Владимир Витвицкий - Двадцать пять дней на планете обезьянн

• Название: Двадцать пять дней на планете обезьянн
• Автор: Владимир Витвицкий
• Жанр: Современные любовные романы

О любви и мстительности, но на этот раз среди обезьянн.

---

Витвицкий Владимир Двадцать пять дней на планете обезьянн

1. Совпадение предпосылок.

Зеленовка — Херсон:

— Спасибо, дядько!

— Проходте, проходте!

Пыльными вздохами вошли две вспотевшие от автобусных устремлений хохлушки и плюхнулись на сидение рядом. Сидению стразу стало трудно. Сцепилось несцеплячее сцепление, и за окном закрутилась маленькая белая церковь — удобное место для веры в бога. А за церковью есть дворик, а в нем круглой беседкой виноград — приятное, в общем, место.

— Электродт, пши — электродт.

Они разгадывают кроссворд. Толстые загорелые ноги, молдавские тапочки.

— Мисяц, якой сёгодня мисяц?

— Нащо тоби сёгодня? Нащо тоби сёгодня?! Пши — июн.

Бычки срут на искусанную траву, солнечно.

— Ну пши, кажу же?!

Мурманск — Североморск:

За спиной, за местом контролера с немецким акцентом раскрылись внимательные к пассажирам двери, и ног коснулись сырость и холод. Вошли два капитана и, о тесноту стерев с дипломатов туман, встали рядом.

— А у тебя каюта на "Устинове"?

— Да, б…я, на "Устинове", и на "(неразборчиво)".

— Так у тебя два начальника?

— Б…я — два!

— А подчиненных…

На поручнях белые руки капитанов, а стекло запотело. За ним все равно туман. Перед глазами белые руки, а в уши лезет бесконечный разговор.

— А Чиров (Жиров, Широв) в отпуске?

— Нет, б…я, не должен. Рано.

— На собрании его не было.

— Да, б…я, на собрании его, б…я, не было…

Б…я примерно через триста — нужная капитанам остановка.

— Выходим, наша.

— Е………т!!!

— Что?!

— Сегодня построение на причале.

— Е………ть!!!

И вышли, в туман, а он, к счастью, скрывает голоса и звуки. Закрылись дойче-двери.

"Электродт…" — подумал Автор.

* * *

2. Сон.

И снится мне сон, шо я масон.

Ээээ… Мммм… шо я влюблен!

Мезля над горизонтом… Что за бред? Ерунда! Но горизонт ясен и скруглен, угловатые камни и угловатые тени, в них четкость линий и контраста и звуковая пустота. Безмолвие, безветрие. А все потому что нет воздуха, а значит ветра и звука, лишь одинокая четкость теней. Угловатые камни, а между ними песок или пыль — не разобрать. Камни грызет различие света и тени — разность температур и, как следствие, осыпание вниз песком или пылью — единственное направление мельчайших перемещений в этом пустом и негулком мире. Пустота, только твердые камни и мягкий песок, или пыль, а где-то там вдали или совсем рядом следы других, прерванных движений. Кратеры. Не встречая сопротивления пустоты, метеориты кругами раскапывают и разбрасывают камни и пыль, и этим следам миллионы лет. Кратеров множество, там за горизонтом и здесь недалеко, и если смотреть на них с поверхности, а не сверху, то кажется, что в каждом из них сидит свой железный паук. Причем здесь пауки? Но вокруг пустота, только серые камни и похожий на пыль песок, а над горизонтом большая, круглая, бело-голубая, в размытых разводах облаков, красивая Мезля. Ерунда!

А Мезля, она повернута тем самым боком и освещена как надо, и если разогнать размытость облаков и присмотреться, то вполне возможно разглядеть свой город, дом и себя самого — в одной из ячеек многоэтажки, уже освещенной утренним Олнцесом. А Олнцес тоже здесь, в черном небе, он освещает унылую Нулу и живую Мезлю. Так это Нула! Хотя, в общем-то, это было понятно с самого начала — вот откуда серость камней и песка, и четкие тени, и невозможность ветра, звука, вдоха…

Вдруг сзади, сверху, в беззвучное оцепенение ворвалась черная волна. Движение врезалось в неподвижность, мощный конь разбил пыльно-песочную застылость, и серые фонтаны вырвались из-под копыт. Четкостью цвета споря с четкостью тени, черный всадник в полулатах-полускафандре остановил коня. Снова беззвучье, осел песок, нет пыли, а Всадник, бесспорно — Всадник, смотрит на Мезлю, и становится как-то неуютно, непонятно, тревожно, почти страшно — почему Мезля повернута именно этим боком, и зачем разгонять облачную муть, за которой город, дом, ячейка, спящий?

Но Всадник пришпорил коня — и рассыпалась неопределенность. Копыта снова взрыли пыль-песок, взорвались и осели серые фонтаны, а черная фигура растворилась в пустоте, в момент оседания потревоженной пыли, в беззвучье, оставив короткую цепочку следов в направлении Мезли. Не больше десятка, на память о неслучайном движении в пустующем мире, а в тишине ячейки ручным электричеством просигналил будильник…

* * *

3. Первый день на планете обезьянн.

И все же сон, шо я масон?

Или влюблен?

Рука нашла хилую кнопку, и торопящий и торопящийся будильник смолк, снова тишина — но не безмолвие. Тикает пластмассовый механизм, сон проваливается в темноту закрытых глаз, а за окном хор-скрип шагов и неслышное шуршание одежды: утренний забег — обезьянны чапают на службу. Или работу — у кого как. Покидая дома, они образуют шумящие дыханием потоки, текущие мимо урчанием прогреваемых машин. А еще дворники — извлекая скребущие звуки из снега и лопат, они профессионально мстят еще спящим. И судя по этим звукам, они — не обезьянны.

Это утро, это жизнь, которая не сон, и он не на Нуле — пора вставать и пилить на службишку. Сон забылся, а он военный и спортивный, что значит упрощение — больше в службе, меньше в спорте. У него широкая, богатуровская кость, и сто двадцать килограммов необезжиренного на этот момент веса, и фамильные, черные, в сужающихся к вискам прорезях век, глаза. Сколько раз ковровый противник — спортивный враг, упершись лбом или разбивая захват, пытался разглядеть в его глазах его. Но это почти невозможно, это пугает равных и путает сильных, помогая побеждать. Черные глаза скрывают — больше чувства, меньше мысли, а непонимание смущает смотрящих и, как следствие, неуверенность заставляет этих смотрящих додумывать то, чего нет или очень мало. Это-то помогает в спорте, да и в жизни тоже.

Но пора вставать — службишка в тиканье часов, и Примат, быстро и заучено исполнив утренний ритуал ванных и кухонных движений, оказался на улице и стал частью одного из потоков обезьянн, вытекающих из многэтажек, ступенями растущих на каменных склонах. А сон, уже забытый, обманул — нет никакой размытости: Олнцес во все небо, весна, но еще снег и в общем-то морозно. Северообезьяннск! А где-то там, далеко на юге уже зацвели каштаны, а в земле насупились майские жуки, но здесь север и схватывающее морозцем утро. Днем подтаявший снег за ночь промерз, и следы вчерашних машин хрустят под ногами, морозец бодрит, цепляясь за лицо, и это приятно. И хотя в толпе множество черных шинелей, длинных дамских шуб, теплых шапок, но весна все же встречается. Некоторые обезьяннши, в основном обезьяннки, демонстрируя избирательную легкость одежд, напоминают о ней, опережая статистику смертности снега, а отмороженные детеныши из старших классов вообще поражают своей морозостойкостью. Вероятно, реклама лекарств им не подсказка, а менингит для них — не страшная болезнь, а скорее всего название слитой с Сети темы сочинения или разновидность наркоты. Но все же приятно, что олнцесно и морозно, и что, опережая смену времени года меняются гардеробы, а в лицах мадам и мадмуазелей встречается молодость и юность, и что в утреннем воздухе уже пахнет ленивой, но бодрящей в этих широтах весной, что хрустит под ногами непрочный ночной лед. Весна.

Тень черной змеи — толпа обезьянн валит на службу, и в этой длинной тени он заметил такую же, как и он, пятнистую фигуру, но гораздо меньших размеров. Это Абызн, его сослуживец и друг. Они тянут в одной "конторе", они северообезьяннские пехтмуры. Конечно же стопроцентные пехтмуры, как и положено, сосланы в Никспут, а здесь, в штабе — теплые места. Например, для него — главного поставщика рекордов и основной причины спортивной гордости начальства, и для стандартного вояки Абызна. Абызн — комадрил автороты, но подчиненных у него на взвод, то есть на комадрильские машины и на прикомандированные БэТээРы, выставочные образцы, за которыми все же нужно смотреть. Абызн живет через дом от Примата, и предслужебные встречи почти неизбежность, как и первая, дежурная фраза.

— Привет! Ну как оно, ничего?

— Привет. Что-то никого не хочется!

Заметив борьбу весны и гардеробов, Примат, конечно же, схитрил, но все же блеснул в ответе восклицательным знаком. Просто у обезьянн принято скрывать стесняющий восторг — не так поймет суровый друг. Да еще у каждого свое — у него, например, назревают соревнования и нужно сбрасывать вес, а значит значительные рукопожатия отцов-комадрилов и тройные тренировки, много пота и возни, и почти полное отсутствие свободы и творчества. Значит никого не захочется, или так хочется думать, что никого, или на самом деле так и будет. Так уж устроены обезьянны — им мешает определенность, да и полузабытые инстинкты толкают на несогласие.