовлетворился устным рапортом командира и настоял на письменном ответе, продиктовав, как надо составить его.