Александр Никонов - Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики

• Название: Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики
• Автор: Александр Никонов
• Жанр: Биографии и Мемуары

Этот роман — откровенная правда о необыкновенных приключениях известного российского ученого и изобретателя. Жизнь этого человека удивительным образом прошла через калейдоскоп исторических эпох. Детство с унижениями, издевательствами, а затем и местью за это; позже — спорт, секс, браки и разводы, обильные возлияния, встречи со знаменитостями, любовные истории. Наука и мистика, загадочные происшествия, розыгрыши и авантюры, наконец, просто хулиганства — ничто не было чуждо нашему герою. Это и многое другое настолько круто замешано в одном человеке, что на его примере можно составить обобщенный портрет целого поколения, активно влияющего на современную жизнь. И еще — прочтя этот роман, вы с удивлением узнаете, сколько неожиданных "скелетов в шкафах" может тайно храниться у ваших вполне добропорядочных и респектабельных знакомых.

---

В 1989 году я с моей будущей женой Тамарой, побывал в Тбилиси и пошел на место расстрела — поклониться писателю, защитившему меня своей каменной грудью. На памятнике до сих пор видны оспинки от пуль. Прохожие улыбались, наверное, принимая меня за почитателя таланта Эгнате Ниношвили, произведения которого я, к своему стыду, так и не удосужился прочитать …

Суицид

Но кланялся я памятнику после, сейчас у меня голова шла кругом — рушились все устои. Нас расстреливали правительственные войска только за то, что мы выступали за советскую власть. Мы же выступили «за», а не «против»?

Беспокоила меня и рана, которая стала нагнаиваться. Кость не была задета, но рана все расползалась и кожа вокруг нее краснела. К врачам я обратиться боялся — еще арестуют. Я даже перестал тренироваться — болела нога. С Фаиной нет никаких контактов — она меня явно избегала. Один Владик был со мной рядом, он постоянно приходил ко мне и проводил со мной все свободное время. Я и в школу перестал ходить: узнают о моем ранении — донесут куда надо.

И за время вынужденного безделья мне в голову пришла мысль, которую назвать умной никак было нельзя. У меня было несколько негативов на пленке, где я тайно фотографировал Фаину. Один раз я даже сумел сфотографировать ее в ванной, где она купалась. Мне это чуть не стоило жизни — я по стене с железного балкона дополз, цепляясь за выбитые кирпичи и остатки креплений бывшей лестницы, до окна в ее ванную на втором этаже. В нашем доме ванные были совмещены с туалетом и имели большое окно во двор. Летом соседи чаще всего ставили на подоконник ванной ведра с водой, вода грелась на солнце, и этой водой они купались, поливая себя шайками. В одно из таких купаний я и сфотографировал Фаину в обнаженном виде. Она орала и пыталась облить меня водой, но родителям не сказала.

Так вот, имея этот негатив, я несколько раз фотографировал себя в своей ванной в подходящих позах и без одежды. Позы должны были подходить к той, в которой сфотографирована была Фаина. Затем из готовых и крупных фотографий я сделал монтаж и сфотографировал его снова. Проявив пленку, обнаружил, что работа вышла на славу — монтаж удался. Я выбирал вечер, когда смогу запереться на кухне и изготовить позитивы.

Тем временем Владик принес мне жестяную баночку из-под вазелина, наполненную какой-то желтой мазью. Это была пенициллиновая мазь — чудо того времени, которую притащила из госпиталя мать Владика, Люба, работавшая там медсестрой. Несколько побаиваясь, я смазал мою рану этой мазью, израсходовав ее почти всю. А баночку выбросил в мусорное ведро. Положил на рану сверху марлю и перебинтовал ногу.

А утром — вы можете мне не поверить, но почти вся рана затянулась тоненькой розовой пленкой. Только в самом углу рана продолжала гноиться. Я рассыпал по полу мусорное ведро, которое, к счастью, не выкинули, разыскал жестяную баночку, тщательно собрал остатки мази и намазал ее на гноящийся угол раны. И к утру зажил и этот кусочек раны! В то время микробы, еще не вкусившие пенициллина, погибали от него все и разом! Владик был счастлив, что помог мне; странно, что меня даже не удивляла его привязанность и постоянная, нежная забота. Я считал, что все так и должно быть, не задумываясь — почему.

А в один из вечеров я велел Владику уходить домой, так как собирался печатать заветные фотографии. Владик буквально со слезами на глазах упросил меня взять его с собой и показать, как это делается. Меня смущала только конспиративность в отношении «криминальных» фотографий — Владик знал о том, что я люблю Фаину, и я задумал испытать на нем впечатление от монтажа.

Итак, мы с Владиком в запертой и затемненной кухне; перед нами ванночки с проявителем, ведро с водой для промывания фотографий. На столе — увеличитель и красный фонарь. Сейчас, когда фотографии заказывают в ателье, эта картина кажется диким атавизмом, но именно так и изготовлялись фотографии в то время. Особенно «криминальные».

Я подложил под красное изображение бумагу и откинул светофильтр. Сосчитав, до скольких положено, я утопил бумагу в проявителе, придвинув красный фонарь, и с замиранием сердца стал ждать результата. Обняв меня за спину, Владик тоже напряженно смотрел в ванночку. И, наконец, появилось, на глазах темнея, заветное изображение: обнаженная Фаина, стоящая по колено в ванной, а сзади я, обнимаю ее руками за талию, высовываясь сбоку. Лица у нас оскаленные — то ли в улыбке, то ли в экстазе.

Владик аж раскрыл рот от неожиданности:

Так ты ее трахал? — страшным шепотом спросил он меня, отпустив мою спину и заглядывая прямо в глаза.

А что, не видно, что ли? — уклончиво ответил я, отводя глаза от пристального взгляда Владика.

А она, сучка, говорила мне, что у нее с тобой ничего не было! Все девчонки — суки! И на что она тебе нужна? — горячо говорил Владик, — во-первых, она еврейка, а они все хитрые и продажные; во-вторых — она бессовестно кадрит Томаса, а он плевать на нее хотел! Да она — лихорадка тропическая! — употребил он в сердцах термин, вероятно заимствованный от матери-медсестры.

Ну, а тебе, собственно, что за дело? — удивился я, — ну, может и сука, может и лихорадка, а тебе-то что?

Даже при свете красного фонаря мне показалось, что Владик побледнел.

— Мне — что за дело? Мне — что за дело? — дважды повторил он и вдруг решительно сказал тем же страшным шепотом: — А то, что я люблю тебя, ты, что не видишь? И я не отдам тебя всякой сучке! Ты женишься на мне, может, не открыто, не для всех — а тайно, только для нас!

Владик стал хватать меня за плечи, пытаясь поцеловать. Я был выбит из колеи, ничего не понимая, я таращился на Владика, увертываясь от его поцелуев.

А ну-ка дай себя поцеловать! И сам поцелуй меня! — так властно потребовал Владик, что я невольно пригнулся, подставив ему свое лицо. До сих пор не знаю, целовала ли меня за всю жизнь, жизнь долгую и отнюдь не монашескую, какая-нибудь женщина так искренне, так страстно и с таким страхом, что все вот-вот кончится!

За этими внезапными поцелуями я и не заметил, как руки Владика стали шарить меня совсем не там, где положено. Это меня сразу отрезвило — мальчик то несовершеннолетний! В нашем дворе ничего не скроешь (хорошо, что я тогда понял эту очевидную истину!). Все дойдет до Фаины, и тогда вообще конец всему! Голова у меня уже кружилась, но я нашел силы оттолкнуть Владика, успокоить его, и отпечатать несколько фотографий. Чтобы никто посторонний не увидел, я их тут же отглянцевал и спрятал. Владика просил об этом никому не рассказывать. С совершенно одуревшей головой, я проводил Владика до дверей кухни и, поцеловав, отпустил домой. Сам же остался прибирать на кухне.

Никогда, наверное, у меня не было таких сумбурных снов, как в эту ночь. Я видел, как я в цветущих кустах целую Сашу, и ее лицо вдруг превращается в лицо Владика. Я продолжаю целовать это лицо и страстно говорю: «Я люблю тебя, я женюсь на тебе!» Проснувшись, я поразился, насколько Владик действительно похож на Сашу, на повзрослевшую девочку Сашу. Как только это сходство не бросилось мне в глаза раньше! И тут же, заснув, вижу разъяренное лицо Фаины, кричащее мне: «Сазизгаро!» («Мерзкий!»).

Назавтра утром я пошел в школу и никаких новостей не заметил. Учителя даже не спросили, почему я не ходил. У всех лица были испуганные и замкнутые; никто ничего лишнего не спрашивал. Молодая красивая учительница грузинского языка, Нателла Артемьевна — персонаж моих сексуальных сновидений, тихо сказала классу, что оказывается, на демонстрации убили сына нашего бывшего директора. Новый директор — Квилитая ходил мрачнее тучи.

А дома меня ожидал сюрприз, предсказанный последним сном. Фаина встретила меня у лестницы, не дав подняться домой. Она с улыбкой пригласила меня погулять во дворе. Надежда уже стала просыпаться в моей душе, как вдруг Фаина повернула ко мне свое искаженное злобой лицо, и, кривя рот, спросила:

Так мы с тобой трахались в ванной? И даже фотографировались при этом? — Она достала экземпляр злосчастной фотографии и разорвала у меня перед носом.

— Да кто с тобой, уродом, вообще станет трахаться, может только педик какой-нибудь! Ко мне не подходи больше и не разговаривай, а покажешь кому-нибудь эту гадкую фотографию — все скажу отцу, тогда ты пропал! И скривив лицо, как в моем сне, Фаина прямо глядя на меня, прошептала: «Сазизгаро!», добавив по-русски: «Подонок!». В продолжение этого разговора я несколько раз заметил, что Владик крутился где-то рядом. Как только Фаина отошла в сторону, ее место занял Владик.

Нурик, прости, я стянул у тебя фотографию и проговорился, прости меня, если можешь! Я не хотел, так получилось! — канючил Владик.

В моей душе с Владиком было покончено. Как нелепо, что в результате страдает тот, кто любит, а человек, которого любят, швыряется этой любовью, так как будто ему тут же предложат что-то еще лучшее. Но тогда это был первый (но не последний!) подобный случай в моей жизни, и я злым шепотом ответил Владику: