Владимир Глотов - «Огонек»-nostalgia: проигравшие победители

• Название: «Огонек»-nostalgia: проигравшие победители
• Автор: Владимир Глотов
• Издательство: В. Глотов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1998
• ISBN: 5-7281-0126-7

Журнал «Огонек» в конце восьмидесятых, на изломе эпохи, читала едва ли не вся страна.

И вдруг, после небывалого взлета, — падение с головокружительной высоты. До ничтожного тиража. До раздражающей, обидной эмоции. Почему? Орган демократии не оправдал надежд? Демократия обанкротилась? Читатель озаботился иным интересом?

Так или иначе, свой столетний юбилей журнал отмечает не в лучшей форме. Поэтому не лишне задуматься: кем же он был, журнал «Огонек» — шутом, которому позволяли говорить правду, пророком, блудницей?

Отсюда и «Огонек»-nostalgia. Однако книга не только о некогда сверхпопулярной редакции

---

— Не знаю. Не считал.

Мы стояли рядом, посмеивались. Нарочно не считал! Нам было весело. Кому она нужна, толь-то? Надо — ее еще привезут — тысячи рулонов! Нам было просто смешно. Пропил дед. Эх, дед, ах, дед!

— Бабке-то поднес? — смеялся «блатной». И хлопал шорца по плечу, подмигивая.

Наконец, Бенюх сказал старику:

— Садись, едем искать.

Через час они вернулись какие-то странные.

Оказалось, что толь сперли второй бульдозерист по имени Слава, который возил с собою в кабине книжки, учился где-то, и голубоглазый моторист с дизеля с улыбкой киноактера — у него были красивые, чуть скошенные зубы. Сперли и продали, конечно, Агнюшке — за самогон. Его мы и пили в будке накануне.

Бенюх кипел, как медный самовар. Распарился, раскраснелся. Ему, с его кузнецкстроевскими замашками, такая простота нравов была не по нутру. Но не судить же за три рулона!

Плюнул, отматерил. Сказал, что вычтет из зарплаты. На этом инцидент был исчерпан.

Так мы справили день рождения вождя мирового пролетариата. Простенько и со вкусом.

15

Весной я почувствовал, что такое жить в тайге.

Вскрывшаяся речушка, которую мы подо льдом и снегом не замечали, превратилась в свирепую тигрицу. Со всех сторон в нее обрушивались потоки талых вод. Захлебываясь от восторга, она несла их своей царице — полноводной Томи. А та — еще куда-то. В Обь. Щепки, которые мы тут настрогали, могли запросто оказаться в Ледовитом океане. Это будило воображение.

А проза жизни со всей прямотой говорила нам, что мы отрезаны от внешнего мира — от Запсиба, который столько раз упоминали всуе. Теперь материнская пуповина оборвалась. Мы оказались предоставленными сами себе. Могли сколько угодно наслаждаться красотою меняющейся тайги. Вот только резервы таяли. Пора было позаботиться о пропитании.

Деревня же давно голодала. Мясные запасы иссякли. Степан все настойчивее поговаривал об охоте.

— Эх, — вздыхал он. — Лося бы завалить!

Однажды я взял с собою его Соболя и пошел в тайгу, держась опушки. Уже с неделю, как я стрелял дроздов.

Дрозд, между прочим, считался одним из самых лакомых блюд при дворе римского императора Лукула. А русские крестьяне ловили их сотнями в силки и доставляли господам к столу. Дрозд — единственная прыгающая дичь. Напоминает воробья и потому вводит в заблуждение.

Я бы не занялся охотой ради потехи. Но Бенюх не ехал. Дороги наладятся не скоро.

За утро я набивал из своей мелкокалиберной винтовки штук десять. Получался отличный супок.

У дрозда мяса — одна грудка. И на любителя — косточки пососать.

В тот день, попросив у Степана его лайку, я пошел с надеждой на более серьезную добычу.

Поначалу мельтешили одни дрозды. Перелетали по кругу с ветки на ветку. Их трудно стрелять. Надо быстро прицелиться, не дать себе подождать лишней секунды. Иначе дрозд вспорхнет, перелетит на другую ветку, ищи его потом в зарослях, выглядывай.

Но сегодня дрозды меня не занимали.

Я шел, углубляясь в тайгу. Вдруг среди молодой листвы, метрах в двадцати я увидел, как по широкой ветке, почти у самой земли, неторопливо передвигая лапами, шествовало что-то огромное — так мне почудилось, лохматое. Передо мной явилось такое диво, что я остолбенел.

Птица меня не видела. И Соболь на что-то отвлекся, не мешал. Сквозь небольшое оконце в листве я прекрасно видел белую, роскошную грудь рябчика — а то, что это рябчик, я уже не сомневался. Я испытывал отвратительное сладкое томление убийцы. Соболь виновато присел у моей ноги и теперь в нетерпении подрагивал.

Раздался выстрел. Лайка сорвалась с места, как торпеда.

Да нет! С лайкой охотиться нельзя!

Когда я подбежал, Соболь рвал моего рябчика — только перья летели. Бедный голодный пес, он спешил получить свою долю.

Я жестоко бросился на него и отбил добычу.

Охотничий азарт погнал меня домой. Я показал Степану рябчика. Тот заохал, выругал Зинаиду, которая занарядила его ладить ей что-то по огороду. Степан порывался тут же бежать в тайгу на охоту.

Я отдал ему Соболя, сказав:

— Охоться сам со своим идиотом! Он и охотника может сожрать, такой голодный.

И помчался назад, рассчитывая настрелять еще с десяток таких птиц. А в том, что я их встречу, сомнения не было.

Обрадованный Пойкин взялся приготовить из рябчика суп, не дожидаясь новой добычи.

Я бежал, ничего не соображая. В кармане у меня была лишь пачка патронов. Мне казалось, что надо забраться поглубже. И я рванул напрямик. Весьма условно ориентируясь. Заметив лишь солнце за спиной.

Это был один из многих моих легкомысленных поступков. Я совершаю их в жизни с завидным постоянством. Один, без собаки, без оружия — моя винтовочка не в счет — не зная местности, без куска хлеба, одержимый неведомой для меня страстью, я ринулся в чащу, как в омут. Шел по редкой, не заросшей кустами и травой тайге, перебирался через поваленные стволы, проходил глухими низинами, где еще лежал снег, поднимался по южным склонам, украшенным оранжевыми цветами, которые называют — где огоньками, где жарками, — и ничего не замечал, окружающий мир для меня не существовал, я лихорадочно высматривал белое чудо, но оно не являлось моему взору.

Так, поднимаясь и опускаясь с сопки на сопку, я пробегал километр за километром — летом подобное путешествие заняло бы, возможно, целый день. Меня не насторожило ни то, что вокруг ничего не порхало, ни то, что становилось заметно холоднее, а в логах было полно серого снега, который я машинально, стараясь не потерять направления, обходил стороной.

Сколько бы я так шел, не знаю. Азарт — вещь непредсказуемая.

Меня остановило нечто такое, чего я встретить не ожидал.

В глубине овражка, по которому бежал веселый ручей, на границе снежного покрова и открытого песчаного бережка, у самой воды лежал гигантский лось. Огромные рога раскинули свои лопаты метра на полтора. Лось лежал на боку и задняя его часть была присыпана песком.

Я опасливо обошел животное и убедился, что лось мертв. Я стоял над ним и думал, что теперь делать. Любовался рогами, насчитал семь отростков на каждой лопате и приметил маленький восьмой.

Вдруг я заметил в нескольких местах неподалеку кучи свежего помета внушительного размера. От них шел еще легкий парок.

Я вздрогнул.

Если лось мертв, так кто же эти кучи оставил? Чьи это котяхи?

Только теперь я заметил поломанные стволы осин толщиной с оглоблю, множество мелких сучьев, ободранную кору на деревьях. Тут произошла битва и лось пал в борьбе за свою жизнь. Но кто мог убить такого гиганта? Кто наломал тут дров и потом засыпал лося землей?

Людей тут не было, не считая нас и двух десятков полуголодных доходяг-шорцев.

И тут я понял, что такое мог натворить только сибирский медведь.

Встреча с ним не входила в мои расчеты.

Ведь я спугнул его, подумал я. Он как раз собирался пообедать. Мог бы и меня съесть заодно на десерт.

Стыдно признаться, но по легкомыслию своему, я даже не слишком испугался. Лишь ноги проворнее понесли в обратную сторону.

Я рассказал Степану о своей находке. Что тут началось!

Деревня заволновалась. Мне пришлось опять отправляться в тайгу, показывать место. Со мной побежали шорцы. Хищно спрыгнули с откоса к ручью. Заработали ножами, рассекая лосиную тушу и нюхая отхваченные куски. Увы, зверь безнадежно протух.

И медведя след простыл.

Весь следующий день деревня готовилась к охоте. Катали на сковородах пули. Что-то ладили. Степан ожил. Готовился со всеми.

Вокруг мертвого лося на деревьях соорудили лабазы. На такой площадке и я просидел, дрожа от холода, одну ночь — ни пошевелиться, ни кашлянуть.

Медведь не желал появляться. Наверняка же голодный — но чувствовал: мы его ждем.

Я смотрел на вооружение Степана и шорцев: ружьишки жалкие, одноствольные.

Мне бы хотелось здесь украсить рассказ удачной охотой, но все было иначе. Две недели шорцы ждали зверя, простудились и заболели. Степан не мог сидеть каждую ночь — из-за работы. Наконец, медведь появился. Шорские ружьишки его не взяли. Пришлось вызывать матерых охотников из города. Приехал сам начальник охотсоюза с собаками. Пошла беспощадная травля по следу.

Наконец, медведя убили. В нем оказалось пятнадцать пуль и двадцать пять пудов весу. Вывозили его на чешской «Татре». Шкуру забрали в город, а мясо отдали деревне. Вид дымящихся повсюду труб над избенками хоть как-то успокоил мою совесть — неделю мы ели медведя всем миром, и взрослые, и дети, и собакам досталось.

16

В минуты покоя, когда заканчивался долгий день, полный суеты, я размышлял о превратностях судьбы.

Шорцы гонялись по тайге за зверем, Гордиенко — за их юными красотками, я изучал, как мне казалось, народ. Неужели я так рационален, что способен заставить себя это делать? Или, напротив, человек без царя в голове, и живу, движимый интуицией? Отпускаю вожжи, доверяюсь случаю — любой соблазн может меня увлечь в сторону от курса?