Андрей Квакин - Между белыми и красными. Русская интеллигенция 1920-1930 годов в поисках Третьего Пути

• Название: Между белыми и красными. Русская интеллигенция 1920-1930 годов в поисках Третьего Пути
• Автор: Андрей Квакин
• Жанр: История
• Год: 2006
• ISBN: 5-9524-2193-8

Книга посвящена анализу малоизученной деятельности ряда российских политических деятелей, философов и писателей в 1920–1930 годах (в основном в эмиграции), которые, осмысливая результаты Гражданской войны в России, пытались найти так называемый Третий Путь развития России – «между белыми и красными».

Монография состоит из трех частей и подробно рассматривает эти поиски в русле «сменовеховства», «нововеховства», «национал-большевизма» и других сходных течений. В ней впервые вводятся в научный оборот многие документы, в том числе из архива Гуверовского института войны, мира и революции (США).

Эта книга, в серии пятьдесят восьмая по счету, входит в проект издательства «Центрполиграф» под общим названием «Россия забытая и неизвестная».

Как и вся серия, она рассчитана на широкий круг читателей, интересующихся отечественной историей, а также на государственных и общественно-политических деятелей, ученых, причастных к формированию новых духовных ценностей возрождающейся России.

---

Из письма Н. В. Устрялова профессору Н. Н. Алексееву от 4 ноября 1922 г. явствует, что автора письма настораживало быстрое скатывание на советские позиции представителей группы «Смена вех»: «…Вы, вероятно, слышали, что я числюсь в стане «сменовеховцев», ибо некоторые мотивы моих здешних статей совпали с линией «Смены вех». Однако Ключников и его нынешние европейские друзья умчались с чрезвычайной быстротою куда-то дальше, все левей, левей, и за ними не угонишься, да, признаться, и охоты нет гнаться. Я и решил лучше уж остаться собой, и вот стал черносотенцем среди сменовеховцев и сменовеховцем среди черносотенцев. Тактически я приемлю многое в «Накануне», но идеологически по-прежнему мне ближе «Русская мысль». Удивляюсь только, как Струве с его огромным и столь недогматическим умом не хочет понять, что воссоздание России теперь мыслимо только через трансформацию, а не через сокрушение революции. Вернее, – через ее самоотрицание, а не просто отрицание. И в этом ее самоотрицании надо быть с ней, иначе вовсе отобьешься от России.

Помните, Вы когда-то смеялись, передавали слова какого-то студента, будто бы я на семинарии «синтезировал революционное народничество со старым славянофильством»? – Не пришла ли пора синтезировать со старым славянофильством нашу революцию? Тем самым весьма подновится славянофильство и весьма выиграет революция…

Ну, да, впрочем, все эти «синтезы» производятся жизнью совершенно независимо от нашего желания и нежелания. Мы только регистраторы, а итог подведет пресловутый «будущий историк»…»[251]

Из письма Н. В. Устрялова С. С. Лукьянову от 14 декабря 1922 г. из Харбина данная позиция проглядывает еще более четко: «Я вполне учитываю необходимость в настоящий момент революционного жаргона, и в этом отношении готов понять тактику «Накануне», – но сам к этому жаргону органически не могу приучиться… И все же вряд ли следует чересчур им злоупотреблять. Вообще говоря, сменовеховцы имеют явственную тенденцию превратиться в обыкновенных «сочкомов», – и повторяется старая история, что паписты держат себя всегда восторженнее и ортодоксальнее самого папы…

С большим интересом ожидаю от Вас ответа на посланные Вам мои письма. Я так давно ничего не имею ни от Ключникова, ни от Потехина, что начинаю утрачивать чутье тех внутренних сменовеховских интуиций, которые стоят за газетным «парадным крыльцом»[252]. Ужели эти интуиции – окончательно в сфере интернационально-коммунистической идеологии? Ужели, кроме тактики, у нас нет с Вами ничего общего и мы – не спутники, а только попутчики?..»[253]

Интересные размышления о будущем сторонников «Смены вех» можно почерпнуть из записи от 1 января 1923 г. дневника Н. В. Устрялова:

«Ну, еще год. Что-то даст наступивший?..

Весна нашего «большевизма» кончилась. Большевики нас теперь ругают чуть ли не по-прежнему. Особенно меня. И сам сменовехизм перестал быть единым течением, внутренне расслоился, дал менее, чем обещал. Ключников поссорился с «наканунцами», наканунцы «отмежевались» от меня, ну а я чувствую идеологическую свою отчужденность и от наканунцев, и от Ключникова… Бобрищев-Пушкин, впрочем, полагает, что корень этой разладицы не слишком глубок…

Да, коммунистическая печать подчас готова в нас видеть чуть ли не «новый фронт»… Нелепо, хотя, если хотите, и естественно: нелепо потому, что мы ни в какой степени не посягаем на советскую власть и вполне лояльны в отношении к ней, естественно же потому, что мы – исчадие тех необуржуазных, послереволюционных стихий, которые, спущенные нэпом, душат в лояльных объятиях коммунистическую мечту. После, если эта мечта огрызнется, – а, кажется, она уже огрызается…

От Ключникова – ни строчки с самой Генуи, откуда он прислал маленькую открытку. «Советов не даю, но нужно идти вперед, чтобы не быть в противоречии с настоятельными требованиями истории…»

А в Москве он, по-видимому, успеха все же не имел – именно в силу этого своего неумеренного желания «не быть в противоречии». По крайней мере, судя по отзывам самих коммунистов (переданных мне редактором владивостокского «Красного знамени», недавно сюда приезжавшим), его выступления были «настолько медовы, что становилось приторно». И великолепное добавление: «Вот Бобрищев-Пушкин – тот, по-видимому, искреннее!..» Бедный Юрий Вениаминович[Ключников] – его горе именно в том, что мед его пафоса действительно самый искренний!.. Но, увы, нужно уметь смотреть на себя и со стороны…

Так что же все-таки делать? На днях обсуждали этот вопрос с Яшновым и Диким в связи с выходом третьего выпуска нашей «Русской жизни», производящим определенно «правое» впечатление и способным взбудоражить коммунистическую печать, уже облаявшую второй выпуск (в «Сибирских огнях»). Что же делать? – «Леветь»?..

Не дразнить гусей. Не срывать коммунистического фигового листка с «эволюции» нынешней России. Тут есть резонные основания, отмеченные как-то Бобрищевым-Пушкиным в одном из писем. Но что же писать? Самим украситься фиговым листком? Выйдет ли что?..»[254]

Вскоре, 25 января 1923 г. в письме А. В. Бобрищеву-Пушкину Н. В. Устрялов в надежде пишет: «На днях отсюда уехал в Москву на месяц Е. Е. Яшнов, мой ближайший единомышленник. С интересом ждем его возвращения. Я его просил непременно увидеться там с Ключниковым и Потехиным и договориться с ними. В живой беседе, быть может, удастся устранить кое-какие недоговоренности и взаимные непонимания. Кроме того, быть может, московские впечатления нашего делегата внесут известные коррективы в наш общий здесь пессимизм по отношению к «октябрьской программе». Покуда вести из России этот пессимизм лишь подтверждали. Хотя новая Россия строится и «октябристами», но совсем не по октябрьским планам. Мне кажется, что теперь более, чем когда-либо, нам следует быть осторожным в своих идеологических выступлениях. И вместе с тем приходит пора более конкретного и отчетливого обоснования наших лозунгов, более ясной расшифровки наших схем. Приходится лавировать между этими двумя императивами.

Теперь, думается мне, чтобы не оторваться от России, нам необходимо пристальнее всматриваться в очередные, будничные проблемы, которые ежедневно выдвигает тамошняя жизнь и которые находят столь живое отображение в советской прессе. Стиль наших прошлогодних антиэмигрантских выступлений уже устарел – эмиграция фактически «доканана», мы в этом победили, нужно повертываться лицом к России и уже брать лупу: каково там – во всем, в мелочах? Не знаю, как у Вас в Европе, но здесь, на Дальнем Востоке, это именно так. Наш «правый сменовехизм» свое дело отлично сделал по отношению к врагам справа, чего они в откровенных признаниях сами не отрицают. Но теперь – более важная задача – самоопределиться в России и по отношению к России. Здесь нужно очень много такта и осторожности»[255].

А через месяц, 23 февраля 1923 г. из Москвы приходит письмо Ю. Н. Потехина Н. В. Устрялову. В нем нет какой-либо идеологической полемики, но оно выделяется особым настроением ожидания свершения сменовеховских надежд в советской Москве, что не могло не оказать воздействия на позицию Н. В. Устрялова: «В Берлин я вернулся 2-го сентября, а 10-го октября выехал обратно в Москву, где и живу с тех пор безвыездно. Думал было ехать за женой в Берлин, но так много работы здесь и так надоела эмигрантская среда всех оттенков, что я решил не ехать. Теперь жена кое-как тоже добралась сюда и я в Москве всерьез и надолго, чему глубоко рад.

Служу в ВСНХ как специалист-экономист, работаю в издательствах, пишу две большие книги и чувствую полное удовлетворение жизнью. Материально устроен не блестяще, но терпимо: имею две комнаты (почти без мебели), хорошо питаюсь, работа по душе. Описывать Москву не буду – жизнь старая, люди новые. Новые все сплошь энергичные, волевые, активные, жадные к знанью; интересное «младое племя». Не видев их вплотную, никак нельзя понять всей глубины и безвозвратности разрыва с прошлым. Видел старых – Чулкова, Фельдштейна, Котляревского, Альтшулера[256], Петухова – и трудно: нафталином пахнет; хорошие люди, но тени прошлого на них густы и заряд творческий выдохся безвозвратно»[257].

Письмо А. В. Бобрищева-Пушкина Н. В. Устрялову от 3 марта 1923 г. также содержит подобные настроения ожидания перемен к лучшему: «Сегодня я уезжаю из Монте-Карло совсем. Статей посылаю Вам сейчас немного и подписываю их псевдонимом «А. Кольчугин», так как, пока нахожусь во Франции, не могу подписывать своею фамилиею статей, могущих здесь не понравиться. Еду я сегодня в Лион, оттуда получил приглашение на русский отдел выставки. Там проведу, вероятно, около месяца за дипломатическою работою. Во Франции ведь к концу этого года выборы, и если на них победят левые, как на то дает возможность надеяться исход муниципальных выборов, то политика Пуанкаре отойдет в историю и отношение к России может измениться. Эррио – сторонник сближения с Россией. И в самом министерстве теперь есть течение за такое сближение, выразившееся в определенных заявлениях в совете, на которые наложил свой запрет Мильеран; вероятно, эта история Вам известна из «Последних новостей». Я осветил бы ее в корреспонденции, но должен считаться с Вашей любовью к Вашему бывшему лидеру Милюкову, которого Вы так высоко ставите в последнем издании «Альманаха» и о котором я совсем иного мнения. Газета «Новости жизни» здесь интересовала моих знакомых, даже совсем не нашего направления, просто своими рассказами, анекдотами, всею американскою складкою; я полагаю, что в нее мне надо посылать более легкие статьи и в таком стиле, вероятно, пришлю корреспонденцию из Лиона. Оттуда я предполагал проехать в Берлин для принятия участия в редакционном комитете «Накануне»… «Накануне» поставлено хорошо, работа там идет нормально, и я могу посылать туда статьи и из Петрограда, как и Вам в Харбин… Когда Вы будете читать это письмо, я, вероятно, буду уже на время в Берлине, а Ваш ответ на него, может быть, прочту уже в Петрограде… Теперь предстоит опять броситься в самую кипень жизни. Ответьте скорее, тогда я еще успею получить Ваше письмо за границею»[258].