Григорий Зинченко - Побег из Бухенвальда

• Название: Побег из Бухенвальда
• Автор: Григорий Зинченко
• Издательство: Logos Verlag
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2000
• ISBN: 3-933828-53-8

Автобиографическая повесть о необычной судьбе украинского парня Григория Зинченко из маленькой деревни на Харьковщине: коллективизация, голод 1933 года, работа на заводе, война, отправка на принудительные работы в Германию, побег, Дрезденская тюрьма, концентрационный лагерь Бухенвальд, снова побег и… обретение веры в Бога.

---

— Смотри, Гриша, зря не рискуй, а то ты начитался всяких книжек, а в жизни оно все по-другому бывает.

— Не переживай, папа, все будет хорошо.

— Дал бы Бог.

Так, разговаривая, мы пришли на станцию, где нас ожидал товарный эшелон. Некоторые вагоны уже были заняты. Двери были закрыты, но верхние люки открыты и по ним можно было определить, в каких вагонах едут девушки, а в каких парни. Нам открыли два вагона. На полу лежала солома — наша перина. Полиция окружила платформу и приказала лезть в вагоны. Что тут началось, кажется, только сейчас поняли, какая ужасная участь ждет нас. Прощание. Тут подошла и моя погонщица. Мы обнялись, поцеловались, всплакнули и на прощание она подарила мне платочек. Потом отец и мать стали прощаться. О, это совсем не то прощание, когда нас провожали в город на работу, как хотелось запомнить навсегда родные черты.

— Прощай, сыночек, может, это последний раз мы видимся с тобой. Будем надеяться на лучшее, до встречи.

Это были последние прощальные слова — больше я их не видел. Матерей невозможно было оторвать от детей. Полицаи стали отгонять родных, бить прикладами, но невозможно было что-то сделать. Состав стал медленно трогаться, вся толпа рванулась следом. Долго бежали, потом постепенно стали отставать. Потом остановились и нам было видно издалека, как все стояли с поднятыми руками, будто в последней надежде обращаясь к небу, моля о помощи.

В вагоне было очень жарко. В углу стоял бачок с водой, один парень стал предупреждать:

«Воду пейте понемножку и ни капли чтоб не разлили на пол, продукты расходуйте экономно, вдруг ехать будем долго». Так этот парень и стал старшим по вагону.

Девчата с нашего села ехали в соседнем вагоне. Стало очень душно и кое-кто начал пробираться к люку, но другие стали возмущаться, что совсем нет воздуха.

Постепенно все замолчали. Хотелось осмыслить происшедшее. Ведь последние сутки прожили как во сне.

Уже под вечер поезд остановился в поле. С одной стороны открыли двери, от вагонов далеко отходить запретили. Это было наше первое испытание — ведь не животные же мы. Хотя бы на какой — нибудь станции остановились, где был бы туалет. Но нам объяснили, что на станциях остановок не будет, чтоб не разбежались.

Иногда делали остановки на полчаса, проветривали вагоны. Очень долго везли до Бреста. У некоторых, в основном у ребят, продукты были на исходе. Я старался экономить и сало кушал понемногу. В Бресте застряли надолго, говорили, что наши железные дороги не совпадают с Германскими и нас пересадят в другие вагоны. Старались держаться своих знакомых. Я находился со своими, а двоюродная сестра Катя все мне говорила, чтоб с продуктами обходился экономно и далеко не уходил. В пути мы уже находились десять дней и за это время нас ни разу не покормили. Как-то засмотрелся на цыганскую свадьбу. Я никогда не видел цыган и с любопытством наблюдал, как они танцуют. Проголодался и решил покушать, да не тут то было — сумки моей с продуктами уже не было. На следующий день сижу голодный и это заметила Катя.

— Гриша, у тебя что продукты кончились?

— Да.

Стыдно мне было признаваться, что я свои продукты проглазел. Так мы вместе с Катей питались несколько дней. После этого нас снова погрузили в вагоны и через сутки пересекли немецкую границу. Мы были измучены до предела, кто послабее, стали терять сознание. Ведь брали еду на неделю, а в пути мы были уже две недели. В Германии нас отправили в лагерь. Никто больше не говорил, что мы добровольцы, ясно было, что нас ждет каторга. Лишь на следующий день после прибытия нам дали сухой паек: хлеб, маргарин и вареные яйца. В очереди за пайком простоял два часа, столько было там «добровольцев», и все были очень голодные. Разбил одно яйцо — воняет, второе — еще хуже. Послышалась команда: не разбивать яиц — все сдать на кухню. Так в первый день нас встретила Германия. А дальше еще хуже. Стали приходить в лагерь местные жители выбирать себе людей на работу. Построили нас рядами, как на базаре. Приходили дамы в шляпах, господа в цилиндрах. Выбирают, а выбор был большой. На меня посмотрят, худой, черный, как цыган, и проходят мимо. Мы не знали, как себя вести в таких случаях. Позже я узнал, что нужно было бы низко поклониться, когда проходит дама, тогда, может, и внимание обратят, мол, послушный парень. Оказывается, что продать себя в рабы тоже надо уметь. Рассматривали нас точно, как лошадей в нашей деревне на базаре: в рот заглянут, повернуться заставят — понравился, но хорошо это или плохо, никто не знал. Все боялись оторваться от своих, только позже мы узнали, что те, которых выбрали в рабочие к хозяину, были счастливее нас. У них работы было много, но кормили хозяева лучше. Тех, которые не попали к хозяину, в том числе и меня, отправили на военный завод, который находился по адресу: Гредиц бай Риза. Рядом с заводом находился лагерь, деревянные бараки, забор из стальной проволоки высокий, метров пять. Часовые ходят с винтовками, а ночью еще и с собаками. Из лагеря выход прямо в завод. Это был так называемый «гражданский лагерь», а какие тогда военные?

Как сейчас помню расположение лагеря. От проходной через весь лагерь проходила широкая дорога, мы ее называли «Главная аллея». По обе стороны этой аллеи были наши бараки, длинные, разбитые на большие комнаты. Спали мы на двухъярусных кроватях по тридцать человек в каждой комнате. Посредине барака стояла Металлическая плита для обогрева и несколько табуреток. Было очень тесно, ходить места не было. Первые бараки от проходной были мужские, затем была большая площадка, которая отделяла их от женских. На этой площадке разрешались совместные вечерние прогулки.

Больше всего людей было в выходной день, сплошной базар, ходят все. Свезли сюда одну молодежь. Со временем мы все перезнакомились. Строго запрещалось заходить парами в барак, семейных в лагере не было и жениться строго запрещалось. На заводе, где мы работали, были французы, чехи и поляки. Для них была отдельная проходная, так как они жили далеко от завода и их возили на работу в крытых машинах.

Мы носили квадратную нашивку на груди с буквами ОСТ — первые три буквы от слова «Ост-арбайтэр», то есть «рабочая сила с Востока». Поначалу работа у меня была относительно легкая, токарем в инструментальном цеху.

Но не работа изнуряла, а голод, кормили нас два раза в день супом из брюквы или из шпината. Летом два раза в месяц по выходным дням нас выводили за проволоку, но под строгим наблюдением. Вспоминал слова отца, как он мне говорил: «Если будет невыносимо, то убегай».

Осенью в лесу созревала черника, во время этих прогулок можно было покушать, но с собой брать запрещалось, если поймают на проходной, то черникой все лицо измажут. В лагерь запрещалось приносить любые продукты. Иногда нас жалели местные жители, приносили на работу вареную картошку, но если надзиратель найдет у кого-нибудь еду, то исполосует так плетью, что ничему рад не будешь. Мой земляк Иван Головко, двадцати лет, такой был верзила, а теперь осталась одна тень. Он ходил искал по мусоркам что-нибудь поесть, но кроме отходов вываренного кофе, которые выбрасывали немцы, ничего не было. Но и за это кофе часто возникали драки возле помойки. Потом стали кофейную гущу смешивать с песком — все равно ели, но промывали в воде, песок быстрей на дно садится. Однажды возле мусорника Ивана поймал лагерный надзиратель и сильно избил — не вытерпел парень, ночью повесился прямо на ограде.

Получил он двойную смерть. Ночная охрана увидела его на сетке и выстрелила, но ему было уже все равно, он был мертвым. Тяжело я пережил эту первую потерю. Но очень скоро многие из нашей деревни стали чахнуть на глазах. Похоронил и своего самого близкого друга - Ваню Прилуцкого, он умер от истощения. Конечно, всех не перечислишь, слишком много людей умерло в первый год. Для меня самого первый год был еще терпимым.

Рядом со мной на заводе работал немец. Им не разрешалось разговаривать с нами, но это был особенный немец. Разговаривать мы не могли, но он все равно ухитрялся помочь мне. И это у него хорошо получалось, говорил он просто глазами. Смотрит на меня, пока я обращу внимание, потом чуть заметно глазами укажет на станок и уходит. Я чистил его станок после работы и знал, что мог взять все, что там было. Обычно я находил кусочек хлеба, чуть смазанный маслом, а иногда две-три картошки, но не больше, чтоб на проходной не заметили. Это и спасло меня в первый год от голодной смерти. Однажды его вызвали во время работы к начальнику.

Через полчаса он вернулся очень расстроенный и говорит мне по-немецки, я немного уже понимал.

— Нехорошие русские друзья, нехорошие.

Во время перерыва подходит немец-переводчик и говорит, что я в чем-то провинился и меня переводят в литейный цех. Я понял, что кто-то доложил начальству, что мой напарник меня подкармливал. После этого случая для меня настали ужасные времена, началась и для меня голодовка. Постоянно мучил один и тот же вопрос: «Что покушать?»