Уильям Теккерей - Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1)

• Название: Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1)
• Автор: Уильям Теккерей
• Жанр: Классическая проза

В настоящий том входит первая книга романа У.Теккерея "Ньюкомы". Это, несомненно, один из самых значительных английских романов XIX века. В нем с поистине эпическим размахом воссоздана картина жизни Англии того времени и ставится ряд интересных проблем: отношения отцов и детей, положение искусства в буржуазном обществе и др. Перевод с английского Р.Померанцевой, комментарии Г.Шеймана.

---

Лучше оставим ей ее долю юного тщеславия, желания повелевать и принимать поклонение. А между тем рисунки мистера Клайва потрескивали у ее ног в камине, и никто не заметил, как угасла последняя искра этого неяркого пламени.

Глава XXXIII Леди Кью на конгрессе

Когда леди Кью услышала, что в Баден-Бадене находится мадам Д'Иври, что она необычайно любезна с Ньюкомами и гневается на лорда Кью, старуха дала волю своему свирепому нраву; по временам ей удавалось держать этого зверя на привязи, и он не лаял и не кусался, но только с него снимали намордник, приводил в трепет всех родственников ее сиятельства. Кто из них не был в свое время покусан, истерзан, сбит с ног или как-нибудь еще напуган и изувечен этим бешеным зверем? Трусливые ласкали его и носили ему кости; благоразумные обходили его стороной; но беда была тем домочадцам, кому выпало на долю стелить подстилку, кормить и, вежливо говоря, делить конуру с "Растерзаем" леди Кью. Спору нет, неистовый характер, если ему, как часто бывает, сопутствует известное великодушие и смелость, — неоценимый дар природы для любого джентльмена или леди. Тот, кто всегда готов накинуться на других, непременно пользуется в семье наибольшим уважением. Ленивые устают препираться с ним, робкие льстят ему и стараются задобрить, а так как почти все мы робки и ленивы, злонравный волен творить, что хочет. Он командует, и ему подчиняются. Если он гурман, к обеду подают его любимые кушанья, а вкусы других приносятся ему в жертву. Если она (мы столь вольно чередуем "он" и "она", ибо дурным характером может обладать как женщина, так и мужчина) облюбовала себе место в гостиной, ни родители, ни братья, ни сестры не смеют его занять. Когда она хочет ехать в гости, маменька, несмотря на мигрень, бежит одеваться, а папенька, который ненавидит эти чертовы сборища, безропотно поднимается после обеда к себе и надевает свой видавший виды белый галстук, чтобы ехать с дочерью и просидеть до самого котильона, хотя он допоздна корпел в присутствии и завтра чуть свет ему снова туда идти. Когда в летнюю пору семейство отправляется в путешествие, она, а не кто другой, решает, куда им ехать и где остановиться. Он запаздывает, его ждут с обедом, и ни один из домашних, хоть умирай он с голоду, не посмеет сказать ни слова. А как все ликуют, когда он благодушен! Как летят на его звонок слуги, как спешат угодить ему! Как терпеливо дожидаются они разъезда гостей и с какой готовностью выбегают под дождь, чтобы кликнуть кеб! А ведь никому нет дела, довольны или нет мы с вами, у которых ангельский характер и, как известно, нет привычки выказывать недовольство или гневаться. Наши супруги едут к модистке, присылают нам счет, и мы его оплачиваем; наш Джон сперва сам прочитает газету, а уж потом явится на звонок и подаст ее нам; наши сыновья разваливаются в наших любимых креслах, наполняют дом своими дружками и курят в столовой; портные шьют нам кое-как; мясники подсовывают самую постную баранину; лавочники раньше срока требуют с нас плату, ибо знают, что у нас доброе сердце, а слуги наши уходят из дому, когда вздумается, и, не таясь, угощают на кухне ужином своих знакомых. Но стоит леди Кью произнести: Sic volo, sic jbeo [159], и все близкие, как один, не говоря ни слова, бросаются исполнять ее приказание.

Если в семье вдруг заведутся, что бывает весьма редко, сразу два таких властных и деспотичных характера, то, разумеется, возникнет соперничество, чреватое многими осложнениями. А случись когда семейству Баязетов повстречать на улице каких-нибудь других свирепых турок, и уже неизбежна отчаянная схватка, в которую вовлекаются союзники обеих сторон и даже непричастные к спору соседи. Именно это, как ни грустно, произошло и теперь. Леди Кью, привыкшая к беспрекословному повиновению домочадцев, любила диктовать свою волю и чужим. Она судила об окружающих с большой свободой. Суждения ее, как полагается, пересказывались; и если о ком-нибудь она отзывалась резко, то в передаче слова ее, разумеется, не проигрывали. Герцогиня Д'Иври возбудила ее необузданный гнев, и теперь леди Кью давала ему волю, где бы ни слышала это ненавистное имя.

— Что она не сидит с мужем? Таскается по свету с оравой бродяг-бильярдистов, а бедный старый герцог тем временем мучается подагрой. Да еще придумала величать себя Марией Стюарт!.. Впрочем, кое в чем она ее достойна, хотя мужа своего пока еще не убила. Ну, уж если она Королева Шотландская, то я не прочь сделаться Елизаветой Английской, — заключила старая леди и потрясла своим морщинистым кулаком.

Все это было сказано при публике на гулянье, в присутствии общих знакомых; и уже через несколько минут стало известно герцогине; разумеется, ее светлость, а также достопочтенные князья, графы и прочие вельможи из ее свиты, коих старая графиня обозвала бильярдистами, не поскупились на ответные любезности. Были вытащены на свет божий позабытые сплетни, ходившие о леди Кью в те стародавние времена, когда почти никого из ныне здравствующих Ньюкомов не было и в помине, и потому не попавшие в круг внимания автора предлагаемой хроники. Леди Кью негодовала на дочь (порой любые поступки ее ближних вызывали недовольство старухи) даже за ту сдержанную учтивость, с какой леди Анна принимала авансы герцогини.

— Завезти ей карточку! Еще, понимаю, послать с лакеем, но поехать самой, чтоб она тебя видела (ведь она смотрела в окно, я знаю!), да ты что, рехнулась, Анна?! Тебе не следовало вылезать из кареты. Да ведь ты такая рохля, что, останови тебя разбойник на большой дороге, ты бы только сказала ему "благодарю вас, сэр" и отдала кошелек. Да-да. И если б миссис Макхит явилась потом к тебе с визитом, ты бы, чего доброго, нанесла ей ответный!

Кабы подобные речи велись только за спиной герцогини и ничто не высказывалось ей в лицо, все могло бы еще обойтись благополучно. Вздумай мы ссориться со всеми, кто тайком чернит нас, и бросайся мы на них с кулаками при всякой встрече — мы не знали бы ни дня покоя! Злословие не возбраняется в обществе. Ты про меня сказал пакость, я про тебя, а встретимся — друзья друзьями. Кому из нас не случалось — и притом нередко, — войдя в гостиную, догадаться по лицам наших милых знакомых, что здесь только что, когда мы уже, возможно, поднимались по лестнице, обсуждались наши маленькие странности. Разве это портило нам вечер? Разве мы обижались, негодовали, обменивались колкостями? Ничуть не бывало. Мы просто дожидались ухода кое-кого из наших милых друзей и уж тут брали реванш. Моя спина к услугам соседа. Пусть себе строит какие угодно рожи у меня за спиной — при встрече же мы будем улыбаться друг другу и пожимать руки, как подобает воспитанным людям, которым даже безукоризненно чистая манишка не так нужна, как безукоризненно любезный вид и выходная улыбка. В этом и состоял просчет леди Кью. Она хотела, по некоторым причинам, выжить мадам Д'Иври из Баден-Бадена и сочла наилучшим для этого средством беспардонный тон и грозные взгляды, коими прежде ей удавалось многих запугать. Но Королева Шотландская тоже была особой решительной, и ее царедворцы стояли за нее горой. Одни из них не могли отступать, ибо не имели чем расплатиться по счетам, другие же отличались храбростью и не желали покидать поле боя. Вместо того, чтобы задобрить и умиротворить мадам Д'Иври, мадам де Кью решила смелой атакой опрокинуть врага и выбить с его позиций. И она принялась за дело чуть ли не с первой же встречи.

— Как грустно мне было узнать, ваша светлость, что герцог лежит больной в Баньере, — начала старая леди, едва наши дамы встретились и обменялись обычными приветствиями.

— Очень любезно, что ваше сиятельство интересуется здоровьем мосье Д'Иври. Герцог в таких годах, что не любит путешествовать. Вам больше повезло, дражайшая миледи, вы не утратили got des voyages [160].

— Я приехала к своей семье, дражайшая герцогиня!

— И как, верно, осчастливили своих близких! А вы, леди Анна, должно быть, слов нет как рады приезду столь нежной маменьки! Позвольте вас представить: ее сиятельство мадам де ла Крюшон — ее сиятельство мадам де Кью. Миледи — сестра любезнейшего маркиза Стайна, которого вы знали, Амброзина! Баронесса де Шлангенбад — леди Кью. Вы не находите у нее сходства с маркизом? Эти дамы наслаждались гостеприимством великолепного Гонт-Хауса и посещали знаменитые приемы, на которых блистала очаровательная миссис Кроули, la semillante [161] Бекки! Как жаль, что "Отель-де-Гонт" теперь так захирел! А восхитительная миссис Бекки, вы не знаете, что с ней, миледи? Герцог утверждает, будто она была самая spiritelle [162] из всех англичанок, каких он когда-либо видел. — Тут Королева Шотландская оборачивается к своей статс-даме и шепчет ей что-то на ухо, пожимая плечами и постукивая себя по лбу. Леди Кью поняла, что мадам Д'Иври говорит о ее племяннике, нынешнем лорде Стайне, который не в своем уме. Герцогиня оглядывается и, завидев поодаль одного из своих друзей, манит его к себе.