Георгий Чиж - К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.

• Название: К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.
• Автор: Георгий Чиж
• Жанр: Путешествия и география

---

Особенно важно было то, что оба гиляцких посла были свидетелями триумфального шествия Невельского как пред­ставителя России, явившегося для наказания обидчиков, маньчжурских купцов, обманщиков и насильников, похищав­ших у них жен и дочерей. К Невельскому являлись с прось­бой о защите с обоих берегов Амура не только гиляки, но и самогиры, нейдальцы и даже более отдаленные мангуны и гольды. Они рассказывали, что в таком же положении нахо­дятся и живущие на Сахалине мохнатые курильцы. К ним время от времени наезжают японцы торговать и при этом обижают. Некоторые из прибывавших гиляков приносили русскому начальнику в дар рис, стерлядей и китайскую вод­ку. Они рассказывали, что на правом берегу Амура, в четырех местах, поставлены из обломков скал столбы, на которых, кроме дат 1649 и 1779, выточены какие-то знаки.

Дружелюбно настроенный к русским маньчжурский стар­шина из ближайшего города Отто тем не менее за взятку пускал за Амур маньчжурских купцов вопреки запрещению пекинского правительства. Все это создавало ясную картину состояния границ и политического положения Амура – мед­лить с закреплением здесь действительно нельзя было.

....Невельской был очень доволен: вместо неприятного для него и не совсем доброжелательно настроенного ко всем его начинаниям по освоению устья Амура Завойко он застал уже начальником порта Кашеварова. Особенно же было кстати пребывание в Аяне якутского, камчатского и аляскинского архиепископа Иннокентия, пользовавшегося благоволением генерал-губернатора и нового камчатского губернатора За­войко. В Аяне оказалась и семья Орлова.

Архиепископ вполне разделял образ действий Муравьева и мысли о значении Амура для России и благословил Не­вельского на дальнейшие подвиги. Он ласково принял гиляц­кую депутацию и убедился в благоприятной почве для рас­пространения среди них христианства. А самое главное, он узнал, что как гиляки, так и все другие туземные племена от моря вверх по Амуру до самого Хинганского хребта и устья Уссури часто подвергались грабительским наездам маньч­журских купцов, но никогда не признавали над собой их власти и не платили дани.

Окрыленный удачами, Невельской немедленно настрочил откровенное донесение о своих самочинных действиях в Пе­тербург Меньшикову и в Иркутск Муравьеву и тут же выслал его с нарочным, а сам стал готовиться выехать вслед, чтобы лично упросить Муравьева принять решительные меры для закрепления успеха: нельзя же было обороняться от при­шельцев шестью человеками в Николаевском, а от нашествия судов Англии, Америки и других стран – пятнадцатью в Пет­ровском!

«От имени Российского правительства, – писал Муравье­ву Невельской, – на мысе Куегда, в Николаевском и в Пет­ровском я поднял Российские флаги и объявил гилякам, маньчжурам, а при посредстве их и всем иностранным судам, плавающим в Татарском заливе, что так как прибрежье этого залива и весь Приамурский край до корейской границы с ос­тровом Сахалин составляют российские владения, то никакие здесь самовольные распоряжения, а равно и обиды обитаю­щим инородцам, не могут быть допускаемы. Для этого ныне поставлены российские военные посты в заливе Искай и на устье реки Амур. В случае каких-либо нужд или столкновений с инородцами нижеподписавшийся посланный от прави­тельства уполномоченный предлагает обращаться к началь­никам этих постов».

«Убедившись лично, что устье Амура китайцами не счи­тается своей территорией, так же как и все Приамурье, и что, с другой стороны, вторжение иностранных держав, суда ко­торых во множестве шныряют у входа в открытый и доступ­ный Амур, может со дня на день осуществиться, – объяснил Невельской, – как верноподданный, я не мог не предпринять тех мер, которые были в моих силах, для отвращения опас­ности. Проклятие потомков справедливо пало бы на меня...»

В заключение он выражал надежду, что при заступниче­стве Муравьева ему будет прощено нарушение высочайшего повеления.

Донесения пошли, корабль готов к выходу в море, а на сердце становилось все неспокойнее и неспокойнее: приходи­лось рискнуть еще раз.

«Навигация кончается, – рассуждал он, – и вряд ли до весны может грозить какое-нибудь вторжение с моря, люди обеспечены на зиму жильем и продовольствием, со стороны туземцев никакой опасности нет, новые же шаги без под­крепления и одобрения сделанного невозможны – надо ехать лично к Муравьеву». Тут Геннадий Иванович неожи­данно для себя густо покраснел, убедившись в том, что его поступком руководит еще и другая сила: его неудержимо по­тянуло в Иркутск – видеть Катю, получить прежде всего ее одобрение и убедиться в том, что она ждет его и будет еще ждать, если понадобится, подышать с нею, единственной и любимой, одним воздухом...

«Предписывается вам, – писал он Орлову, невольно при этом улыбаясь и представляя физиономию истосковавшегося неизвестностью Орлова, – принять и предоставить все удобства для спокойной зимовки в Петровском семье поручика Д. И. Орлова, отправленной мною на транспорте «Охотск», который прошу с наступлением навигации возвратить в Аян. С закрытием Амура и лимана переведите людей из Никола­евского в Петровск. Перед вскрытием вновь восстановите Николаевский пост в усиленном виде и обстройте сколько возможно лучше. Ведите наблюдения над замерзанием ли­мана и Амура, вскрытием, движением льдов, половодьем, ве­дите съемки берегов и промеры глубин. Изучайте состояние края и наблюдайте за судами, входящими в пролив с севера и с юга, объявляя им о принадлежности владений России».

«Охотск» под командованием лейтенанта Гаврилова, на­груженный до отказа продовольствием и разными припасами более чем на год, снялся с якоря 8 сентября, а через два дня, сопровождаемый благословениями и всяческими пожелания­ми Иннокентия, нетерпеливый Невельской мчался по дороге к мрачному и неприступному Джугджуру.

И все оказалось совсем не так, как он ожидал: он думал в Иркутске после доклада Муравьеву дождаться решения из Петербурга, затем, в случае благополучного исхода дела, сделать Кате предложение и до начала весны вернуться про­должать начатые дела. Между тем Муравьев оказался в Пе­тербурге, Невельскому же предписывалось оставленным при­казом спешить туда же... Доклад, высланный с нарочным из Аяна, Муравьев получил еще до своего отъезда. На сердце стало спокойнее: при разборе дела в комитете будет надеж­ный заступник.

Катю Геннадий Иванович нашел одну, в архиве. Уткнув­шись в какое-то порядком потрепанное «дело», лежавшее у нее на коленях, она не слышала, как он вошел. Затаив дыхание Невельской остановился... Катя продолжала читать и время от времени пожимала плечами, возвращаясь к облож­ке, внимательно ее разглядывала, снова пожимала плечами и опять продолжала читать... Из подслеповатого, плохо за­клеенного бумагой окна тянула морозная холодная струйка. Катя зябко поежилась, потерла ладонью о ладонь, маши­нально взмахнула концом шерстяной шали, накидывая ее на грудь. Тяжелое «дело» упало к ногам.

Не глядя, Катя потянулась за ним, коротко вскрикнула и откинулась на спинку – опущенная к полу рука была сжа­та чьими-то холодными крепкими пальцами.

Ее широко открытые испуганные глаза встретились в упор с взволнованными, счастливыми глазами того, кто, сам не подозревая, безраздельно уже давно владел всеми ее помыслами и с кем она рука об руку, как наяву, переживала не­взгоды полной лишений и превратностей кочевой жизни.

– Вы? – еле слышно прошептали губы, и она, плача и смеясь, приникла к его груди.

Тихо сидели они, не шевелясь. Он овладел кистями ее рук и без конца покрывал поцелуями холодные пальцы. Она крепко прижималась щекой к его склонившейся голове и с чувством восхищения и преклонения перед созданным ею самой образом желанного, лучшего в мире человека нежно целовала высокий упрямый лоб и жесткие от морских ветров, соленой воды и жгучего солнца густые, красивым взмахом очерченные брови...

Они не слышали, как вошел старик архивариус, и не ви­дели, как зазмеилась в его страшных запущенных моржовых усах лукавая, понимающая улыбка. Повернувшись к притих­шей паре спиной, он тихонько приставил к стене лесенку, потом кашлянул и стал шарить где-то высоко под потолком. Потом вдруг засмеялся и сказал вслух, прижимая к груди папку:

– Ищу рукавицу, а рукавица за поясом: думал, затеря­лась, цельную неделю беспокоился, а ведь сам ее положил. Екатерина Ивановна, я опять пошел; генерал-губернатор ее спрашивает каждый день, а я все отмалчиваюсь. Господи, думаю, неужто сознаться, что потерял?

Тут он, наконец, обернулся.

– Ваше высокоблагородие, Геннадий Иванович! – при­творно удивился старик. –А я вас и не заметил. Когда же пожаловали к нам? Давно ли? Как драгоценное ваше здо­ровье? Намаялись, чай? Как Орлов Дмитрий Иванович? – И, не ожидая ответов, стал натягивать на себя сброшенный было тулуп. – Поспешу... Екатерина Ивановна, уходить бу­дете – кликните Микиту, чтобы прибрал помещение и запер, а я уж, извините, не вернусь, не успею, – и, поклонившись, вышел, унося с собой не сходившую с лица сочувствующую улыбку.