Мордехай Рихлер - Версия Барни

• Название: Версия Барни
• Автор: Мордехай Рихлер
• Издательство: ИД Флюид
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-98358-186-9

Словом «игра» определяется и жанр романа Рихлера, и его творческий метод. Рихлер тяготеет к трагифарсовому письму, роман написан в лучших традициях англо-американской литературы смеха — не случайно автор стал лауреатом престижной в Канаде премии имени замечательного юмориста и теоретика юмора Стивена Ликока. Рихлер-Панофски владеет юмором на любой вкус — броским, изысканным, «черным». «Версия Барни» изобилует остротами, шутками, каламбурами, злыми и меткими карикатурами, читается как «современная комедия», демонстрируя обширную галерею современных каприччос — ловчил, проходимцев, жуиров, пьяниц, продажных политиков, оборотистых коммерсантов, графоманов, подкупленных следователей и адвокатов, чудаков, безумцев, экстремистов.

---

Майкл женился, а Савл переехал в Нью-Йорк. И вот однажды, перед тем как заняться любовью в туристском отеле с видом на Гранаду и половину Андалусии, я говорю:

— По-моему, ты забыла про свой колпачок.

— Он мне уже не нужен, но ты-то — конечно! Ты можешь еще иметь детей.

— Мириам, бога ради.

— Небось завидуешь Нату Гольду?

Нат прожил с женой тридцать лет, а потом развелся и нашел себе женщину на двадцать лет моложе, так что в те дни его можно было встретить на Грин-авеню с прогулочной коляской, в которой сидел полуторагодовалый малыш.

— Я думаю, он выглядит глупо, — сказал я.

— Не надо песен, дорогой. Это, должно быть, очень омолаживает.

Однажды вечером, после того как Кейт вышла замуж и уехала в Торонто, я пришел домой с работы раньше обычного и обнаружил на обеденном столе буклет с программами Макгиллского университета.

— Это еще зачем? — спрашиваю.

— Да вот, думаю записаться на некоторые курсы. А что, нельзя?

— Да можно, конечно, — сказал я, однако в тот же вечер чуть попозже пришел в ужас от перспективы возвращаться в пустой дом, когда она будет сидеть в лекционной аудитории, и разразился глупой антиакадемической филиппикой. Очень напирал на правоту Владимира Набокова, говорившего своим студентам в Корнеллском университете, что «д. фил.» — это значит дурак и филистер, а также что самые одаренные люди из тех, кого он знал, в университетах не обучались.

— А как насчет твоих детей?

— Нет правил без исключения. Вот Бука, например. Окончил Гарвард.

— Сомневаюсь, чтобы они там установили в его честь мемориальную доску.

Бука был у нас предметом постоянного раздора, а кроме того, я не разделял всеохватного почтения Мириам к профессорам. Кстати (я, кажется, об этом еще не упоминал), у меня в офисе стену украшал мой школьный аттестат в рамочке, красиво освещенный сверху. Мириам меня за это ругала.

— Да сними же ты его, дорогой, — однажды взмолилась она. Но он так и остался висеть.

На следующий день после моей несвоевременной антиакадемической тирады я обнаружил университетскую брошюрку в кухонном помойном ведре.

— Мириам, — сказал я, — мне ужасно стыдно. Иди, поучись опять в Макгилле, если это тебе так нужно. Почему бы и нет?

— Не бери в голову. То был просто каприз.

И вот сегодня мы счастливы и радостны, как молодожены, а, кажется, назавтра… — хотя, конечно, ведь у нас в Лондоне уже двое внуков. Кстати, заставить себя выбросить детскую одежду Майкла, Савла и Кейт Мириам так и не смогла. И не разрешила мне избавиться от целой библиотечки рваных и изрисованных книжек Доктора Суса[337]. Тем временем ее все больше загружали работой на радио, все меньше она предавалась унынию и снова стала походить на себя в старые добрые времена. Зато когда, пусть нечасто, но все же наползала очередная черная полоса, я вел себя нелепо (к сожалению, понял я это много позже) — раньше обычного сбегал в любезный моему сердцу «Динкс» и дольше там задерживался. Являлся домой к ужину (а ужины Мириам готовила удивительные, прямо-таки празднества) и тут же хамски валился в пьяной дреме на диван в гостиной, проводя там весь остаток вечера, до тех пор, пока Мириам нежнейшим образом не разбудит меня, чтобы я перебирался в кровать.

— Между прочим, Соланж приглашала меня пойти с ней сегодня в «Театр де нуво монд», а я отказалась. Не хотела оставлять тебя одного.

— Ой, прости! Правда, прости, дорогая.

Однажды под вечер я сидел на обычном своем табурете у стойки в «Динксе», разводя турусы на колесах перед двумя девицами, которых притащил Зак, и вдруг Бетти выразительно на меня посмотрела.

— Только что заходила Мириам.

— Где?

— Она зашла, повернулась и вышла.

— Она разве не видела, что я здесь?

— Видела.

— Tempus edax rerum[338], — прокомментировал Хьюз-Макнафтон.

— Балбес ты, Джон!

Я поспешил домой и нашел там Мириам в крайнем волнении.

— Вот, специально оделась в твое любимое платье, хотела сделать тебе сюрприз, пошла в «Динкс», думала, тебе доставит удовольствие, если, в кои-то веки, я там с тобой выпью, а потом мы вместе пойдем ужинать. И тут — здра-асьте! — сидит, болтает с двумя девицами, которые в дочери ему годятся. Это не ревность. Это просто печаль.

— Ты не понимаешь. Их приволок Зак. Я просто проявлял вежливость.

— Мне уже под шестьдесят. Может, подтяжку лица сделать?

— Мириам, бога ради!

— Или начать красить волосы? Что мне делать, чтобы потрафить мужу, кабацкому волоките?

— Ты больно уж спешишь с выводами.

— Разве?

Затем, не в первый и не в последний раз, она принялась ругать отца. И развратник-то он. И обманщик. И мать из-за него умерла. Уж сколько лет прошло, а Мириам все не могла смириться с распущенностью своего отца — как вспомнит об этом, сама не своя становится. Наверное, это было первое в ее жизни предательство. Я тогда уже умел спокойно воспринимать ее вспышки. Мне все это не казалось важным. Мол, нам-то что? Идиёт.

На следующее утро мне пришлось встать рано, чтобы успеть на утренний самолет в Торонто, а когда я вечером вернулся, Мириам не было. На столе лежала записка.

Дорогой!

Я лечу в Лондон навестить Майка и Каролину с их детишками. Прости, что я вчера закатила истерику, и ничего такого не думай. Просто мне иногда нужно развеяться, как и тебе. Если вернешься домой рано, не надо ловить меня в аэропорту Мирабель. Я прошу тебя, пожалуйста. Уезжаю не больше чем на неделю. Целую.

МИРИАМ

P. S. Не надо каждый вечер ходить к Шварцу и наедаться там копченостями и жареным. Тебе это вредно. Я кое-что оставила в холодиле.

Открыв холодильник, я нашел там кастрюлю спагетти под мясным соусом, кастрюлю картофельного супа с зеленым луком, жареную курицу, палку колбасы, миску картофельного салата и пирог с сыром. В расстроенных чувствах поел перед телевизором и рано лег. В семь утра позвонила Мириам.

— Как ты там? — спросил я.

— Прекрасно. Чувствую себя девчонкой-прогульщицей. Надо мне почаще такие выходки устраивать.

— Ну, не знаю. У тебя правда все в порядке?

— Да. На ланч Каролина приглашает меня в «Дафни», так что мне пора уже собираться. Сегодня ты вечером дома будешь?

— Конечно. На завтрак я ел спагетти, обедать, наверное, буду жареной курятиной и сырным пирогом.

— Попозже я тебе еще позвоню. Целую. Пока-пока.

Не хочу даже говорить о том, что произошло в тот вечер. Это была не моя вина. Я был пьян. И никакого значения это для меня не имело. Черт! Черт! Черт! Чтобы отменить, аннулировать этот вечер, я отдал бы год жизни. Я задержался в «Динксе» дольше обычного, время старперов вышло, и начали мало-помалу стекаться одинокие поганцы и поганки. Явился Зак, когда-то работавший в той газете — ну, где все про деньги. Нет, не «Уолл-стрит джорнал». В канадской. То ли «Файнэншл рипорт», то ли «Файнэншл пост». Да и пошла она!.. [«Файнэншл таймс»; правда, ее уже нет — закрылась 18 марта 1995 г. — Прим. Майкла Панофски.] Макароны откидывают в… Дьявол, ведь я это уже выяснял. Семерых гномов зовут: Профессор, Ворчун, Весельчак, Скромник, Чихоня и еще два каких-то. Лиллиан Хелман не писала «Человека в костюме от "Брукс бразерс"». Или рубашке? Хрен с ним.

Зак (это который работал в той денежной газете) сидел со мной рядом, рассказывал о своей первой встрече с Дадди Кравицем:

— Меня послали брать интервью у новых молодых монреальских миллионеров для материала, который мы готовили. Богатые рафинированные англосаксы один за другим все отрицали, говорили, что никакие они не миллионеры, даже номинально, и каждый, мол, кто на этом настаивает, их оскорбляет. Они рассказывали мне о том, что у них заложено, и какие взяты банковские ссуды, и как им тяжело оплачивать учебу детей. Поговорил с франкоканадскими брокерами — те дуют в ту же дуду. Банкиры-англофоны все против них в сговоре. Крупных инвесторов вкладывать деньги в людей с фамилиями Биссонет или Тюржон не заманишь. Думают, мы глупые. Все у них конкуренция, конкуренция. Спать не могут, так из-за своих денег переживают. И когда я пошел разговаривать с Кравицем, я уже смирился, готов был выслушать еще более громкие жалобы на бедность. А он, наоборот, обрадовался. «Э, — говорит, — парень, спохватился: миллионер! Да я уже давно двойной, тройной миллионер. Думаешь, хвастаю? Давай-ка покажу тебе кое-какие бумаги. Кстати: где твой фотограф?» Что бы кто о нем ни говорил, мне он так понравился — я ему потом ни в чем не отказывал. И куда это ты пошел?

— Домой.

— Да ну! Давай еще по одной на дорожку!

— О'кей. Но только по одной.

В этот момент она и проскользнула в «Динкс» — та потаскушка, что сломала мне жизнь; влезла на табурет рядом с Заком, который немедленно принялся ее убалтывать. Я уже даже имени ее не помню, помню только, что это была крашеная блондинка в облегающем свитере и мини-юбке. До отвращения надушенная и лет этак тридцати. Заставив Зака отклониться назад, она сунулась вперед головенкой и говорит: