Нагиб Махфуз - Любовь под дождем

• Название: Любовь под дождем
• Автор: Нагиб Махфуз
• Издательство: Издательство «Прогресс»
• Жанр: Современная проза
• Год: 1975

«Пансионат «Мирамар» был опубликован в 1967. Роман повествует об отношении различных слоев египетского общества к революции, к социальным преобразованиям, происходившим в стране в начале 60-х годов, обнажены противоречия общественно-политической жизни Египта того периода.

Действие романа развертывается в когда-то очень богатом и фешенебельном, а ныне пришедшем в запустение и упадок пансионате со звучным испанским названием «Мирамар». Этот пансионат играет в романе роль современного Ноева ковчега, в котором находят прибежище герои произведения — люди разных судеб и убеждений, представляющие различные слои современного египетского общества. Однако в отличие от библейских героев, спасавшихся от всемирного потопа, они стремятся укрыться от свежих ветров новой жизни, переждать в тепле и уюте социальную бурю, сотрясающую Египет.

«Капитан» этого современного Ноева ковчега — хозяйка пансионата пожилая гречанка Марианна. Ее первый муж, офицер английских колониальных войск, был убит повстанцами во время революции 1919 года, второго мужа и капиталы она потеряла в революцию 1952 года. Марианна живет воспоминаниями о прошлом, однако это не мешает ей расчетливо вести хозяйство.

В роли «пассажиров» ковчега выступают пять постояльцев пансионата.

---

— А Саад Заглул? Прошлое поколение преклонялось перед ним…

— Какова ценность кумиров?! Этот человек нанес удар революции, когда она была еще в колыбели.

* * *

Что таит в своей душе Талаба Марзук, почему смотрит на всех с опаской? Вот и я поймал его неприязненный взгляд в зеркале шкафа. Не стоит обращать внимания. Таким, как он, надлежит бояться своей тени. Я наполнил его бокал. Он поблагодарил меня. Я спросил, что он думает о взглядах Амера Вагди на исторические события. Он ответил уклончиво:

— Что было, то прошло, давай лучше послушаем песни.

Я любовался Зухрой, которая обслуживала нас. Она лишь изредка улыбалась шуткам. Когда она подавала что-то Хусни Аляму, тот спросил ее:

— А ты, Зухра, любишь революцию?

Она застенчиво улыбнулась, отошла от стола гуляк и уселась возле ширмы, оттуда наблюдая за нами. Очевидно, Хусни хотел приобщить ее к беседе, но только смутил своим вопросом. Я заметил в его взгляде скрытую досаду и сказал:

— Она любит ее по-своему!

Но он не услышал или не захотел услышать меня. Через некоторое время он исчез.

Амер Вагди восхитил меня тем, что всю ночь до рассвета слушал музыку и веселился. Когда мы расходились по комнатам, я спросил его:

— Приходилось ли вам прежде слышать голос, подобный голосу Умм Кальсум?

— Это единственное, чему нет примера в прошлом, — ответил он с улыбкой.

* * *

Я пригласил Зухру сесть, по она осталась стоять, прислонившись к шкафу, глядя в окно на небо, обложенное мрачными, тяжелыми тучами, и ожидая, пока я допью свой чай. Я предложил ей плитку шоколада — я всегда держу его на всякий случай. Она взяла шоколад в залог нашей крепнущей дружбы. Ее чистое сердце чувствует мою симпатию и уважение, и я рад этому. Заморосил дождь. Я стал расспрашивать Зухру о деревне, где она жила. Она отвечала односложно. Я догадывался о причине, оторвавшей ее от земли, однако сказал:

— Если бы ты осталась в деревне, то, вероятно, нашелся бы порядочный человек, который женился бы на тебе.

Тогда она рассказала мне дикую историю про своего деда, про старика, за которого ее хотели выдать, и про свое бегство.

То, что я услышал, взволновало меня.

— А ты не боишься злых языков?

— Это не так страшно, как то, от чего я убежала!

Я был восхищен ею: совсем одинокая, она была исполнена непоколебимой уверенности в себе.

Дождь темной краской раскрашивал стекла, и скоро за окном уже ничего не стало видно.

* * *

Что это? Бомба? Ракета? Нет, всего лишь машина этого дьявола, Хусни Аляма. И что заставляет его так гонять машину? Тайна, которую знает только он. Но нет, рядом с ним сидит девушка. Похожа на Сонию. Может быть, это Сония? Сония или другая, пусть катятся ко всем чертям!

Только я уселся в своем кабинете, ко мне вошел приятель.

— Вчера арестовали твоих друзей, — сообщил он.

У меня потемнело в глазах. Я не мог произнести ни слова.

— Говорят, что…

— Меня это не интересует, — прервал я его.

— Ходят слухи…

— Я сказал: мне это неинтересно…

Он оперся вытянутыми руками о мой стол и произнес:

— Твой брат оказался мудрым.

— Да, — сказал я, — мой брат мудрый…

Я подумал, что Хусни Алям к этому времени, наверное, уже достиг края земли, а Сония дрожит от страха и наслаждения.

* * *

— Ни слова больше! Я вырву тебя из этого логова!

— Но я же не ребенок…

— Ты уже довел свою мать до могилы.

— Мы договорились не вспоминать прошлое.

— Но оно повторяется сегодня. Ты поедешь со мной в Александрию, даже если мне придется применить силу.

— Обращайся со мной как с мужчиной, пожалуйста.

— Ты наивен. Ты думаешь, мы ничего не видим. Но мы не глупцы. — Он пристально посмотрел мне в глаза. — Ты невежественный молокосос, за кого ты их принимаешь? За героев, что ли? Я знаю их лучше тебя, и ты поедешь со мной, желаешь ты этого или нет.

* * *

Она открыла мне дверь. Сердце мое бешено колотилось, горло пересохло. В полутьме коридора ее лицо казалось бледным, изможденным. Она смотрела безжизненным взглядом, не узнавая меня. Затем глаза ее расширились и она прошептала:

— Господин Мансур!

Она посторонилась, пропуская меня.

— Как поживаешь, Дария?

Она провела меня в гостиную. Ее грустный вид усугублял мрачную атмосферу, царившую здесь. Мы уселись рядом на стульях. Со стены напротив смотрел на нас из черной рамки его портрет. Мы печально взглянули друг на друга.

— Когда ты приехал в Каир?

— Я пришел к тебе прямо с вокзала…

— Ты все знаешь?

— Да. Я узнал в студии и сразу сел на двухчасовой поезд.

Я смотрел на его портрет и чувствовал еще не успевший выветриться запах табака, который он курил.

— Их всех арестовали?

— Думаю, да.

— Куда их увезли?

— Не знаю.

Волосы ее были в беспорядке, глаза, изнуренные бессонницей, потускнели.

— А ты?

— Как видишь…

Одна, без средств. Он был преподавателем факультета экономики и, разумеется, не имел никаких сбережений.

— Дария, ты моя старая приятельница, он — мой лучший друг, несмотря ни на что… — Набравшись мужества, я продолжал: — Я служащий, у меня неплохое жалованье, я никому ничем не обязан…

Она покачала головой:

— Ты ведь знаешь, что я не…

— Я не думаю, — прервал я ее, — что ты отвергнешь скромную помощь друга.

— Я постараюсь найти подходящую работу.

— Если удастся, да и все равно для этого нужно время.

Все в комнате говорило о нем, совсем как в прошлые времена. Канапе, письменный стол, магнитофон, телевизор, радиоприемник, альбом с фотографиями. Но где же тот снимок, сделанный в «Обреж Файюм»? Наверное, он выбросил его в минуту гнева.

— У тебя есть какие-нибудь определенные планы?

— Я еще не собралась с мыслями.

Немного поколебавшись, я спросил ее:

— А ты не думала написать мне?

— Нет, — ответила она после небольшой паузы.

— Но тебе, наверное, приходило в голову, что я могу приехать?

Она молча встала, вышла из комнаты и через несколько минут принесла чай. Мы закурили. Мне показалось, что я вернулся в прошлое. Старая боль охватила меня. Не выдержав, я сказал:

— Я полагаю, ты знаешь о моих неудачных попытках вернуться в организацию?

Она промолчала.

— Но я не встретил никакой поддержки, а это самое страшное, что только можно придумать.

— Забудем прошлое, — попросила она.

— Даже Фавзи игнорировал меня!

— Я сказала тебе: забудем прошлое.

— О нет, Дария, — ответил я и продолжал: — Я прекрасно знаю, что говорили обо мне. Говорили, что я стремлюсь вернуться для того, чтобы работать на брата, быть осведомителем.

— Мне и без этого достаточно боли и печали! — воскликнула она с досадой.

Я умоляюще посмотрел на нее:

— Дария, тебе хорошо известны мои чувства.

— Я благодарна тебе.

— Но я должен был бы быть сейчас с ними! — вскричал я.

— Незачем казнить себя.

— Я хочу… я хочу знать, что ты думаешь обо мне.

Воцарилось гнетущее молчание, потом она сказала:

— Я принимала тебя в своем доме — в его доме, — и этого достаточно!

Я тяжело вздохнул. Сердце мое еще не успокоилось.

— Я буду навещать тебя, но ты должна писать мне, если будут какие-то новости.

* * *

Поездка утомила меня, и я решил не возвращаться в студию, а остаться в пансионате. Я присоединился к сидящим в холле. К счастью, здесь были только симпатичные мне обитатели этого дома: Амер Вагди, мадам и Зухра. Я был так занят своими размышлениями, что не сразу расслышал, как мадам обратилась ко мне:

— Ты всегда где-то далеко от нас, в своих мыслях.

— Это присуще мудрецам, — заметил Амер Вагди, затем, пристально посмотрев на меня своими потускневшими глазами, продолжал: — Может, ты обдумываешь план очередной передачи?

— Я думаю о том, — ответил я наобум, — чтобы подготовить программу об истории измены в Египте!

— Измена!.. Какая обширная тема! — засмеялся он. — В таком случае ты должен обратиться ко мне, я снабжу тебя необходимыми сведениями…

* * *

— Я люблю тебя, и ты любишь меня. Хочешь, я поговорю с ним?

— Ты с ума сошел!

— Он человек трезвого ума. Он поймет все и простит нас.

— Но он любит меня и считает тебя своим лучшим другом, разве ты не понимаешь?

— Он ненавидит фальшь. Я объясню ему все…

* * *

Амер Вагди продолжал:

— Измена… Прекрасная тема. Но я хочу, чтобы ты все-таки написал книгу, иначе люди тебя забудут, как забыли меня. Ничего не осталось от тех, чьи мысли не были записаны. Кроме Сократа.