Владимир Витвицкий - Двадцать пять дней на планете обезьянн

• Название: Двадцать пять дней на планете обезьянн
• Автор: Владимир Витвицкий
• Жанр: Современные любовные романы

О любви и мстительности, но на этот раз среди обезьянн.

---

— Вот именно, — вторила голосу своего возлюбленного г-жа дез Обель, — что вам здесь нужно?

Ангел ответил:

— Мужчина, преклони свой слух, женщина, внемли моему голосу. Я открою вам тайну, от которой зависит судьба вселенной. Возмутившись против того, кого вы считаете творцом мира видимого и невидимого, я готовлю восстание ангелов.

— Ах, бросьте это, — сказал Морис, пожимая плечами, — не будете вы восставать против…

Он указал на потолок, не решаясь договорить.

— Разве вы не знаете, что сыны божьи уже восставали однажды и что в небесах разыгралась великая битва?

— Это было давно, — отозвался Морис, натягивая носки…

— …я перечитал все древнееврейские тексты.

— Вы знаете еврейский язык? — воскликнул Морис.

— Это мой родной язык. В раю мы долгое время говорили только на этом языке.

— Так вы еврей? Я, впрочем, должен был догадаться об этом по вашей бестактности…

— Господин Аркадий (среди ангелов Абдиилом), — сказала г-жа дез Обель, — уйдите, пожалуйста. Мне ужасно неловко, что я в рубашке перед двумя мужчинами. Поверьте, я к этому не привыкла.

— Успокойтесь, сударыня, — ответило видение. — Ваше положение не так уж двусмысленно, как вы полагаете. Вы не перед двумя мужчинами, а перед мужчиной и ангелом…

Она окинула незнакомца взором, который, пронизывая темноту, различил с тревогой некий неясный, но достаточно существенный признак, и она спросила:

— Сударь, а это действительно так? Вы правда, ангел?"

Пссс… пссс… Вирус исчез — захлебеньте сайты!

* * *

12. Четвертый день на планете обезьянн.

Интересное это место — городской парк Северообезьяннска. Когда-то на месте города рос роскошный сосновый бор, и первопроходцы, отмечая отличия высокой стройности от окружающих диких сопок, предпочитали останавливаться именно здесь, среди вековых сосен. Как известно, ветер разбивается о высокие деревья, да и река рядом, и северное, с песчаным, в последствии засыпанным гранитными обломками, берегом море. Удобно и красиво. Но затем появились первостроители, с бульдозерами, с шагающими экскаваторами, с самосвальными грузовиками и, вырубив удобные сосны, построили из них необходимые бараки. А первовоенные, по-обезьяннски — перводрилы, из того что осталось и из привезенного из других мест леса соорудили себе казармы. Позже, когда уже были готовы пристани для кораблей молодого северообезьяннского флота, и когда запустили пекарню, колбасный цех и главное — завод железобетонных изделий, то дома стали строить из блоков, а старые сосновые бараки за ненадобностью снесли. Но и сейчас северообезьяннские дети, правнуки первопроходцев, внуки первостроителей и сыновья первовоенных, играя в прятки или бомбистов, все еще бегают среди кое-где сохранившихся огромных пней.

Но обезьянн, как известно, звучит гордо, он преобразователь природы, поэтому первообыватели, вспомнив сосны, с энтузиазмом осушили близлежащее болото и разбили на этом месте парк, а дренажные траншеи со временем превратились в очень даже живописные каналы. Правда, парк получился без сосен — уж очень долго они растут.

Да, парк получился ничего — небольшой, но симпатичный, в полторы аллеи. Так что свидания северообезьяннские влюбленные стали назначать как раз на пересечении этих самых полутора аллей, у памятника самому известному русбанду — Великому Тоталитарину. Тоталитарин и в самом деле был велик — он вовремя узнал два точных ответа на два срочных вопроса: "Кто виноват?" и "Что делать?", а указующим перстом указывал — делать, собственно, куда. Он считался первейшим из революционеров и создателем Союза Сообезьяннских Сохлюпий Русбандии, сокращенно — СССР, и поэтому в каждом мало-мальски уважающем себя парке торчал обязательный ему памятник.

А жители Северообезьяннска, покрасив героя истории и его перст в золотой цвет, с годами переменив почитание на снисхождение, тем не менее не изменили привычке собраний и все так же продолжают встречаться у его сияющих ботинок. А вот золоченых куполов и белых минаретов в Северообезьяннске никогда не было, зато есть ЗАГС. Позабыв о Боге, помни о ЗАГСе, спешащий на свидание обезьянн!

Вот и Примат, а сегодня он резвый малый, не изменил общегородской традиции и назначил Шимпанзун свидание у Блистающего Тоталитарина, на вечер. А проходя мимо ее дома и мимо цветочно-газетно-сигаретного киоска, не удержался и, поддавшись хорошему настроению и влиянию надгоризонтного Олнцеса, обещающего теплый вечер и подменяющий в этих широтах и в это время ночь, купил-таки розу, но на этот раз белую. Начало лета, и белых роз полно — скоро экзамены и затем гуляющие белыми ночами выпускники, так что цветы пользуются спросом. Понимая, что поддался скорее чувству, а не разуму, и немного стесняясь цвета, он остановился у олнцесноносных ботинок знаменитого революционера.

Шимпанзун он увидел издалека — косые лучи бесконечного северного заката пронзают светлую и еще неплотную листву, и аллея от этого кажется полосатой, а фигуры прохожих изменчивыми. Приближаясь, Шимпанзун как бы мигала в этом теплом свете, сияла в его глазах, а он, не забывая о цвете розы и принимая волнующую его субъективность, соответственно волновался и любовался ею — в такт света и тени. У киоска было легче — там или пан, или пропал, а здесь свет и тень, и быстрая их смена, вот он и растерялся, немного, от этой игры. Чувствуя себя полным да к тому же напряженным валенком, он молча протянул подошедшей обезьянне белую розу.

— Где-то это я уже видела, и кажется, совсем недавно, — приветливо улыбнулась Шимпанзун, однако в глазах ее блеснула необходимая, но незлая издевка — не без этого, а в голосе зазвенел вопросительный смех, — дежавю?

— Жулемашпасизжю, — попытался пошутить и выбраться из своего войлочного состояния Примат, — вот только цвет другой.

— Я заметила, спасибо, — чувствуя в его поведении войлок и понимая причину, еще лучезарнее улыбнулась прекрасная обезьянна. — А почему белая? Не скажу когда, но школу я уже закончила.

— Я понимаю, — все еще борясь с непослушными валенками, оправдательно согласился на вид суровый обезьянн, — захотелось белую подарить, вот и все. Понимаю, что не совсем к месту, но устоять не смог. Цветок очень понравился… А тебе?

— И мне. Спасибо за цвет, и за цветок.

Хитрец Примат применил первое "ты" — он же не бабник, и для него это относительно трудно. Да еще валенки мешают!

— Нет, если не нравится, то можно помадой подкрасить, — не на шутку валенкообразно расшутился он.

— Или лаком для ногтей?

— Перламутровым? — сквозь стихающий свист улетающих за границы парка валенков предположил отважный сегодня обезьянн.

— Я уже начинаю разбираться в твоих вкусах.

О! Это ответно "ты"? И валенки, преодолев трудные границы, упали в океан, намокли, утонули. Только вкус здесь ни причем — он подсмотрел, а она это видела. Но что говорить, в общем-то, не очень важно, важно что слушают и отвечают, и не важно — что.

— Так быстро? — якобы удивился приободренный обезьянн. — И спасибо — я рад слышать, что у меня есть вкус. Правда, во мне уже поселилась ревность — ты всегда так наблюдательна, со всеми?

Ответное дежавю? О! О! О!

— С интересными мне людьми.

Но все-таки некоторая скованность осталась. Или это просто статичность?

— Пройдемся? — желая разрушить неподвижность, то есть помеху устремлений, предложил Примат.

— Пройдемся… а куда?

— А не все ли равно? Слишком уж Тоталитарин ботинками блестит, и мне кажется, подслушивает. И подглядывает тоже.

— Стесняешься?

Шимпанзун улыбнулась, а он не ответил. Они пошли по аллее, по той, которая половина. Там меньше обезьянн и больше тени, а в конце недлинная лестница в несколько широких ступеней, и эта лестница имеет — такое случается у обезьянн, свой тайный смысл.

— Ты мне про школу напомнила…

— Кто кому напомнил, — усмехнулась в белую розу Шимпанзун.

— Да, конечно, — поспешил согласиться Примат. — В школе, если ты помнишь, не только учатся…

— Я помню, я еще не такая старая.

— Извини, — опять поторопился он. — Так вот, классе, кажется, в восьмом, мы с друзьями начали бегать за девчонками. Какие-то романы завязывались, скорее — показательные… Тем более я был подающим надежды чемпионом, кем, в общем-то, и остался. Влюблялись — а как же, не без этого. Время пришло.

— Время виновато?

— Конечно. И тогда само-собой родился прием борьбы с неловкостью первой встречи, так это назовем. Хочешь, испытаем? Я вспомню старое, а ты узнаешь что-то новое.

— А это не опасно?

— Я буду рядом.

— Это и пугает, — снова спряталась за белую розу Шимпанзун. — А это испытание, оно не сложно? Я ведь чемпионка без всяких надежд. Не хочу погибать в расцвете лет, — объяснила она.